Даже моим соотечественникам картина «Котлован» покажется неожиданной. Хотя она полностью смонтирована из видео, находящегося в свободном интернет-доступе на YouTube. Фильм в формате found footage собран из ютьюб-видеороликов: в них жалобы, мольба, просьбы, гневные обращения к президенту. И вообще, фильм ли это? Исповедальные монологи наших сограждан об их трудном, порой невыносимом бытье-житье встречались нам в Сети. Режиссер Андрей Грязев просто соединил эти разрозненные ролики под обшивкой единого фильма. Сложился общий хор, фантасмагорический пейзаж гигантской страны, в которой люди выживают-выживают, да выжить не могут. Интернет-видео превращается в способ политического самовыражения.

Начинается все с того самого котлована, в который проваливаются то трактор, то экскаватор, то жилое здание, то люди. А люди роют и роют котлованы. Гигантские и маленькие. Для реальных и утопических зданий. И даже сам министр иностранных дел Лавров вспоминает, как рыл котлован под телецентр. Теперь Останкино превратилось в гигантский котлован, засасывающий своих зрителей. В одном из заброшенных котлованов устроили купальню и люди там радостно плещутся. С другим жители борются уже лет восемь, все и забыли, зачем его копали…

До кого еще? — если вертикаль в стране отрезала людей от возможности решить проблему, докричаться до «упырей-чиновников», — как говорит один из участников фильма, — «сосущих из людей все соки». Вот и остаются бесчисленные «электронные письма» — слезы рекой. Но и слезами горю не поможешь. Полстраны не газифицировано, мерзнут школы, поликлиники. Стонут от нищеты и безнадежья жители Якутии, Башкирии, Севастополя, Камчатки, Тобольска, Хакассии, Чувашии. Большие города и маленькие села. Вымирает город Рубцовск. Многодетные семьи признаются, что не знают, как свести концы с концами. Коллективные просьбы, проклятия, жалобы – и соло. Избитая мужем жена, на которую плевать полицейским, фермерша, собравшаяся от отчаяния поджечь свое поле, мальчик с больными почками, у которого нет нормальных лекарств; жители аварийных зданий и лишенные оплаченного жилья… Военные, орденоносцы, ветераны войны, бывшие полицейские, которые вроде бы помогли «наводить порядок на улице» — теперь самии выброшены с мизерной выплатой на обочину. Задыхающиеся от ядовитых паров свалки и химических выбросов. Учителя без зарплат. Рабочие закрытых заводов, превратившиеся в бомжей. «Как нам повысить рождаемость?» — спрашивают люди. «Куда ты нас ведешь, президент? Если живем всех хуже». «Если мы вам не нужны, мы все уйдем! И детей наших заберем!»

Но есть в этом хоре заклинаний, шторма ненависти к жирующим чиновникам и провластные обращения. Пожилые дамы в майках с портретом президента ратуют за скорейшее включение своего родного интернета, а то американцы нам его отключат. Они тоже живут в утопическом котловане… с которого фильм и начинается.

Так раздробленная на отельные голоса история обретает символическое значение, отсылая к платоновскому «Котловану». Вспомним: его масштабы тоже увеличивались, достигая неправдоподобно грандиозных размеров. И совестливые труженики в романе тоже жаждали счастья. Но весь их труд превращался в рытье братской могилы, в которой похоронят и мечты, и жизни миллионов людей. В рукописи Платонов зачеркнул слово “конец”; и дописал прямое обращение к читателю: «Автор не мог ошибиться, изобразив в виде смерти девочки гибель социалистического поколения, но эта ошибка произошла лишь от излишней тревоги за нечто любимое, потеря чего равносильна разрушению не только прошлого, но и будущего». Золотые слова.

Фильмы Андрея Грязева «Саня и Воробей», «День шахтера», «Завтра» — обласканы фестивалями и наградами. Режиссер признается, что сама реальность диктует ему темы для его работ:

— В документальном кино крайне сложно заняться действительно серьезными темами из-за восприятия зрителя. С этим я столкнулся в «Дне шахтера», в одном из эпизодов там был секс, и зрителей интересовало только: как я с ними договаривался? сколько заплатил?

Зритель и в доке все воспринимает постановкой. Уходит чистота, которая была в неигровом кино. И такие темы, как суицид, убийство – практически невозможно раскрыть. Если берешься за подобную тему, приходится вводить закадровый голос, и все превращается в телевизионную передачу. А если снимать взаправду, идешь по запретной Уголовным кодексом черте. Поэтому у меня и возник замысел игровой картины про подростковые суициды …

— Ты читал серию статей на эту тему Галины Мурсалиевой?

