Берлинскую стену я увидел в 1970 году, когда приехал в столицу ГДР со студенческим стройотрядом МГУ. А год спустя присутствовал на параде, посвященном ее десятилетнему юбилею, который отмечался с позитивным размахом.

Стене как важнейшей достопримечательности Берлина была посвящена одна из первых организованных для нас экскурсий. Нам выпала честь посетить «Антифашистский оборонительный вал» — так официально именовалась стена в ГДР. Почему антифашистский? Видимо, уже тогда вошло в моду в пропаганде не связывать слово со смыслом. Фашизм — нечто заведомо отрицательное, просто ругательное, хотя для большинства в этом городе еще свежее в памяти и вполне себе конкретное.

Парадная вахта «оборонительного вала» была обустроена в Бранденбургских воротах. Подойти к ним мог не каждый. Паризер платц была запретной зоной. Настоящая, «тыловая», стена, которая в этом месте совпадала с политической границей, находилась уже за воротами, проходила по краю парка Тиргартен. Непосредственно перед ней возвышалась смотровая площадка, на которую нас провел экскурсовод в военной форме.

Стена была ниже, и перед нами открылась перспектива уходившей вдаль парковой аллеи с устремившейся ввысь пикой триумфальной колонны Зигесзойле. Но прямо за стеной точно так же возвышалась смотровая площадка, на которой сгрудились тамошние туристы. Между нами было, может быть, меньше сотни метров. С любопытством глаза в глаза друг на друга смотрели два разных мира…

В помещении, украшенном государственной и партийной символикой, лежали стопки глянцевых пропагандистских буклетов, а нас встречал офицер Национальной народной армии ГДР из политработников. На фоне таблиц, карт и диаграмм он рассказывал, насколько важно было окружить западную часть города двумя бетонными стенами с неприступной пограничной полосой между ними. Чтобы не пускать в столицу ГДР западных шпионов, диверсантов, контрабандистов.

Наверное, там были и те, и другие, и третьи. Но защитный вал преграждал путь в основном не им. Решение о строительстве стены, которое приписывают то коммунистическому лидеру ГДР Вальтеру Ульбрихту, то Москве, было принято, когда число перебежчиков из восточных земель Германии на запад в 1961 году достигло 3,5 миллиона человек. Открытым каналом этой компрометирующей социализм миграции был расположенный в самом центре столицы социалистической ГДР радикально капиталистический Западный Берлин.

Обычно причиной бегства с востока на запад называют заметную разницу в зарплате. Некоторые мои друзья-студенты рассказывали, что их родители до 61-го года каждый день ходили на работу в Западный Берлин. Честно говоря, сомневаюсь, чтобы сотня-другая марок месячного дохода толкали людей на выпрыгивание из окон, выходящих на западную сторону, на рытье тайных туннелей под стеной, прыжки через колючую проволоку под автоматным огнем на поряжение и другие подвиги с риском для жизни.

Стена довлела над всей повседневностью большого города. С высоты смотровой площадки телебашни на Александерплатц был отчетливо виден белый неровный шрам, рассекавший город на две неравные части. Стена вдруг возникала у меня на пути в тупике перегороженной улицы, когда я, возвращаясь вечером от друзей, живших в центре, искал ближайшую станцию S-Bahn. И даже когда стены не было видно, о ней напоминал гул проходивших поездов западноберлинской подземки под восточноберлинской брусчатой мостовой.

«Толстый Гюнтер» (в отличие от «Рыжего Гюнтера» — тоже друга по казахстанской студенческой целине) жил на Баумшуленвеге. С балкона, где мы у него в гостях в жаркий августовский день пили пиво, совсем близко было видно стену, за которой находился западноберлинский район Нойкёльн, а дальше среди городских кварталов поле аэропорта Темпельхоф.

Сначала было интересно смотреть на взлетавшие самолеты. Потом стало надоедать: они взлетали с интервалом в две минуты и с ревом проносились совсем низко над нами. Большинство — с голубым глобусом на хвостах авиакомпании «Панам», но были и другие. Кроме немецких. Четырехстороннее соглашение держав-победительниц запрещало летать в Темпельхоф западногерманской компании «Люфтханза». Советская сторона тем самым подчеркивала, что Западный Берлин ни в коем разе не часть ФРГ. Воздушный коридор был главной артерией снабжения огромного города, окруженного стеной.

13 августа 1971 года мы с Катариной Харих вышли из здания Гумбольдского университета после встречи студенческой организации FDJ (Союза свободной немецкой молодежи) с нами, комсомольцами из МГУ. Риторика публичных мероприятий FDJ отличалась даже большими кондовостью и пафосом, чем наши университетские комсомольские собрания, на которых люди откровенно спали, и напоминала советские фильмы 30-х годов.

Катарина в свои 19 лет относилась к показной политической трескотне с иронией, хотя была человеком левых убеждений. Ее мать, актриса Изот Килиан, происходила из известной в Кёпеннике семьи социал-демократов. Отец — философ-антифашист, один из идеологов нового режима ГДР Вольфганг Харих. Правда, к тому времени он уже успел отсидеть в тюрьме за предложение Ульбрихту уйти в отставку и за идею воссоединения Германии в нейтральном статусе. Имел наивность передать это предложение советскому послу в ГДР. Освободился по амнистии. Режим не был кровожадным к своим диссидентам, хотя и стрелял на поражение в тех, кто пытался бежать за стену.

