Трещина в правовом фундаменте

Каждый день прошедшего года множил примеры бессмысленного и беспощадного полицейского произвола, в просторечии называемого «беспределом». Повсеместно, от Москвы до самых до окраин, людей задерживали по обвинениям, основанным на сфальсифицированных доказательствах, суды над задержанными превращались в комедию-фарс, местами переходящую в мистерию-буфф, итогом которой, тем не менее, почти всегда становился обвинительный приговор, вынесенный на основании неправовых законов, очевидная неконституционность которых очевидна всем, кроме Конституционного суда.

Но этот текст о другом — мне нечего добавить к тому, о чем ежедневно самоотверженно пишут журналисты «Новой» и других изданий. Я хочу обратить внимание не на конкретные факты произвола, а на их политическое значение, попытаться посмотреть на складывающуюся в стране ситуацию в самом широком философском и историческом смысле. Эта статья не о подробностях, а о тенденции. Кто ищет подробностей, пусть перейдет в раздел расследований, откроет на любой странице и читает до конца.

Внимание тех, кто обеспокоен сегодня состоянием современной российской государственности, сосредоточено в основном на многочисленных трещинах, покрывших ее роскошный некогда фасад. Много пламенных слов было сказано в защиту независимости суда, еще больше было произнесено гневных речей, изобличающих коррупцию и произвол русской Фемиды, а также бессмысленную суровость русских законов. Проблема, однако, состоит в том, что все эти трещины являются лишь следствием повреждений в самом фундаменте и несущих конструкциях российского права, не видимых снаружи. Поэтому даже, если бы каким-то чудом чья-то умелая рука смогла бы замазать трещины на фасаде, это уже не спасло бы ситуацию. Российское право нуждается в глубокой реконструкции, о масштабах которой подавляющая часть даже критически настроенных по отношению к режиму обывателей не имеет представления.

Потерпевшая Россия

Когда речь заходит о государственном произволе, на первый план выходит боль. Боль нравственная, в первую очередь; в крайних проявлениях — боль физическая. Боль испытывают отдельные люди — жертвы произвола. Но, помимо них, в этой истории есть еще одна потерпевшая сторона, статус которой не прописан ни в одном в кодексе — это Россия, то есть все мы как единое целое. Более того, Россия в этой истории, возможно, является главной жертвой.

Это не столько количественные, сколько качественные изменения, имеющие долгосрочные последствия для судеб России в XXI веке. Произвол убивает не людей (конечно, и их тоже, — но не только их). Он в первую очередь бьет по культуре. Если русское гражданское общество не сумеет быстро и эффективно провести операцию «исторический анти-террор», нынешние поколения, возможно, окажутся «последними могиканами» русской цивилизации.

Мы все являемся свидетелями необычного преступления — умышленного и преднамеренного убийства национальной культуры, осуществляемого по предварительному сговору организованной группой лиц из корыстных побуждений. Увы, такого состава преступления нет в уголовном кодексе, и привлечь за это к уголовной ответственности никого нельзя. Но это не снимает со всех соучастников этого преступления политической и исторической ответственности перед будущими поколениями России.

Право как скрепа

Люди, которые смотрят на развертывающийся вширь и вглубь государственный произвол как на досадную, но второстепенную проблему (разумеется, я не имею сейчас ввиду тех, кто приветствует этот произвол либо по недомыслию, либо потому, что сам является его бенефициаром), не принимают в расчет того важного обстоятельства, что право и правопорядок в целом являются важнейшей «социальной аминокислотой» в цепочке воспроизводства культуры. При ее дефиците происходит торможение всех нормальных социальных процессов, что постепенно приводит к полной культурной деградации общества, за которой следует цивилизационный коллапс.

Сегодня много пишут и говорят об угрозах России. Тут и внешняя агрессия, и внутренняя «зрада» (цветная революция), и экологическая катастрофа, и технологическое увядание, и Бог весть что еще. Но самые высокие шансы погибнуть Россия имеет именно вследствие размывания ее «культурного капитала» в условиях террора. Любая цивилизация, в том числе русская, является замком, выстроенным на песке в устье реки истории. Тысячелетиями река русской культуры несла в бурном потоке своих вод песчинки правового сознания и порядка, которые, несмотря на все исторические паводки, намыли пусть и шаткий, но относительно устойчивый фундамент русской цивилизации. Чтобы создать этот фундамент, требуются многие тысячелетия, а вот разрушить его можно за пару десятилетий.

