12 июня 1936 года все советские газеты напечатали на своих полосах проект новой Конституции СССР — для «всенародного обсуждения». На какое-то время народ купился, столь велико было желание и ожидание перемен. Из письма в газету «колхозницы колхоза имени «Новый путь» Феклы Васильевны Кобелевой:

Осмелевшие было граждане пачками понесли предложения об уточнении механизма «народовластия», но именно это отсеяли в первую очередь. Как и все прочее. «Рядовой колхозник Мельников Василий Ефимович» в своем письме в «Крестьянскую газету» и вовсе договорился до предложения отменить… смертную казнь, заменив ее «высылкой за пределы СССР». Да еще дополнить раздел о свободе печати предложением, что «всякое ограничение печати следует считать актом тирании» и нужно «предоставить право всем гражданам выражать свое мнение в печати безо всякой цензуры, без препятствий выписывать и получать из-за границы газеты и журналы различных партий и оттенков». Он же предложит «предоставить право всем гражданам Союза свободно выезжать за границу, работать, путешествовать или с научной целью, во все страны света»! Да еще попросил «широко ознакомить читателей нашей газеты в ближайшее время с конституциями передовых стран всего земного шара…».

Разбежался!

5 декабря 1936 года VIII чрезвычайный съезд Советов принял конституцию, вошедшую в историю как «сталинская». Диктатуры пролетариата и декларации «земшарной республики Советов» там уже нет: скромно говорилось лишь про «социалистическое государство рабочих и крестьян» и что «вся власть в СССР принадлежит трудящимся города и деревни».

Прав, как водится, хоть отбавляй. Даже про свободу слова, печати, собраний, митингов, шествий и демонстраций целая статья появилась — 125-я. Но все сводилось на нет «небольшой» оговоркой: дозволялось это лишь «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». Из конституции вроде бы исчезли лишенцы, зато появились «враги народа»! Декларации же о возможности «свободного выхода» республик из СССР не сопровождались никакими указаниями на реальную возможность этого. А глубоко запрятанная статья 126-я скромно обозначила: «Наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков), являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных».

По сути, это и есть главный пункт «сталинской конституции», прикрытый обильным словоблудием обо всех этих правах, советах, выборах… Да и правом выдвижения кандидатов — согласно статье уже 141-й — обладали лишь «общественные организации и общества трудящихся», читай — партийный аппарат. Так что выборы изначально превращались в фарс.

Красиво и удобно!

Последнее дело Авеля

Считается, что начало новой конституции положено 5 февраля 1935 года, когда секретарь Центрального исполнительного комитета (ЦИК) СССР Авель Енукидзе выступил на VII съезде Советов СССР с докладом «О конституционных вопросах». Отсчет можно вести и от 29 мая 1934 года — Енукидзе тогда направил в Политбюро ЦК ВКП(б) письмо, предложив включить тему в повестку дня съезда Советов СССР. Непосвященным могло показаться странным, что инициатива постановки вопроса столь кардинальной важности исходила, скажем, не от «всесоюзного старосты», а от его формального подчиненного. Для знающих же кремлевские расклады все было ясно: в свободное от церемоний награждения время Михаил Иванович, коего Сталин в узком кругу нежно величал «козел ты мой всесоюзный», проявлял инициативу исключительно при общении с балеринами. Реальными же делами ЦИКа ведал именно Авель Енукидзе: не просто доверенное лицо Сталина в этом аппарате, но еще и член Семьи (в ее тогдашнем понимании) и личного «кабинета» вождя.

Вот и то предложение он внес не в качестве работника ЦИК, а именно как функционер партийного аппарата: «По поручению партгруппы ВКП(б) президиума ЦИК Союза ССР…». Проще говоря, конституция изначально и вполне конкретно инициировалась не какой-то там мифически-призрачной советской властью, но партаппаратом.

Да и сам Енукидзе это подчеркивал. Направив 10 января 1935 года Сталину тезисы своего предстоящего доклада, свое письмо он начал предельно конкретно: «Основываясь на Ваших указаниях…»

Сам вождь, переслав членам и кандидатам в члены Политбюро записку Енукидзе, указания по сему поводу выдал вполне недвусмысленные. Сугубо проформы ради одобренные затем пленумом ЦК ВКП(б). В документах Пленума так и записано:

«Об изменениях в конституции СССР (т. Сталин).

