Незадолго до Нового года президент Путин провел публичный обстоятельный «урок истории» в двух действиях — сначала для лидеров СНГ, а потом на расширенной коллегии Минобороны. Обещая третье действие в виде статьи, посвященной 75-летию Победы. Тема — кто виноват в развязывании Второй мировой войны. Больше всего досталось довоенной Польше — и за то, что ее руководство, по мнению Путина, «бросило свой народ под колесницу германской нацистской военной машины», и за захват Польшей Тешинской области Чехословакии после Мюнхенского сговора 1938 года, и за то, что тогдашний посол Польши в Берлине якобы «солидаризировался с Гитлером» в антисемитизме.

Затем последовали разнообразные «ответки» со стороны Польши — протестовали историки, еврейские деятели, министр иностранных дел и премьер. Президент Дуда отказался ехать на День памяти жертв Холокоста в Израиль (по официальной версии — из-за участия в мероприятии Путина), а польский Сейм принял специальную резолюцию, осуждающую «провокационные и неправдивые заявления представителей высших органов власти Российской Федерации».

Подключение российского президента к «войнам памяти» мы обсуждаем с Алексеем Миллером — профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге, научным руководителем Центра изучения культурной памяти и символической политики.

— В чем, по твоему мнению, причины путинского «урока истории»?

— Могу только предполагать. Я бы начал с резолюции Европарламента, принятой 19 сентября прошлого года. В октябре Путин еще ничего не знал о ней. Я имел возможность в этом убедиться во время Валдайской сессии — он тогда просто не понял заданного ему вопроса. Видимо, после мероприятия он спросил своих помощников — а про что вообще меня спрашивали? Доложите. Когда он стал разбираться с резолюцией, то понял, что ее инициатива исходила от польских депутатов в Европарламенте.

Отсюда в его «уроке истории» критика предвоенной политики Польши и оскорбления в адрес тогдашнего польского «посла-антисемита».

К августу 2019 года готовились какие-то материалы, оценки и выступления к юбилею пакта Молотова — Риббентропа и началу Второй мировой войны. Тогда президент в этом личного участия не принял, и высказывания были делегированы деятелям второго ряда: Сергею Иванову, Нарышкину, Мединскому. Теперь же он сам ввязался в «войны памяти». Причем досталось в основном полякам.

Вторая вероятная причина — предстоящий январский визит Путина в Израиль на форум памяти Холокоста. Если предполагать, что он хотел чего-то добиться в тактическом плане, то он добился: польский президент Анджей Дуда туда не поедет. Это тоже продолжение истории — ведь поляки в минувшем году не пригласили Путина на памятные мероприятия, связанные с 80-летием начала Второй мировой войны.

— Почему вдруг такая реакция на сентябрьскую резолюцию Европарламента? Ведь уже принимались различные резолюции и другие документы, где ответственными за развязывание Второй мировой объявлялись «два тоталитаризма»?

— Эта резолюция не одна из стоящих в ряду, у нее есть некоторая особенность. Если раньше подобная повестка дня продвигалась в основном Восточной Европой (в первую очередь, Польшей и странами Балтии), то здесь мы имеем, за исключением левых депутатов (их несколько десятков), консенсусное голосование. Это первое.

Второе. Со стороны Кремля это может выглядеть так: хорошо, в сентябре депутаты Европарламента приняли эту резолюцию, мы ждали до декабря, но ни один европейский политический лидер по этому поводу не высказался — мол, так и надо. В свою очередь, если мы не реагируем, то эта позиция становится новой нормой.

Если тогда это казалось немножко смешно, то сейчас уже не до смеха — тенденция-то заметна. И в этой ситуации решение Путина вывести обсуждение этого вопроса на высший уровень можно рассматривать как вызов другим лидерам, другим политическим тяжеловесам: если вы думаете, что это так просто пройдет без жесткого обсуждения, то на это не рассчитывайте.