Ни отца, ни мать Катарины я никогда не видел, но бывал в принадлежавшей матери квартире на Шоссештрассе, продолжении знаменитой Фридрихштрассе. И сиживал в кожаном кресле, в котором любил сидеть друг семьи Бертольд Брехт. Главной в квартире была тетя Герда, простая женщина, которая с упреком рассказывала, как советские солдаты в 45-ом в Берлине насиловали немок, но великодушно позволяла мне вместе с Катариной выгуливать свою собаку. В процессе этого занятия мы то и дело упирались в тупики окрестных улиц, перегороженных стеной.

За решетчатыми воротами Гумбольдского университета на Унтер ден Линден было людно, и поблизости оркестр играл марши. Я не знал, по какому случаю праздник, но Катарина объяснила, что отмечали десятилетие сооружения Берлинской стены. По главной улице города маршировали вооруженные люди в странной униформе, не принадлежавшей ни армии, ни полиции.

У авторитарных режимов обычно бывает какой-то свой «Уралвагонзавод».

Они колоннами проходили перед Нойе Вахе, в то время мемориалом памяти жертв фашизма и милитаризма. Среди принимавших парад функционеров был почетный гость в форме важного генерала Советской Армии. Вечером он был и в ложе Штаатсопер, где давали «Летучего Голландца» Вагнера, и партер апплодировал, повернувшись к советскому военачальнику.

Четыре года спустя я присутствовал при падении первой стены между двумя враждовавшими системами. Весной 1975 года в результате военного наступления коммунистов был фактически объединен Вьетнам (формальное объединение состоялось годом позже). Первым крупным городом Южного Вьетнама, куда прилетела наша маленькая группа иностранных репортеров, был Дананг. Наступление коммунистов еще продолжалось, и в Сайгоне проамериканский президент Нгуен Ван Тхиеу призывал по радио к «всенародному сопротивлению коммунистическому нашествию».

В Дананге новая администрация организовала нам встречи с некоммунистической, но национально настроенной общественностью. Мы с коллегой из гэдеэровской «Нойес Дойчланд» беседовали с представителем местной интеллигенции, врачом в годах. Немецкий коллега был старше меня и в своей бесшабашной юности успел послужить в вермахте. Разговор, естественно, шел про освобождение Дананга от пособников Америки. И тут наш доктор вдруг спрашивает у моего коллеги, когда ГДР собирается освобождать Западную Германию. Моего немецкого друга этот вопрос явно смутил, и он заверил вьетнамского собеседника, что в Европе идет исключительно мирное соревнование систем и вопрос освобождения Западной Германии вне повестки дня. Кто бы мог подумать, что Германия объединится через 15 лет. В отличие от Вьетнама, без применения военной силы.

Принято считать, что американский лагерь выступал под знаменем либеральной демократии и свободного предпринимательства, а советский — коммунизма и авторитаризма. Но также принято считать, что либеральные идеи и демократия присущи европейцам, в то время как в Азии традиции масштабных общественных работ с мобилизацией людских ресурсов породили авторитарное государство. Опыт некоторых европейских стран показывает, что могут быть исключения. В разделенных нациях Европы и Азии были свои особенности.

Когда я впервые оказался в ГДР в 1970 году, то обратил внимание на портреты Эриха Хонеккера и Вилли Штофа в витринах магазинов, причем не где-нибудь на парадных Унтер ден Линден или Александерплатц, а среди буржуазных особняков в полудачном Бисдорфе, где мы жили в студенческом общежитии.

Поражал контраст между жестким режимом прифронтового «немецкого государства рабочих и крестьян» с всепроникающим контролем спецслужбы Штази (в народе — «красного гестапо») и его внешним обликом, непривычным советскому человеку относительным изобилием в магазинах, чистотой и аккуратностью улиц, уютными пивными на каждом шагу, которым Москва и Ленинград могли только позавидовать. Притом, что кварталы у Восточного вокзала еще лежали в руинах, разница в материальном уровне жизни между востоком и западом Берлина еще была не так разительна и начала проявляться относительно недавно, всего каких-нибудь полтора десятка лет назад. Впрочем, для моих берлинских друзей-студентов это была уже почти вся сознательная жизнь.

Теперь им около семидесяти, и три десятка лет они живут в объединенной стране победившей либеральной демократии. Следы «толстого» и «рыжего» Гюнтеров затерялись в государственных структурах почившей ГДР. А у Катарины как политической активистки с антифашистской родословной в 80-х возникли проблемы со Штази, и весной 89-го ее вместе с несовершеннолетней приемной дочерью, лишив гражданства, выдворили из ГДР, передав в переходе на станции Фридрихштрассе представителям американских оккупационных властей Западного Берлина. За стеной она была недолго, потому что стена рухнула.

Я был у нее пару раз в гостях на даче в Мекленбурге — Передней Померании. Они с мужем купили под дачу половину бывшей столовой разорившегося мясомолочного кооператива.

Их сосед, который работал в кооперативе, как и другие мужчины деревни Шлихт, подались на заработки в западный Дюссельдорф и дома появлялись только на выходные. Сосед винил во всех бедах мигрантов, которые отбирают рабочие места. На земельных выборах 2016 года второй после традиционных социал-демократов оказалась крайне правая Альтернатива для Германии, которая выступает за выдворение мигрантов. ХДС Ангелы Меркель в ее родной провинции получила лишь третье место.

С падением берлинской стены жители центрального района Митте, бело-арийского, как и весь Восточный Берлин, неожиданно оказались соседями турецко-арабского Кройцберга. ГДР, как вся социалистическая Восточная Европа, была не готова к проблемам глобализации. Самый веселый барак социалистического лагеря, Венгрия, с которой началось обрушение берлинской стены, породил Виктора Орбана, бельмо на глазу ЕС, а родина польской «Солидарности» произвела на свет режим братьев Качинских.

С падением берлинской стены не наступил конец истории по Фукуяме. Соревнование двух систем продолжается, как бы они теперь ни назывались.