Право не принято рассматривать как социальную и историческую категорию, а между тем, оно в первую очередь ею и является. Право — важнейший элемент культуры и индикатор эмансипации общества от стихийных сил природы. В некотором смысле культура более уязвима, чем человек. Демографический урон можно в большинстве случаев возместить, культурный урон, как правило, необратим. При этом право, в свою очередь, является наиболее уязвимой и нестабильной частью культуры.

Будучи функционально соединительной тканью любой культуры, право и есть настоящая, а не вымышленная скрепа, на которой держится стабильность общества. Это утверждение вовсе не является частью либерально-демократической мифологии, как многим могут возразить. В древнем Китае не было ни либерализма, ни демократии, но архитекторы китайской государственности (так же как и философы любой античной культуры) знали — только то государство, где правят законы, а не люди, может рассчитывать на стабильность.

Объективность права

На обывательском уровне бытует представление о праве как о чем-то, что люди создают по своему усмотрению: хорошие люди при этом создают хорошее право, а плохие — плохое. На самом деле это глубокое заблуждение. И не потому, что хорошие люди могут создавать плохое право и наоборот, а потому, что люди не создают права, никакого — ни плохого, ни хорошего.

Формула «править должны не люди, а законы» имеет гораздо более глубокий смысл, чем многие полагают. Как правило, ее интерпретируют в том духе, что все равны перед законом: нижние и верхние классы общества, герои и толпа, принцы и нищие, и даже верховный властитель, будь он царь, император, президент или генсек. Это верно, но это не вся правда. Суть в ином — люди любые, «право имеющие» или «твари дрожащие», не властны над правом, они не создают право, а лишь облекают объективно и независимо от них существующее право в законную форму.

Причина обывательского заблуждения насчет права кроется в том, что в своей повседневной жизни обыватель с правом не пересекается. Он знаком только с его «агентом по связям с общественностью» — законом. Большинство людей так и остается до конца своей жизни убеждено в том, что этот «агент» — то есть, закон — и есть право. В этом нет ничего удивительного, люди часто и в менее запутанных случаях принимают форму за содержание. И только в нестандартных, как правило, экстремальных обстоятельствах человек начинает ощущать разницу между законом и правом.

Законы пишутся людьми и соответственно бывают плохими и хорошими. Потенциально всегда возможно возникновение ситуации, когда закон есть, а права в нем нет. Такие законы-пустышки, не содержащие права, называются «неправовыми законами».

Право, в отличие от законов, объективно и от людей никак не зависит. Люди не придумывают право, а устанавливают его присутствие или отсутствие в каждом конкретном случае с помощью специальных инструментов. Эти инструменты и составляют тот скрытый от глаз фундамент правовой системы, который сегодня стремительно разрушается в России.

Справедливость и правосудие

Вопрос о том, что есть сущность права, человечество ставит перед собой с античных времен, и, по правде сказать, с тех же пор на него существует четкий ответ. Содержанием права является справедливость. Что не справедливо — то не право. Право является практической стороной справедливости, посредством которой она реализует себя. Право как воплощение справедливости является той нерушимой стеной, которая отделяет самое примитивное человеческое сообщества от самого развитого стада приматов.

Однако же само по себе знание того, что справедливость составляет содержание права, мало что дает человеку в практическом плане, потому что у каждого отдельного человека, также как и каждого сословия или класса, существует свое собственное субъективное представление о справедливости. Обществу нужен был инструмент, при помощи которого люди в каждом конкретном случае могли бы устанавливать объективную, не зависящую от чьей бы то ни было индивидуальной воли справедливость. Таким инструментом является правосудие.

В самом общем виде правосудие — это ритуал, набор строгих и предельно формализованных алгоритмов (протоколов), неукоснительное соблюдение которых позволяет произвести «очистку» права от всего субъективного, избавить его от влияния любой индивидуальной воли. На то, чтобы выработать эти алгоритмы, у человечества ушли тысячелетия. А для обслуживания этой системы необходима каста «жрецов» — юридическое сословие, прошедшее специальную подготовку и обладающее специальным профессиональным правовым сознанием.

Таким образом, объективность права проявляет себя через справедливость и правосудие, осуществляемое специально обученными и уполномоченными людьми.

Так оно и случилось в России семьсот лет спустя.

Мумифицированное право

В некотором смысле символом современного российского права является Ленин в Мавзолее. Величественный саркофаг, желтая пергаментная кожа, иллюзия жизни, а внутри — ничего. Эту пустоту сегодня можно заполнить чем угодно. Русское право сегодня можно назвать в некотором смысле слова самым «свободным», потому что каждый чиновник волен интерпретировать содержание любого российского закона так, как ему хочется и как ему выгодно. При этом в зависимости от времени и контекста возможны самые разные толкования одного и того же закона, также один и тот же закон может быть по-разному применен или не применен по отношению к разным людям и ситуациям. Одинаковые поступки разных лиц становятся в России зачастую основанием для получения госнаград одними и приговоров другими.