— А не кажется ли тебе, что путинский «урок» связан с грядущим 75-летием Победы, которая в мифологической форме — главная идеологическая опора власти?

— Что касается конкретно празднования 75-летнего юбилея Победы, на котором многие, в том числе некоторые западные, лидеры уже подтвердили свое присутствие, возникает серьезный вопрос. Помогает ли это выстраиванию правильного сценария празднования 75-летия в Москве? Я, скорее, вижу, что создает дополнительные проблемы.

Ведь эти празднования должны стать поводом для сближения, для констатации того, что мы с крупнейшими державами Запада воевали вместе, и на «правильной стороне». Накал страстей по вопросу взаимных обвинений в ответственности за начало Второй мировой вряд ли поможет в создании правильной атмосферы этих торжеств.

— Во всей этой истории крайне важен так называемый нарратив войны. Неоднократное обращение Путина к мюнхенской сделке 1938 года — это попытка противопоставить концепции ответственности за развязывание войны «двух тоталитаризмов» другую, в которой в той или иной степени виноваты в войне все политические игроки предвоенного периода, у всех по-своему «рыло в пуху». На данном этапе получается, что больше всего пуха выдано недоумевающим и разгневанным полякам, — первой жертве Второй мировой войны и пакта Молотова — Риббентропа, которые, исходя из трагической истории очередного раздела своей страны в сентябре 1939 года, наиболее активно продвигают нарратив «двух ответственных», категорически не устраивающий Кремль. За что и получили.

— Предложение Путина — давайте будем обсуждать пакт Молотова — Риббентропа, Мюнхен и другие обстоятельства предвоенной истории с точки зрения того, как все в той или иной степени виноваты — это в некотором смысле соответствует той старой, предыдущей послевоенной традиции европейской культуры памяти, которая предполагала, что в Холокосте так или иначе виноваты все.

А позиция Восточной Европы, и особенно Польши и Балтии — это отказ признавать какую-либо свою ответственность. Началось это все довольно давно, потому что в 2009 году, когда Европарламент принимал закон о 23 августа как Дне памяти жертв тоталитарных режимов, в изначальном его проекте было сказано о памяти жертв «тоталитарных и авторитарных режимов». Но в итоговом документе под нажимом представителей восточноевропейских стран, в которых в довоенный период существовали именно авторитарные режимы со всеми их прелестями, включая, кстати, и антисемитские эксцессы, слово «авторитарные» было изъято.

Предложение — давайте мы все вместе обсудим, как мы все вместе виноваты — звучало из уст Путина в его выступлении на прошлом большом юбилее начала Второй мировой войны 1 сентября 2009 года на Вестерплатте в Польше.

— Но ведь на Вестерплатте он и по поводу пакта Молотова — Риббентропа выражался совсем не так, как об этом говорят представители российской власти нынче. Думаю, уместно вспомнить, что тогда президентом было сказано: «Все предпринимавшиеся с 1934 года по 1939 год попытки умиротворить нацистов, заключая с ними различного рода соглашения и пакты, были с моральной точки зрения неприемлемы, а с практической, политической точки зрения — бессмысленными, вредными и опасными… Конечно, нужно признать эти ошибки. Наша страна сделала это. Госдума Российской Федерации, парламент страны осудили пакт Молотова — Риббентропа».

—Большая ошибка, что мы не продолжали стоять на этой позиции, а вместо этого стали рассуждать о великой победе советской дипломатии. Описывать так пакт Молотова — Риббентропа может только лунатик.

Кстати, тогда Путин и Туск (премьер Польши с 2007 по 2014 гг. —А. Л.) выступали практически дуэтом, говоря о преодолении тяжелого наследия прошлого и поисках примирения и взаимопонимания. В частности, Туск говорил, что Советская армия не могла принести свободу, так как не была свободна сама, но она освобождала от нацизма. А Путин стоял рядом и кивал головой. А потом был Качиньский, который буквально на следующий день демонстративно внес в Сейм резолюцию о признании Катыни геноцидом.

