— Во время Олимпиады вы ощущали себя человеком театра или человеком, который представляет российскую политическую систему?

— В самом начале, когда мы составляли программу и заводили отношения с разными коллективами, я предполагал, что кто-то будет отказываться, что кто-то скажет: я к вам не поеду. Но этого не произошло. Все, кого мы пригласили, согласились. Некоторые даже переносили контракты и сроки — ради того, чтобы участвовать в Олимпиаде. Ну были особые сюжеты: скажем, Фабра просто не пустили, но сейчас все решилось, и он приезжает в ноябре в БДТ. В общем, отказов по политическим причинам не было.

— Как на идею реагировали власти?

— Ну это совпало с Годом театра, а мы любим такие мероприятия. Были отягощения, они всегда есть, по срокам. Что касается самого верха, там не было никаких проблем, все было одобрено и подписано еще год назад на форуме. Не могу сказать, что никто не помогал, но, конечно, надо было быть мотором. И ладно бы только я, но и театр оказался тем тягачом, который взял на себя организацию, кураторство, штабную деятельность, все лето на международную часть Александринского театра.

— И чему Александринка, на которую упала такая ответственность, научилась в ходе Олимпиады?

— Приобрели опыт проведения крупных событий; у нас есть свой международный фестиваль, но в таком объеме мы работали впервые. Надо было еще курировать Крым: четыре театральные смены для детей, два спектакля, поставленные нашими молодыми режиссерами, лекции. Программу в марте начали, в октябре закончили. Еще сделали выезды в Севастополь и Ялту; меня поразило: сидят люди на набережной Ялты, закутавшись в пледы, и смотрят на большом экране спектакль «Ревизор», а на следующий день еще какие-то спектакли. Огромное количество народу! Поэтому очень важны не просто победные реляции по итогам Года театра, а четкие предложения, которые надо зафиксировать, чтобы власть поняла: это надо продлить и продолжить.

— Сейчас уже можно подвести предварительные итоги?

— Конечно.

Только один пример: в Магадан приехал театр из Барселоны. Город несколько дней жил его приездом. В это время как раз случился очередной коллапс в Шереметьеве с багажом, и декорации спектакля не дошли. Возмутился весь город! Закидали петициями местные власти — решайте, делайте что-то! Это недопустимо, как это может быть!? Вместо первого спектакля была объявлена просто встреча, но ни один человек не сдал билет. Все пришли, общались, задавали вопросы. Наконец, декорации добрались до Магадана. Целая история была их вызволить. Мои люди нашли бригадира смены, и только он все решил, сказал: я понял, найду, вытащу. Спектакль в итоге состоялся; восторг, овации.

И барселонцы просто в шоке от этой теплоты северного города: к ним на улице подходили, спрашивали: может, вас покормить? Может, вам что-то нужно? Носили на руках! Помимо русского хлебосольного характера, тут было еще и вот это: к нам в Магадан приехали люди из Барселоны!

Второе: профессиональное общение, момент невероятно важный для регионов. Во Владивостоке, скажем, был мастер-класс Сузуки и Терзопулоса. Очереди желающих попасть стояли на улице. То, что к ним прилетели мировые звезды, привлекало огромное количество народу. Что-то людей зацепило, возникла новая химия. Во Владивостоке я вдруг увидел глаза молодых: не просто заинтересованные, жадные, им хотелось побольше вытащить, узнать, научиться, понять.

Всегда во время Олимпиад прекращались войны, устанавливался временный мир. И каким бы ни было отношение тех же людей из Барселоны к нашей политике, во время театрального действа из-за теплоты приема и высокого градуса понимания это все уходит.

— Перед глазами зрителей и организаторов Олимпиады возникла общая картина мирового театрального процесса. Какой сегодня представляется театральная реальность, если смотреть в зеркало Олимпиады?

