1930 год. Обэриуты выступили с последним обращением. Разгромлены все литературно-художественные группировки. РАПП получила директиву на пропаганду. Пьесы Булгакова изъяты из репертуара театров. Максим Горький покорился. Маяковский застрелился. Чтобы понимать, в какой мы оказались эстетической ситуации, нужно читать мемуары о 30-х: Каверина, Шварца, Зощенко — у них отчетливо и детально описано, как страна вдруг оказалась во власти безвкусицы, как мерзко было образованным и талантливым людям выйти хотя бы на улицу… и как быстро безвкусицу поставили на рельсы пропаганды. Но, главное, как из маргинальной лубочной культуры она вдруг стала официозом.

По части эстетики мы сейчас вступаем в пору года этак 30-го, когда старое и революционное искусство загнали под шконку, потому что оно не желало обслуживать госмашину. Лубок пожелал и расцвел.

При Сталине искусство тоже не в один миг превратилось в пропаганду — этому предшествовало вытеснение добротной и, главное, разнообразной культуры. Первые годы пролетарской революции ознаменовались всплеском культурного и эстетического разнообразия, что подкупило много талантливых людей. Однако вскоре низовая культура прогнала таланты, заняла их места и потом взялась за пропаганду.

В России сейчас идет этот самый период установления пропаганды на базе лубка. Уже выдавлены отовсюду талант и разнообразие. Телевизор полностью отдан простонародной культуре, с легкостью согласившейся на пропаганду. Безвкусица единолично завладела радиоэфиром и добилась вытеснения с концертных площадок сколько-нибудь интересных музыкантов. Театры занимают не блестящие режиссеры, а услужливые актеры и писатели. Машков, Миронов, Безруков получили по театру, Калягин удерживает Et Cetera, Прилепин с Бояковым захватили МХАТ. Они пролезли даже в классический театр: посмотрите на Гергиева, Мацуева. Про последнего читаем в Википедии — «пианист и общественный деятель». Оксюморон какой-то.

В начале третьего десятилетия системы все сколько-нибудь образованные и культурные люди оказались перед новым испытанием. Им теперь предстоит на себе узнать, что чувствовали дореволюционные интеллектуалы и бывшая богема, столкнувшись с огосударствлением лубка. Для кого-то этот эстетический конфликт с действительностью станет самым тяжелым переживанием. Для меня — точно. У нас с установившейся системой наметились непреодолимые эстетические разногласия. Пока еще сохранялось какое-то разнообразие культурного ландшафта, можно было закрывать глаза на безвкусицу. Раек с лубком тогда боялись нашего неприятия и рядились, как могли: помните, как весь сегодняшний политический истеблишмент слушал на Красной площади Маккартни и старался усесться рядом с Макаревичем? Сейчас они уже не рядятся и не стыдятся своих вкусов, потому что возвели их в статус государственных.

Одно дело, когда в телевизоре пляшут поседевшие бездарности и за подачки театрам, как черти из табакерки, выпрыгивают с тянущейся вверх одобряющей лапкой. Совсем другое, когда они сидят в псевдоконституционном собрании и их представляют в качестве облеченной доверием общества элиты. И когда премьер-министр пишет песни для Григория Лепса и сочиняет частушки. Вслушайтесь в трагическую фразу из статьи в «Ведомостях»: «сотрудники ФНС по инициативе Мишустина стали проводить капустники, где перепевают шлягеры и исполняют частушки».

В 2020 году официально уйдет многообразие искусства. В андеграунд будет отправлено все, кроме лубка. Безвкусица торжествует, но еще не получила политзадание. Скоро получит. Сегодня Лепс поет под музыку Мишустина о любви. Завтра он запоет о Родине, и радиостанции будут обязаны ставить его в эфир. А всем театрам велят играть пьесы Прилепина. Обернуться не успеем, как обсиженному мухами искусству оставят только одну роль — пропаганды.