Давно пора! Это же национальный позор — то, что мы по прошествии десятилетий так и не знаем достоверно, кого и за что уничтожали в нашей стране, кто несет за это ответственность, пусть уже и не уголовную, но моральную хотя бы.

А то, празднуя юбилей своей организации, и сегодня, оказывается, наследники чекистов могут говорить, не стесняясь: «Конкретные исполнители преступных деяний среди чекистов поименно известны, большая часть из них понесла заслуженное наказание после смещения и расстрела Ежова… Массовые политические репрессии закончились после принятия постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 17 ноября 1938 года. Назначенный на пост наркома внутренних дел Л. Берия провел кадровые чистки, изгнав карьеристов предыдущих призывов. Повысились требования к качеству следственной работы, что способствовало кратному сокращению приговоров к высшей мере наказания…»

Все сделано, одним словом. Безвинные прощены, виновные наказаны. Конкретные преступники поименно известны…

А будет создана подробная база, раскроют чекисты наглухо закрытые архивы, и все желающие узнают, скажем, как повысились «требования к качеству следственной работы» при Лаврентии Павловиче.

И произвольные аресты-расстрелы продолжались. И список этот чудовищно, непредставимо велик, хотя речь уже и не о сотнях тысяч человек, как при Ежове…

Отнесемся, тем не менее, к сообщению на президентском сайте с осторожностью.

Прежде всего, поручение «проработать возможность создания» еще не означает поручения — «создать». Вполне ведь возможно, что результатом напряженной работы (администрации президента, ФСБ, МВД, ФСИН…) станет в октябре рапорт о том, что дело, конечно, нужное, но — увы… Сам президент, отвечая на вопрос члена Совета по правам человека, предусмотрел такую возможность: «В том, что здесь нужно поработать над совершенствованием всех процедур нормативной базы, я не сомневаюсь. Но сделать это нужно очень аккуратно… Здесь есть и риски большие. Мы знаем, как работало НКВД в 1930-е годы, и не всегда родственникам может быть приятно открыть дела своих предков. Это может быть и компрометирующая информация, надо к этому относиться очень бережно…»

Здесь, конечно, самое замечательное — бережное отношение к чувствам родственников тех, кого мучили, пытали, заставляли оговаривать себя, наговаривать на других, а потом расстреляли. В этом, именно в этом и заключается перерождение наших карательных органов — в бережном отношении к чувствам людей.

И не случайно в числе тех, кто должен проработать вопрос, — все те, кто закрыл двери архивов перед исследователями, кто засекретил следственные дела нереабилитированных, а к делам реабилитированных допускает только родственников.

Думается, составление единой базы данных жертв политических репрессий должно стать не итогом работы по сохранению памяти о невинно погибших, а лишь началом ее. И то, что это не было сделано десятилетия назад, свидетельствует о многом. Это — как памятники жертвам политических репрессий: в Магадане, Барнауле, Москве… Куда больше за последние годы возведено монументов их палачу — Сталину. Хотя, казалось бы, совершенно очевидно: либо — либо.

Я попросил прокомментировать президентскую инициативу члена правления Международного «Мемориала» Яна Рачинского.

— Мы, во-первых, давно настаивали на создании такой базы, во-вторых, мы всегда говорили, что делать это должно государство, потому что необходимых для этого ресурсов у общественности нет, — сказал он. — Но, вообще говоря, на мой взгляд, нарушен правильный порядок. Сначала должны быть открыты архивы, обеспечен свободный доступ к документам, как это и было предусмотрено давним указом Ельцина, это не выполнено, к сожалению, за исключением нескольких регионов, где переданы на госхранение следственные дела, связанные с политическими репрессиями.

Мы давно настаиваем, что это должно быть сделано, и даже получили в 2011 году президентский грант на подготовку предложений на этот счет. Эти предложения мы подготовили, постарались предусмотреть интересы и исследователей, и родственников. Были и предложения по порядку работы, чтобы выполнить ее максимально быстро. Отклика эти предложения не нашли. На мой взгляд, чтобы что-то получилось, должна быть создана межведомственная группа с широкими полномочиями, в которую обязательно должны войти и представители общественности. Наработки есть и у нас, в «Мемориале», есть наработки в Челябинской области, в Магнитогорске, по трудармейцам, есть наработки по отдельным категориям репрессий, и все это, по-хорошему, необходимо было бы обобщить. А не пытаться на пустом месте и силами самих ведомств эту задачу решить…

Но на самом деле проблема не только в родственниках. А как, скажем, объединить в одном списке всех казненных? Вот в маленькой Мордовии жертвами сталинских репрессий стали 13 882 человека. Из них 7112 крестьян, 1052 рабочих, 940 служащих, 742 служителя религиозного культа… Среди репрессированных — граждане Польши, Чехословакии, Германии, Финляндии, Китая… Имена репрессированных секретарей обкома партии, писателей, ученых, конечно, известны, кто-то из выживших оставил воспоминания. Но основную-то массу уничтоженных составляли бессловесные крестьяне. Плюс члены их семей, которых разметало по стране. Эти люди пропали бесследно, вспомнить о них чаще всего некому. На какие могилы принести цветы, если найдется тот, кто цветы принести захочет?

И не случайно такую ожесточенную полемику вызвало несколько лет назад появление на мемориальной стене в Бутове фамилий Ягоды и Агранова. Место ли на ней, рядом с именами безусловных жертв, и именам их палачей? С Аграновым и Ягодой вроде бы все ясно, а остальные? Те самые секретари обкомов, подписывавшие решения «троек», а потом и сами угодившие в эту молотилку?

На днях в Оксфорде профессор факультета социальных наук Высшей школы экономики Сергей Медведев прочитал лекцию о «войнах памяти». Организатором мероприятия выступила Ассоциация школ политических исследований при Совете Европы. Znak.com опубликовал его выступление.

Приведу две цитаты.

• «…Мы живем с черной дырой посреди нашей национальной памяти. Это огромная дыра, которая образовалась в середине XX века. Мы ходим по краю этой черной дыры и боимся даже туда заглядывать. С трудом понимаем, какие там есть жертвы, какие там были пережиты страдания. Мало того, что была травма, но мы еще молчим об этой травме…»
• «…Логично было бы начать разговор о памяти с Германии… В Дахау, когда приезжаешь на вокзал, видишь табличку, где написано обращение немцев: мы понимаем, что с названием нашего города у вас связаны, наверное, самые тяжелые воспоминания, но мы хотим сказать, что работаем со своим прошлым и не гордимся им… Представьте, если бы в московском Бутово вас встречал плакат: мы понимаем, что со словом «Бутово» у вас ассоциируется расстрельный полигон 1937–1938 годов, но мы работаем с нашим прошлым. Понимаете абсурдность такого предположения и пропасть, которая разделяет ту работу памяти, которая была проведена в Германии и не была проведена в России и вряд ли будет проведена?..»