Вот мы часто говорим: «политическая инструментализация прошлого». Но она может быть очень разная. Путин и Туск «инструментализировали» прошлое для какой-то разрядки и поисков примирения, а Качиньский совершенно откровенно подобные усилия при помощи прошлого торпедировал. К сожалению, вот эта вторая, конфронтационная логика сейчас победила. Зачем в чем-то разбираться, «подводить черту», заполнять «белые пятна» и стирать «черные пятна», мириться, чтобы преодолеть прошлое и в итоге дружить… Сейчас смысл обращения к прошлому иной — это война на уничтожение. Никто ни с кем не собирается мириться.

— Ты давно изучаешь феномен исторической политики и, соответственно, вытекающих из этого «войн памяти». Зачем это нужно?

— Когда я в начале 2000-х обратился к этой тематике, это был интерес историка, который заметил, что историю начинают использовать не для понимания и примирения, а для конфронтации. Я считаю, что переломным был 2004 год — именно тогда поляки в открытую заговорили об исторической политике как о необходимой части политического арсенала.

Тогда ты начинаешь изучать механизмы этих войн памяти, как они ведутся, кто и как это делает. И тогда ты понимаешь, что твоя страна так или иначе во все это втянута, потому что ты не можешь сказать, что, мол, вы там воюйте, а мы в этом не участвуем, потому что это стучится к тебе в дверь. И ты начинаешь выступать с разными суждениями по поводу того, что твоя страна должна была бы сделать в рамках этой ситуации. Ты не встаешь в позицию функционера исторических войн, но ты высказываешь свою позицию по тому, что делать. И оказываешься в некотором смысле сам ангажирован во все это. Это очень серьезная профессиональная и нравственная проблема.

— Скажи, пожалуйста, каковы механизм и инструменты осуществления этой политики, кто этим занимается и за это отвечает?

— Во-первых, в некоторых странах есть государственные учреждения, которые называются Институты национальной памяти (как в Польше и на Украине) или, скажем, Комиссии по изучению ущерба от советской оккупации, есть музейные структуры типа музеев истории советской оккупации в Риге, Вильнюсе, Таллине, Тбилиси и Киеве. Некоторые из них были изначально частными, а стали государственными. Есть соответствующая деятельность внешнеполитических ведомств — как публичная, так и непубличная.

— Ну, официальные заявления МИДов — это понятно. А как они действуют непублично?

— Если вдруг кто-то, например, в Германии, говорит что-то, что не нравится, например, литовскому МИДу, литовское посольство в Германии начинает бомбардировать письмами разные институты, включая университеты. Я говорю о реальных фактах, а не о предположениях, это не абстрактный пример.

— А кто-то из первых лиц, кроме Путина, вступал в «войны памяти»?

— До недавнего времени такого на публичном уровне практически не было. Было, правда, выступление израильского президента Реувена Ривлина в Верховной раде Украины в сентябре 2016 года, который напомнил об активном участии украинских националистов в истреблении евреев в годы войны.

Хотя понятно, что, если этим занимаются внешнеполитические ведомства, государственные институты и провластные НКО, то не будем наивны, полагая, что президенты и премьеры об этом не знают, что центр это не санкционировал.

— А что в России?

— Россия как раз сильно запоздала. В течение 90-х главным игроком на поле исторической памяти был «Мемориал». И немного православная церковь. Потом власти начинают создавать какие-то безумные структуры типа президентской комиссии по борьбе с фальсификацией истории, которая просуществовала с 2009 по 2014 гг. и бесславно исчезла. В 2012 году появляются формально неправительственные организации, которые тесно связаны с властью и ею контролируются. Это и Российское историческое общество, и Российское военно-историческое общество. Разворачивает свою деятельность созданный в 2008 году фонд «Историческая память», заточенный именно на «войны памяти».