1. Принять предложение т. Сталина об изменениях конституции СССР <…>
2. Поручить комиссии в составе тт. Сталина, Молотова, Калинина, Кагановича и Енукидзе набросать проект постановления VII съезда Советов СССР на основе предложения т. Сталина об изменениях в конституции СССР <…>».

Созданная по ходу Конституционная комиссия и вовсе состояла лишь из партфункционеров же — во главе с тов. Сталиным, никаких государственных постов еще официально не занимавшим.

Поскольку конституция изначально должна была ассоциироваться лишь с именем тов. Сталина (и только с ним!), вскоре со сцены сошел Енукидзе. Он еще шлифовал свой доклад, а нарком внутренних дел Ягода уже направил Сталину спецсообщение о раскрытии в Кремле «контрреволюционной группы»: так начиналось печально знаменитое «кремлевское дело», которое и погребло под собой Енукидзе.

Когда верный Авель сделал свое дело, появилось постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 22 февраля 1935 года «О проверке личного состава аппарата ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР», поручившее специальной комиссии во главе с Николаем Ежовым тотально зачистить ведомство Енукидзе «ввиду наличия элементов разложения в аппарате».

3 марта 1935 года Енукидзе снят с поста секретаря ЦИК, еще через месяц вышло очередное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) — «Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе», натурально раздавившее и морально опустившее Авеля. Оказывается, под его крылом свили свои гнезда сразу несколько контрреволюционных организаций и террористических групп. Мало того, в аппарат ЦИКа брали «по готовности принимавшейся сотрудницы сожительствовать с тем или иным из ответственных работников секретариата ЦИКа», и «многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе лично принял на работу, с некоторыми из них сожительствовал».

И кому с той поры в голову пришло бы хоть как-то ассоциировать «сталинскую конституцию» с именем «бытового разложенца»?!

Впрочем, ведь именно Сталина действительно можно назвать подлинным творцом конституции. Пока записные партийные демагоги и болтуны изощрялись по части сочинительства красивых фраз о благе и правах трудящихся, именно вождь редактировал и шлифовал самое главное:

Механизм для того и создавался, чтобы служить ширмой именно личной власти Сталина, которого вполне устраивала конструкция: вождь — есть, но формально о нем — ни слова. Ведь именно официальный глава государства, случись что, нес бремя ответственности — а оно товарищу Сталину нужно?

Нити этого клубка не случайно тянутся в 1934 год: весь проект «Конституция-36» плавно вырос из главной тогдашней сверхзадачи Сталина — острой необходимости реконструкции, централизации и упорядочивания (в сталинском понимании) механизма карательно-репрессивных органов, действовавших в режиме перманентной чрезвычайщины. Понятно, что вовсе не она «смущала» вождя, но нестыковка шестеренок карательной машины сильно осложняла процесс конструирования режима уже исключительно личной власти тов. Сталина.

Не один год он конструировал эту машину — только для себя и под себя, чтобы никто не мог перехватить руль управления. Но до 1934 года делалось это не по какому-то четко продуманному и безукоризненному плану, а методом проб и ошибок. Из переписки вождя с ближайшими соратниками видно, сколь сложно и тяжело было ему держать в одних руках все нити тогдашнего управления карательными органами, контролируя ОГПУ, прокуратуру, судебную механику, систему мест заключения, да и карательный аппарат собственно внутрипартийный. Нестыковок же и трений между чекистами, прокуратурой, наркомюстами было хоть отбавляй: каждый стремился утянуть себе пышки, отдав шишки конкуренту.

Вся первая половина 1930-х годов стала эпохой непрестанных реорганизаций репрессивной машины в попытках нащупать оптимальную форму: вождь нуждался в более приемлемом механизме прикрытия чрезвычайщины и легализации собственной власти, в качественно новом гаечном ключе для дальнейшего закручивания гаек. Да и в плане зачистки всех карательных структур от «не своих» это тоже было немаловажно. 20 февраля 1934 года Политбюро приняло постановление «Об организации Союзного наркомата внутренних дел» — с «включением в этот наркомат реорганизованного ОГПУ». Предложение выдвинул, разумеется, Сталин — якобы спонтанно: вопрос в повестке дня не значился, вождь самолично инициировал его уже в ходе заседания.

