Я — целевая аудитория. Фейсбук сообщил мне об этом, прислав приглашение на городской фестиваль для людей 50 плюс. Под кодовым названием Young Old (закоренелый, давний, поношенный, поживший, обветшалый, опытный — варианты перевода слова old). Молодая старая — это, выходит, про меня.

Впрочем, прочь стилистические придирки. Я пошла на фестиваль с чувством скептического, но трепетного ожидания. Чего такого мне расскажут и покажут на большой площадке культурного центра ЗИЛа о том, что я сама не знаю?

Как и ожидалось, в основном рассказывали о перспективах, радостях, новых возможностях, о сложностях, кризисах, вызовах возраста и их преодолении. Все в тему. Местами было интересно, местами — не очень. Но в целом это было классное мероприятие. Нового, современного формата.

Но осадок остался. Его наличие у меня лично отнюдь не претензия к организаторам фестиваля. Это претензия к государственному тренду, который навязывает подмену понятий и ловко манипулирует сложнейшей социальной проблемой, возлагая ее решение исключительно на гражданина, вступившего в «возраст дожития». (Обожаю этот термин, используемый ПФР, который означает количество лет, которое вы проживете, выйдя на пенсию).

Это очень похоже на ситуацию, когда человеку, погрязшему в глубокой депрессии, что является клиническим диагнозом, пытаются бодро советовать: «Ты что захандрил? А ну, возьми себя в руки, пойдем есть-пить-веселиться. Смотри, какой сегодня солнечный день, чертов ипохондрик!» (варианты текста приободрения могут быть разными). Однако никогда эти доброжелатели не предложат пойти к врачу и начать принимать лекарства.

Государственная инициация оптимизма в людях пред- и пенсионного возраста, возникшая как тренд аккурат после пенсионной реформы, выглядит цинично ровно потому, что никаких иных ресурсов, кроме мантры «старость меня дома не застанет», человеку не предлагает.

В эту сумму, видимо, должны вместиться (кроме банального выживания) и курсы йоги, и путешествия в иные города и страны, и новые хобби, и воплощение отложенных мечт.

Между тем идеологи российского тренда оптимизации пенсионного возраста умалчивают, что в России, как нигде больше в мире, распространена модель, которую социологи называют поколением «сэндвича». Поколение сэндвича — это 45–60-летние люди, которые одновременно несут материальную и иную ответственность за своих повзрослевших, но еще не вполне самостоятельных детей, и за стареньких, больных, но, слава богу, живых родителей. То есть они работают на два фронта, а в провинции зачастую и на три — это когда молодая бабушка еще и растит своих внуков, пока их родители уезжают на заработки.

Осваивать новые реалии возраста зрелому человеку по силам только тогда, когда возраст, кроме физиологических проблем, дает и ощущение свободы. Свободы от обязательств, от рутинной работы на износ, от хронических ограничений. Давайте честно: свобода с дырявым карманом — это иллюзия. Она даже у подростков заканчивается стремительно.

Поэтому не надо вдохновлять нас этой иллюзией. Лучше помогите материально.

Впрочем, мне лично государство обещало помочь. Через несколько месяцев я получу социальную карту предпенсионера и буду вдоволь кататься на метро. Даром.