— Да нет, мы сценарий с Олегом Негиным написали давно, в начале 2014-го.

— Тоже на основе реальных случаев?

— Их тогда еще не было! Мы за полтора года до трагических событий в «группах смерти» написали сценарий «Март, апрель, май». Тогда же, когда сценарий моего соавтора Олега Негина «Левиафан» получил приз в Каннах. Продюсеры к нам в очередь выстроились. Но летом того же 2014-го Мединский провозгласил список запретных тем. Среди них была «пропаганда суицидов»… В общем копродукция развалилась. Жаль, что фильм не был снят. Он как и наш фильм «Завтра» в 2012-ом попал бы в сердцевину реальности (массовые выступления после выборов в Госдуму).

— Я думала, ты хочешь снять игровое кино, потому что у документального — зрительская аудитория небольшая.

— Я не страдал от отсутствия зрительского внимания, потому что за ним не шел. Делал кино только из-за внутреннего непонимания: брал темы, чтобы разобраться. Любопытно, что мировые премьеры всех моих полнометражных фильмов проходили в Германии.

— Как возник «Котлован»?

— Я все эти годы не сидел без дела, что-то придумывал, снимал. Начал делать фильм про храм. Хотелось нащупать форму, основанную на изображении, чтобы внутри кадра без диалога, без авторского посыла сложился какой-то образ.

Я понял, что нужно искать хронику, которая сама бы описывала действительность. Начал изучать интернет… И обнаружилась заряженная энергией общность. Там были отдельные личности, но их сближал какой-то порыв, отчаяние. Оказалось, что безрезультатно обойдя все инстанции, люди доходили до почти немыслимого… Просто ставили перед собой камеру…

— Похоже на глас вопиющего в пустыне? Потому что вряд ли кто-то из них с помощью видеоролика решил свои проблемы.

— Это в нашей природе. За границей с внутренней проблемой идешь к психологу. У нас — выворачиваешь душу перед другом, подругой. Если они сами находятся в точно такой же ситуации… они просто не могут снять с тебя этот груз. И получается — как это было с героями прошлого фильма, которые увидели во мне —режиссере — губку, все впитывающую.

— Ты имеешь ввиду героев твоего фильма «Завтра» из арт-группы «Война»?

— Конечно, и героев фильма «День шахтера». Люди выплескивают крик. Любопытно, что почти в 90% роликов есть вступление, мол, кто-нибудь, пожалуйста, донесите нашу беду до общественности! Вступление может быть и добросердечным посылом (многие обращения к президенту начинались со слов «дорогой», «уважаемый»)… А потом на вас обрушивается шквал отчаяния, обиды. В середине видео — описание проблемы. Финал – снова волна эмоции или — когда уже нет сил – смирение и безнадега.

— Сколько было изначально часов? И почему ты ограничился Ютубом?

— Наверное, часов 80. А Youtube — условие, задающие рамки. Нужна была легкая форма. Как в современном искусстве, когда человек смотрит и говорит: «Да я тоже так могу!» Хотелось упростить форму, чтобы она превратилась в шаблон раскрытия нашей реальности. В современном доке, даже если его снимают молодые ребята, в основном глубоко личные проблемы, которые сами авторы в отсутствии опыта не очень-то понимают. А все, что вокруг нас…

— Ты имеешь ввиду, социальные темы?

— Их почти нет — все же обрублено. Социальная жизнь и политика неразделимы. Политика вторглась в жизнь каждого человека. А так как политическое кино недоступно — не найти ни бюджетов, ни площадок для показа — включается самоцензура. Существующее социальное кино показывает лишь небольшую грань проблемы… По касательной.

— Ну хорошо, насобирал ты 80 часов материала. Но режиссура прежде всего отбор. Там же есть и популярные блогеры, такие как Баба Валя, есть люди, видео которых посмотрели максимум 10 человек?

— Первоначальная версия была около четырех часов. И я стал изучать каждый ролик, каждого персонажа. Заходил на его страницы, читал его историю, чтобы не было обмана, потому что нередко ролики делаются как провокация.

— В твоей сборке нет фейк-роликов?

— Их сразу видно, я их убирал. Принцип отбора – обнуление персонажей, чтобы было невозможно ухватить личность каждого. Про любого из них можно снять полнометражное кино. Я пошел от обратного: взять эмоциональный выплеск, переживание. И сложить из этого хора чувств, грубо говоря, метафору.

— Но обезличивание мешает состраданию, мы сострадаем, когда что-то про человека знаем.

