Марчелли поставил первый спектакль после разрушительных событий вокруг ярославского Театра имени Федора Волкова, успешным художественным руководителем которого он был семь лет. Уход Евгения Марчелли обозначил рубеж в истории Волковского театра и в его собственной биографии. Так что премьера в «Сатириконе» — еще и проба новой роли: свободного режиссера.

Режиссер сократил пьесу. И буквально следуя завету Мейерхольда «…в одной пьесе играть всего автора», в центр спектакля вставил особую сцену. Возникает живая картина, стилизованная под музыкальную шкатулку или старинную шарманку. Перед нами группами кружатся главные герои самых знаменитых пьес Островского. Лариса, Паратов, Карандышев — одна группа, Катерина и Борис — другая, Берендей, Снегурочка, Мизгирь — третья. Еще Несчастливцев с группой из «Леса». Всем придан облик многоцветной дымковской игрушки — нарумяненные щеки, нарядные костюмы (Катерина в золотом кокошнике). Вытащив из второго действия пьесы жестокий романс, разложив его на три голоса для трех девушек в красном, режиссер дает центральным персонажам по короткой ключевой сцене. И пока звучит душераздирающая музыкальная история, герои Островского, как заводные фигуры, перемещаются по кругу: так обыгрывается и травестируется их хрестоматийность. Марчелли смог добавить в агрессивную эстетику «Сатирикона», где любят атаковать зал громким звуком и бурным ритмом, новые оттенки, тонкие лессировки характеров.

Островский. «Бытописатель денежной силы» — так обозначил автора, тогда еще не классика, один из его современников. За полтора века с момента написания пьесы «денежная сила» в значении лишь возросла. Диктат материального не только в России, в мире во многом определяет и общественные, и личные отношения. Но хотя Александр Николаевич считал «Шутников» непременной пьесой для всякого русского театра, их сценическую историю длинной не назовешь. В ХIХ веке они шли в Малом и в Александринке, ставили их и позже, но не так, как «Бесприданницу», «Грозу» или «Лес». Подзаголовок «Картины московской жизни» породил громоздкую конструкцию, перегруженную лицами второго и третьего плана. Характеров тут, по сути, два: главный герой — чиновник Оброшенов — и его благодетель — купец Хрюкин (некогда знаменитая роль Прова Садовского). Сюжет: история обнищавшего чиновника, готового на любое пресмыкательство, подобострастие, унижение и шутовство, чтобы прокормить двух своих дочерей.

Райкиниграет с какой-то щемящей тихой трогательностью, иногда сбрасывая с себя роль и возвращаясь к собственным интонациям. Его Оброшенов выходит сразу в облике клоуна: белая майка, короткие штаны на лямках, ботинки с приподнятыми и преувеличенными носами (привет Чаплину). «Стал паясничать, рожа обезьянья сделалась…» — говорит он сокрушенно, потешаясь над самим собой. Артист вдруг повторяет движения своего персонажа Замзы из давнего спектакля «Исчезновение» по Кафке, даже его щелкающий звук, на миг становясь почти насекомым.

Драма маленького человека — то, что особенно занимает Райкина на данном этапе жизни. Но кто сегодня «маленький человек», живо ли понятие? Если тот, кто социально уязвим и незащищен, то вся Россия — наш сад имени маленького человека. Замечу лишь:

Роль в «Шутниках» выстраивает дилогию: похожего героя, официанта, лакея, не утратившего самостояния, Райкин играл в «Человеке из ресторана» по повести Шмелева. В его исполнении Яков Скороходов и Павел Оброшенов — словно бы двоюродные. Здесь (и Райкин выстраивает это исподволь с несокрушимой убедительностью) этот некрупный чиновник, такой виртуозный в самоуничижении, оказывается внутренне вовсе не раздавлен. Что бы ни происходило — укоряет ли он шутников, находит ли фальшивые банковские билеты, готовится ли сесть в долговую тюрьму, — его сохраняет самоотречение, самопожертвование. Мимоходом он роняет: «дрянной старичок… детей кормлю…» Когда находит пакет с банковскими билетами (подбросили), входит домой фертом: за ним рабочие сцены вмиг расстилают ковер травы, ставят фигуры львят, вносят пальмы. Голый дом обретает черты пошлой роскоши. И вдруг оказывается, банкноты — фальшивка. Но не истерика звучит в укоре героя («так не шутят!»), а дальнее, гоголевское, из «Шинели» — «я ведь брат ваш…»

Ансамбль.

Приметы столичных мальчиков (узкие штаны, белые кроссовки, небрежные шарфы) в последнее время тиражируются сценографами без оглядки и меры. Но они — лишь планктон, фон обстоятельств, спектакль не про них.

Младшим — строптивой Верочке с разбитыми и заклеенными коленками (Ульяна Лисицина) и Саше, влюбленном до глупости, до отчаяния (Илья Рогов) — режиссер дает подробную партитуру, в которой они и забавны, и обаятельны, но истинными, остро сыгранными персонажами Островского выглядит старшая пара — Денис Суханов (Хрюкин) и Алена Разживина (Анна). Богач и выжига, купец-самодур Хрюкин приглядел себе молодую жертву. Старшая дочь Оброшенова все понимает и действует обдуманно: как военную операцию, готовит наряд, обнажает плечо, перетягивает талию, открывает ноги. Она чувствует неодолимую тягу «миллионщика» и рассчитывает на нее. И вот с деловым чемоданчиком Хрюкин уже нарезает вокруг дома круги, обжигается об Анну взглядом, исподволь осматривает, словно обнюхивает, соблазняет деньгами. Торгуется за них, долго считает и, наконец, решившись, зовет в… экономки. Отшатывается, когда ему в лицо бросают только что переслюнявленную пачку. И уходит потрясенный: Анна рыдает.

…Когда отец узнает, как ее оскорбили, хватает стул, готовый крушить все кругом, убьет за дочь. И сразу страшно пугается: Хрюкину по гроб должен и обязан. Его зовут на расправу. «Бедность нас изуродовала, — говорит герой, – подай шляпу!» Вдруг шляпа летит в зал, возникает знаменитый танец Райкина — вызывающий, пластичный, неповторимый. Потом — отправляется как на казнь.

И с криком «молитесь Богу!» вбегает назад. Сламывается, кланяясь дочери до земли. Не неволит, не требует, не заставляет, молит спасти: Хрюкин руки просит, приданое дает в 20 тысяч! От старшей теперь зависит будущее младшей и отца-должника. И Анна вызывающе расправляет плечи — победила. Не в экономки — в жены берут! Отец смотрит на нее, полусогнутый, еще не веря. Торжествует — так строит режиссер, так отзываются ему артисты — главная мораль многих коллизий Островского: самопожертвование выше расчетов, милосердие равно справедливости. Не в богатстве дело. А в победе любви.

— Папенька, я за вас жизнь отдам!

Счастливый конец: объятия, атлас свадебных фраков, цилиндры, белые перчатки, подвенечные платья. И зал встает.