В том же 2012 году принимается закон об «иностранных агентах», который зачищает, в том числе поле исторической памяти от «вредных» зарубежных влияний и вливаний, а параллельно государство начинает закачивать в эту сферу довольно большие деньги, причем не только в самые крупные НКО.

Кстати, в это же время начинается работа над историко-культурным образовательным стандартом. А также с 2013 года начинаются масштабные выставки из серии «Россия — моя история», которые потом превращаются в исторические парки с тем же названием.

Официальная Россия вступила на путь институционализации политики памяти с опозданием, эта политика в нашем исполнении во многом реактивна.

— На сегодняшний день получается, что единственным союзником России в интерпретации памяти о войне является Израиль, для которого стержнем остается тема Холокоста?

— Для России в рамках «войн памяти» тема Холокоста скорее выигрышная, потому что Советская армия остановила его на какой-то финальной стадии, разбив нацистов. Во-вторых, потому что масштаб участия собственно русских людей в Холокосте (а такие тоже были) несравним с тем, что происходило на Украине и в Прибалтике. А, главное, они у нас не героизируются, и это принципиальное отличие нашей исторической политики, нашей политики памяти от политики памяти на Украине и в Прибалтике. Понятно, что не каждый оуновец (член ОУН, организации, запрещенной в РФ и политически реабилитированной на Украине. —А. Л.) убивал евреев.

И если посмотреть на сценарий тех церемоний, которые состоятся в Израиле 23 января, то там как раз фиксируется прежний нарратив войны. Потому что будут говорить лидеры крупнейших держав антигитлеровской коалиции, естественно, сами израильтяне, и, кажется, немцы. Почему туда не поедет польский президент Дуда? Не только потому, что Путин «обидел» Польшу. А потому что израильтяне ему объяснили, что он говорить не будет, а тем более говорить после Путина и отвечать ему на то, что он скажет.

— Хотелось бы вернуться к путинскому «уроку истории». Надо ли было российскому лидеру лично вступать в боевые действия на полях сражений «войн памяти»?

— Я считаю это ошибкой. Когда ты находишься в состоянии войны (в том числе и «войны памяти»), ты, безусловно, думаешь о том, как нанести своему «противнику» удар поболезненнее. Но это тактические соображения. Но есть еще вопрос о том, как из войны выходить. Ведь предполагать, что эта война будет длиться вечно, нельзя — нет войн, которые длятся вечно. Более того, у этой войны есть такое свойство, что ты можешь стать ее заложником. До недавнего времени, когда российские власти смотрели на разворачивание восточноевропейскими странами этих «войн памяти», они апеллировали к лидерам более крупных западных держав…

— Из так называемой Старой Европы…

—… чтобы те объяснили своим «младшим» партнерам, что, мол, это делать нехорошо. А сейчас мы столкнулись с неприятной реальностью, когда «младшие» фактически навязали всем свою повестку, потому что «старшие» не захотели в это ввязываться и посчитали, что здесь они могут уступить и не нарушать западной солидарности. И при таком раскладе получается, что если ты в это ввязываешься на высшем уровне, то это становится еще одним элементом общей конфронтации по линии Россия — Запад, и выходить из этого состояния будет очень сложно. Для чего были созданы все эти неправительственные НКО? В конце концов, есть министр и глава РВИО Мединский — мощное оружие. Выпустите товарища, пусть он скажет все, что считает нужным в рамках логики «войн памяти», и оставьте вне этой, безусловно, разрушительной (прежде всего, для репутации) войны первую фигуру страны. Сохранение для лидера страны пространства для маневра, его положения над схваткой и возможности выхода из войны со стратегической точки зрения важнее, чем возможные тактические успехи. Хотя еще надо доказать, что они были достигнуты.

Сейчас еще рано давать оценки последствиям, но предпочтение в политике тактических соображений в ущерб стратегическим — это всегда слабое решение.