— Зато когда уходят личностные особенности каждого – возникает общность… Наша власть ведь так нас и воспринимает: не отдельные люди, а «электорат», «население». В общем, все огромное сословие под тегом «народ». Или, как Сурков уточнил: «глубинный народ». Тот, кто не имеет контакта с вышепоставленными слоями.

— И ты решил рассмотреть этот оторванный от верхних слоев айсберг, плывущий в неизвестном направлении?

— Это оказалось нелегко. Начинаешь сопереживать каждому, этот каждый полагает, что он единственный понимает, что у нас происходит. И размышляет об общем с точки зрения своей проблемы.

— В основном все видео – критика происходящего в стране. Но есть и бабушки, которые требуют срочного включения русского интернета, чтобы от американцев защититься. Почему так мало провластных роликов? У нас же 86% поддерживают президента! Где все эти люди в Ютюбе — или ты их не захотел брать?

— Да очень хотел! Мне нужен был контрапункт, противопоставление. Но не нашел.

К чему интернет, если можно постучать в нужную дверь… У провинциалов долгий, подчас мучительный путь. Сначала они пишут огромное количество писем, получая в ответ отписки. Бросают все дела, покупают втридорога билеты, приезжают в Москву. За длительное время пути успеваешь многое передумать. И когда уезжаешь из сверкающей столицы, не солоно хлебавши… В бессилии берешь камеру.

— Не получается ли перекоса в негатив — в чем тебя наверняка будут обвинять? Вот мол, скопил всю критику власти, выплеснул на экран, поэтому немцы твой фильм и отобрали.

— Я просто собрал обращения по тэгам «видеообращение»: «к президенту», «к президенту РФ», «к президенту Путину», «к президенту Путину В.В.». По каждому из них десятки видео. Среди них попадались и совершенно постановочные, что называется с микрофоном в кадре, снятые специально для «Прямой линии». Они как раз и являются фейком. Постановка чувствуется в первого кадра. У меня в фильме только один фальшивый эпизод: бабушки с майками «Только Путин». Ну видно же, что они сняты в хорошем свете…

— Почему же ты их взял?

— Несмотря на то, что это прописанный сценарий с ряжеными, видно, как трудно им играть эту постановку. Так что и они — внутри того же страдальческого народа, которым можно манипулировать. Власть же все видит, знает, как именно следует контролировать, воздействовать. Интернет пока еще открытое пространство. Но и оно будет закрыто.

— После твоего фильма особенно.

— Есть разные способы добраться до нормального интернета. Но думаю, что проблемы с Сетью начнутся в ближайшем будущем. Том самом будущем, в которое мы шагнули 15 января вместе с президентским посланием. Мы же не осознаем, что и как именно будет меняться – многое происходит за нашими спинами. Даже не знаем, действительно ли тестируют закрытие интернета.

— В связи с новым законом о наказании за оскорбление власти, могут пострадать люди, видео из YouTube которых ты используешь.

— Ну, они же там были и до меня.

— Я же не обвиняю, но получается, что любой из этих отчаявшихся за свой крик может еще и пострадать.

— Сейчас мы уже не знаем, какое число роликов там было. В титрах я давал только названия видео без имен, плюс год, количество просмотров. Там есть видео с 2009 по 2019-й. А с 2014-го по 2016-ый – разрыв. Почему пропали ролики за эти годы? Что там происходило? Теперь уже не узнать. Но, мне кажется, наоборот, через гласность, в том числе мой фильм, опасности для них меньше. Как было с Голуновым. Необходимо показывать этих людей, говорить об их проблемах.

— Ты сказал, что если кто-то из авторов видео откажется от участия в фильме, ты можешь изъять этот кусок и заменить его на любой другой…

— Конечно, сути это не изменит. Даже напротив, новая эмоция, новый контекст. У фильма символичная форма, в которой как раз проявляется метафора, существующая уже сама по себе. Метафора темной глубины, в которой мы оказались. Дна котлована, откуда подняться почти невозможно.

— Есть кадры, показывающие, что и в котловане можно плавать…

— Ну да, можно плавать, можно жить… Но считается ли это, что ты живой? Помнишь, у Платонова: «Мертвые – они же тоже люди».

— Прокатное удостоверение по всей очевидности, тебе не светит. Рассчитываешь фильм показывать, в интернете?

— Я не дебютант, это четвертый фильм, который сделан полностью за мои деньги. У меня нет задачи получить прибыль. Распространить его я могу благодаря тем же самым фестивалям и какой-то огласке в СМИ.

С фильмом «Завтра» в 2012-ом был еще интерес выпустить его на экраны. Сколько это стоило нервов, не передать. Города один за другим, после всех договоренностей, отказывались от проката. Зачем же идти той же дорогой?