Февраль 1995. Репортажи спецкора Сергея Соколова (Михалыча) из Грозного

На развалинах Грозного очень много старух, голодных детей и мародеров

Сначала расставим точки. Отправные. У меня их на сегодня три. Первое. Грозного — нет. Как нет нескольких тысяч его жителей и нескольких тысяч российских солдат. Ельцин, Дудаев, Грачев, Егоров — есть. Второе. То, что осталось от города, не взято и российскими войсками не контролируется, точно так же, как и восемьдесят процентов территории Чечни. И это за два месяца полномасштабной военной операции. И последнее. Я всегда знал, что нами управляют нечистоплотные люди, но никогда не думал, что до такой степени. Грозный был маленьким городом: пешком пройдешь — не заметишь. Сейчас это город-призрак, населенный убийцами (так получилось, и не их в том вина), убитыми и теми, кто рано или поздно пополнит одну из этих двух категорий. Я не знаю, с чем можно это сравнить <…>, если смотреть в триплекс бэтэ-эра, — с городом будущего… Помните, как в кинофильмах про звездные войны, — земные города превратились в груду мертвых развалин, а люди ушли жить в подземелья. <…>. Как только над городом появляется солнце, из всех щелей, куда в иные времена и собака не пролезет, из люков, подвалов начинают выбираться люди, одержимые двумя сверхидеями: где бы достать еду и где бы достать воду. Они похожи на зомби, бродящих со смешными каталками в поисках того и другого по превратившимся в грязевое месиво улицам под аккомпанемент непрекращающихся перестрелок. Здесь у каждого свои «колеса» — обычные сумки на колесиках, которые заполонили московское метро, здесь служат для перевозки воды, дров и трупов. Если каталок нет, приспосабливают все: коляски, разобранные детские педальные машины <…>. Сквозь разрывы НАШИХ бомб, наблюдая сплошное зарево над Грозным, я слышал заверение пресс-центра правительства о том, что российские войска взяли Грозный, который практически очищен от боевиков, а замминистра образования выезжает в Чечню, дабы восстанавливать школы. Кого же тогда бомбим? Мирных жителей, собак, неубранные трупы наших солдат, горстку журналистов и врачей? <…> Еду обычно привозят на консервный завод, где и раздают по спискам маленькими дозами. Но добраться до «консервы» могут далеко не все, как и не все знают о существовании сего места. Воду можно брать в двух местах: в техникуме, где есть артезианский колодец (но там дудаевские боевики), либо в реке Сунже. В реке Сунже плавает все. Можно, я не буду уточнять, поскольку не люблю излишний натурализм повествования?

Когда у политиков чешутся руки, дети начинают бояться гула самолетов

«Добил» меня один разговор. Мы уже покидали Грозный с колонной МЧС, вывозившей беженцев в грузовиках, не приспособленных для перевозки людей, люди стояли и сидели вповалку. Какие-то старики, бабушка с оторванными пальцами руки, беременные женщины — одна на девятом месяце и почему-то с собачкой на веревочке, дети и угрюмые мужики, которые вполне еще вчера могли бы быть защитниками остатков Грозного. А у нас в кабине сидел русский мальчишка лет двенадцати и задавал вопросы. Вопросов главных было три, но этого мне хватило. — А когда война кончится? — спросил он в первую очередь, как спрашивали в старых кинофильмах про Великую Отечественную отступавших советских солдат рыдающие женщины. Вопрос-символ. После него киномайоры обычно опускали глаза. Я сделал то же. А что я мог ему ответить? Откуда ни возьмись, появился «тетрис» и противно запищал на всю кабину, а в целлофановом пакете явственно проглядывалась приставка к компьютеру. Вот теперь, оказывается, каков скарб несовершеннолетнего беженца, пережившего месяц бомбежек и артналетов. Саша вытащил сломанную расческу и попытался что-либо сделать со сбившимися практически в колтун комами — не получилось… — Год не мылся. — И он, извиняясь, усмехнулся. — Как год? — А когда все это началось?.. Потеря времени — тоже примета войны. Именно войны: только на настоящей войне ориентиры во времени — бомбы, упавшие в дом номер 28, номер 29 и в школу. — Слушай, а в Москве свет есть? А еще я понял, что он уже не боится ничего, кроме далекого гула самолетов. Когда сквозь урчание двигателя гул пробивался в кабину, мальчишка вжимался в кресло.