— Она очень многообразна. Гораздо большую роль стал играть политический контекст, особенно в европейском театре. Но мне кажется,

Театральная цивилизация хочет вернуться к корням, к простоте, но ведь это самое сложное и необъяснимое — простота. Мне кажется, все немного устали от переизбытка сложностей, театральный язык изощряется все время, накручивается, не распутывая узлы, а, наоборот, затягивая новые. Поэтому возникает идея прозрачности, ясности. Вот почему мне особенно нравится наша линейка национальных театров России.

— Это была отдельная ветка программы?

—Да, мы привезли семь национальных театров. К ним можно относиться снисходительно, как к якобы наивному искусству, но они владеют ясными, корневыми приемами. В каждой культуре есть эпическое начало или тяга к площадному театру. Я еще раз понял, почему Мейерхольд так любил восточный театр — за его непридуманную театральность!

И этот ракурс тоже развернула Олимпиада. Стало ясно: надо позаботиться об этих театрах, сохранить, тем более что они дают отсвет и современному театру.

— Что в этом широком диапазоне — от цирка до классического театра, от острого эксперимента до академизма — вызывало наибольший отклик?

— Ну, зритель у нас сегментированный. Подготовленному был интересен театр из Голландии и Бельгии, скажем, итальянский фарс в постановке Донеллана, неожиданно сделавшего спектакль, который может пользоваться успехом в Милане. Для многих китайцы оказались интересны. Каждый зритель получил свое при полной палитре возможностей. Многие события еще впереди. В ноябре в Петербург приедут выдающиеся работы Геббельса и Макберни, Яна Фабра, спектакль Сузуки «Сирано де Бержерак», Ян Клята со своим «Королем Лиром». Подведение итогов произойдет во время форума.

— Что нужно сделать, чтобы в итоге всех событий не произошел, по словам Жванецкого, «спад подъема»?

— Да, очень важно поддержать вот этот взрыв интереса к театру. А то они сейчас как замутят «Год железной дороги», и зарастут все следы. Есть три пути. Во-первых, привоз в регионы хороших иностранных спектаклей. Они возбуждают интерес, показывают другой язык и уровень театрального мышления. Во-вторых, в регионах много театров нуждаются в обновлении: в том, чтобы туда приезжали молодые артисты и молодые режиссеры. Чтобы они мхом не зарастали. Надо возобновить в крупных театральных институтах студии и курсы, где специализированно готовить людей; а значит, находить для этого финансирование. Если в регионах заинтересованы в молодых, то найдут и квартиры, и все что угодно. Третье: нам надо не бояться мягкой театральной экспансии — поддерживать зарубежные постановки русской литературы, режиссеров, ставящих русские произведения. Надо давать гранты иностранцам, которые работают с русскими текстами.

— То есть Олимпиада подтвердила: русский театр по-прежнему авторитетен и востребован?

— И в мире есть огромное желание изучить нашу школу, традиции. Наша культура обладает вот этим особым свойством взаимодействия с другими культурами, мы берем самое лучшее и отдаем стократ.

— Что затронуло профессионально, режиссерски?

— Сказать, что я как-то вздрогнул, поразился, пока не могу. Многое было интересно. «Пикколо», Уилсон, Кристиан Люпа со спектаклем «Процесс». Но что меня изумило: Люпа (я его очень уважаю и люблю, он великий) сел в царской ложе с микрофоном и в голос стал комментировать спектакль. Параллельно с артистами шел голос, временами их забивающий: иди налево, побыстрее, открой дверь… Люпа играл в режиссера-демиурга, иногда подавал реплики по-русски: «Не ходи туда» — в зале смех. Отвлекает артистов, публику.

Я этого не понимаю, и я ему сказал об этом: зачем?! Тайна должна быть.

— Вся эта огромность событий и географии открыла какую-то нишу?

— Это для меня очень важное дело и огромная ответственность — театральная Олимпиада, но на первом месте все равно спектакль. 1 декабря начинаются репетиции. Я снова буду работать с Мариной Нееловой (с 2004 года я с ней не работал), давно не ставил спектакль в Москве. Наконец, очень давно не ставил в Театре Ермоловой.

— Кольцевая композиция?

— Да, пожалуй. Спектакль называется «Честная женщина».