Совершенно очевидно, что такого рода акты, в корне меняющие всю организационно-управленческую жизнь всей страны, не возникают экспромтом. Да и тов. Сталин, как известно, был не совсем тот товарищ, чтобы решать подобных масштабов вопросы (кардинальное изменение всей карательной политики государства!) без надлежащей масштабной подготовки: к выводу о необходимости создания новой карательной структуры он пришел явно не позднее конца 1933 — самого начала 1934 года. И вот 10 июля 1934 года создан НКВД СССР, в состав которого влили ОГПУ, точнее — сделали костяком, основой НКВД.

Тогда же стал вопрос о модернизации и механизма внесудебной расправы: печально знаменитых «троек». Их не отменили, но учредили еще один карательный инструмент — Особое совещание (ОСО). Параллельно шло и реформирование прокурорской системы: еще 20 июля 1933 года учреждена Прокуратура СССР, которой подчинили прокуроров республик. Но, так или иначе, с точки зрения Сталина, в карательных органах царили бардак и расхлябанность, сама же идея новой конституции как раз и выросла из вполне конкретных сталинских карательных потребностей — в процессе обсуждения их упорядочения. Отсюда всего шаг до мысли упорядочить уже и законодательство в целом, дабы зафиксировать новую систему взаимоотношений в этой сфере. Но Сталин не был бы Сталиным, если бы не решил: ни к чему размениваться на мелочи, решая проблемы поодиночке, оптимальнее учинить комплексную многоходовку, убив сразу множество зайцев. Создав и качественно новую ширму, прикрывающую механику сталинского единовластия.

«Сначала намечались торжества. Потом аресты. Потом решили совместить»

Пока же шло упорядочение новой версии карательного механизма и притирка его шестеренок, тов. Сталину позарез нужно было советских людей уболтать, отвлечь вконец вымотанных и озлобленных «строителей коммунизма», бросив им подобие конфетки. Нельзя же до бесконечности, подобно белке в колесе, стремиться к далекой и явно несбыточной цели, нужна была некая фиксация того, что сталинский «социализм победил в основном». Надо было учинить такое шоу, чтобы вся страна по команде предалась глубокому самоудовлетворению: вы не напрасно трудились и шли на жертвы, вот вам документальное свидетельство достижения промежуточного рубежа!

Затягивать с этим было уже нельзя: назревал взрыв, который смел бы прежде всего лично т. Сталина. Нет, политической оппозиции не было, но вот почва для нее созревала явно и стремительно. Это сейчас обывателю кажется, что власть Сталина уже тогда была прочна и незыблема, а все только и делали, что с песнями весело шли на стройки пятилетки. Реально же все было на краю — и лично т. Сталин, и большевики вообще.

Свидетельство тому — резкий рост количества осужденных именно по политическим статьям. Так, колхозница-ударница из бедняков получила срок по статье 58-10 за распевание частушки:

31 марта 1936 года Крыленко, тогдашний нарком юстиции РСФСР, сообщил Сталину: с 1935-го имеет место постоянный, прогрессирующий рост количества дел и осужденных по статьям о «контрреволюционных преступлениях».

В своем большинстве это дела, описанного выше типа: людей брали и сажали лишь за то, что они вслух выказывали нежелание мириться с официально пропагандируемой ложью. Почти половина из общего числа осужденных по политическим статьям попала тогда на нары в связи со смертью Кирова и Куйбышева — за «одобрение подсудимыми террористического акта… в отношении руководителей партии и правительства»: в присутствии доносчика неосторожно высказались в духе «туда им и дорога». Но если непрерывно растет процент и количество репрессируемых по политическим статьям — это ли свидетельство благополучного положения?!