Русское право потеряло качество формальной определенности, без чего право перестает быть объективным и превращается в эстафетную палочку произвола, переходящую из одной сильной руки в другую. Беспардонное «процессуальное хулиганство», как назвал фривольное обращение с буквой закона в свое время Генри Резник, за полтора десятилетия разложения правовой ткани превратилось в злобный «юридический троллинг». Любому закону в любой момент в правоприменительной практике может быть придан любой смысл — и не один.

Владение юридической техникой как профессиональный навык потеряло актуальность. Ему на смену пришло «юридическое остроумие». Следователи, прокуроры, судьи, депутаты и все сопричастные к «убийству права» соревнуются между собой в том, кто придумает более извращенное и издевательское применение правовых принципов и втиснет больше «правовой ваты» в чучело законности.

Сами законы уже заранее адаптируются под эти новые потребности правоприменения. Не в том беда, что они содержат в себе неконституционные смыслы, а в том, что они конструируются таким образом, чтобы вмещать в себя бесконечное количество смыслов, словно «резиновые квартиры» для мигрантов. Новое российское законодательство очень похоже на то стратегическое «супероружие», которое Путин некоторое время назад презентовал Федеральному собранию. Оно способно бесконечно долго летать над Россией, меняя юридический вектор, скорость и высоту, и никто не знает, в какой момент и на чью голову оно свалится. Декларируемые цели законотворчества потеряли всякую ценность, так как значение имеют только цели, которые преследуют те, кто хочет воспользоваться этими законами как инструментом экономической или политической борьбы.

Один из наиболее глубоких философов европейского права — Бергман, еще успевший прочесть лекции в горбачевской России, — считал, что важнейшим элементом западной правовой системы является возникновение особого профессионального сословия юристов и системы их подготовки (юридического образования). В России возникновение этого сословия связано с Александровской Судебной реформой 1864 года, и с тех пор оно развивалось, пережив даже эпоху «Большого террора»… Но не сегодняшний день. Еще в самом начале новой эпохи, когда тенденции только заявили о себе, я в статье «Крысы» (это был как раз первый год предыдущего двенадцатилетнего цикла) дал краткую характеристику новой генерации «правоедов».

За каких-то два десятилетия Россия проделала правовую инволюцию, достаточную для того, чтобы до фундамента разобрать здание, на постройку которого в России ушло более 150 лет, и вернуться в эпоху стряпчих.

В правовом смысле положение выглядит гораздо более тяжелым и однозначным, чем в худшие советские времена. Тогда во всем была двойственность. Советский режим был откровенно террористическим, но в его недрах сохранялась правовая традиция, развитие которой шаг за шагом привело к идее «социалистического правового государства». Сегодня во всем присутствует однозначность. Постсоветский режим является латентно террористическим, но в его топке уничтожаются остатки правовой традиции. Нить правовой культуры порвана; еще несколько таких лет, и русская цивилизация не будет подлежать восстановлению ни с помощью демократии, ни с помощью диктатуры.

Объединяющее право

Это, безусловно, дно. Но есть и хорошая новость — это твердое дно. В том смысле, что дальше падать некуда и нет даже надежды, что снизу постучат. Надежду дает очевидность и осязаемость угрозы. За последние полтора года террор и беспредел вышли далеко за пределы властной «зоны комфорта», перестали быть уделом предпринимателей и политических активистов. Сегодня — это общее дело в прямом и переносном смыслах этого слова. Это может коснуться буквально каждого, а, значит, это может стать общей платформой.

Новое качество кризиса состоит в том, что вопросы права и вопрос демократии перестали быть в России парной темой. Восстановление правосудия в России является сегодня condicio sine qua non выживания для любой политической модели.

При сохранении имеющихся тенденций нет будущего ни у Медведева с Собяниным, ни у Грефа с Шуваловым, оно есть только у людей «дикого поля», живущих в парадигме разбойничьей шайки, о которой писал Августин, — но и то ненадолго.

А значит, вопрос о праве, то есть о справедливости и правосудии, можно вывести за скобки как «общее дело» для всех, кто, имея разные, зачастую противоположные политические идеалы и экономические интересы, тем не менее, желают сохранения русской цивилизации. В практическом плане это означает возвращение требования формирования «правового государства» на первую позицию политической повестки дня. Не демократия и права человека, хоть это вещи и взаимосвязанные, а именно лозунг «правового государства» должен стать для России лозунгом третьего десятилетия XXI века. Право может и должно стать не разделяющим, а объединяющим началом национального возрождения.