Да и само обсуждение показало, что вовсе не у всех «сердце так радостно бьется и хотит вылететь». Народ скоро раскусил, что ему подсунули. Сарказм и боль буквально сочатся из горьких, но неосторожных писем «во власть»:

«…Получился резкий контраст между объявленной у нас Конституцией и проводимым в стране жестоким произволом. При чрезвычайно низкой у нас заработной плате, при отсутствии предметов первой необходимости, никто еще вдобавок не уверен, что он завтра не окажется в тюрьме…»;

«Сейчас нет в стране почти ни одного дома, откуда кто-нибудь не сидел бы. Получилась в конце концов такая картина, что будто бы вся страна против советской власти. При этом совершаются неслыханные жестокости. Под тяжелыми пытками люди вынуждены «сознаться» в никогда не деланных преступлениях. Жена арестовывается потому только, что муж сидит. Дети бросаются на произвол судьбы. О сосланных никому из родных ничего не известно».

«Председатель ревизионной комиссии Дурашевского колхоза Аборотов Павел, — сообщала сводка НКВД, — заявил следующее:

«Колхознику сейчас не до обсуждения проекта новой Конституции, т.к. он почти голодный. Мы стали бы выступать на собрании, но голодным неохота говорить».

Колхозница Соловьева: «Что вы нам тут чушь плетете. Нам ваша Конституция не нужна. Дайте жить крестьянам. Обуйте и оденьте нас, тогда вас можно будет хвалить».

«Волков Николай допустил по адресу руководителей ВКП(б) резкий к.-р. клеветнический выпад, заявив: «При Сталине нас всех вши съедят, власть дерет с нас две шкуры, это не власть, а змея».

«Волков арестован. Ведется расследование», — лаконично уведомил документ.

Председатель Казачинского сельсовета Котлов заявил: «Новая Конституция СССР колхозникам ничего не даст, и обсуждать ее ни к чему».

Колхозник Колчумов: «Конституция говорит: кто не работает, тот не ест… У нас на деле — кто работает, как наши колхозники, тот не ест, а руководители жиреют за наш счет». …Колчумов привлечен к ответственности».

Колхозник Чесноков: «Нам Конституция не нужна, пусть открывают нам церковь». Чесноков арестован».

Колхозник Подвигин: «Новая Конституция — это тот же кнут, что был при царизме». Подвигин арестован».

Разложившийся быв. красный партизан Гончаров заявил: «Будь она проклята Конституция, душат нас, как собак, и живем мы как собаки, хуже, чем при помещике. Спали в навозе и сейчас спим». Гончаров арестован».

Сводок таких масса и настроение населения они обозначили конкретно: нас опять надули.

…Массовые репрессии не прекратились ни во время «всенародного обсуждения», ни с принятием конституции, ни после нее — когда шла подготовка первых выборов по новым правилам. С точки зрения карательных органов, кстати, ничего не изменилось: они конституцию «не заметили» и, как работали масштабно — не по конституции, а инструкции, — так и продолжили.

Никуда не делась и система внесудебных репрессий, никоим образом в конституции не обозначенная. А там последовал и самый мощный сталинский удар: 1937 год прямо вытекал из новой конституции! Ширма сооружена, механизм личной власти Сталина надежно укрыт от сторонних глаз, фасад подновлен, граждане и конфетку скушали, и себя проявили — было очевидно, кого зачищать.

Операцию по изъятию «врагов народа» важно было провести до запланированных на 12 декабря 1937 года выборов в Верховный Совет СССР, дабы подготовить почву, прополов ее и вычистив всех, без исключения, носителей любого рода протестных настроений, тех, кто по наивности (или умыслу) мог принять декларацию за действительность и даже руководство к действию.

Никто из обреченных на заклание не должен был и случайно попасть в кандидаты или испортить «праздник всенародного голосования» — порчей бюллетеня, например, а то и вычеркиванием кандидата «нерушимого блока коммунистов и беспартийных». Нужно было превентивно уничтожить огромную массу не оппозиционеров (их уже не было), а тех, кто потенциально мог стать таковыми.

Зато отныне товарищ Сталин какое-то время за свои тылы мог не опасаться. Проблемы возникли лишь много позже, когда оказалось, что машина заточена не просто под власть единоличную, но персонально и исключительно под тов. Сталина — больше ни под кого. Потому и не совладали с ней преемники. Хотя саму ширму сохранили: для прикрытия власти партаппарата сталинская конституция — самое то.