29 октября к Соловецкому камню на Лубянке снова выстроится очередь победителей, чтобы, промерзнув несколько часов (пока нам обещают +2), всяк получил право прочесть несколько фамилий погибших. Очередь будет казаться нескончаемой, но на самом деле нас будет все то же «ничего не решающее» меньшинство: 14 процентов, судя по цифрам «Крымского консенсуса».

Простояв тогда еще на площади Дзержинского менее года (установлен 30 октября 1990-го), Соловецкий камень победил-таки Дзержинского, чей 11-тонный памятник в августе 1991-го был депортирован из-под окон КГБ (теперь ФСБ) в парк «Музеон», где превратился в «прикол».

Речь не о памятниках, а о памяти, которая представляет собой загадку, объясняемую более забвением, чем памятованием. Разные люди разные вещи хотели бы забыть или помнить. Память чувствительна и болит, забвение же обещает покой… Но обманывает — в соответствии с учением Фрейда (будь он неладен!) о подсознании и вытеснении в него.

Можно говорить и о коллективной памяти — семьи, группы друзей или целого народа (нации). Собственно, только она и объединяет нацию в какую-то цельность (язык — тоже память). Индивидуальная память ненадежна и недолговечна (как и ее носители), и ей на помощь приходит так называемая культурная память, опирающаяся на целые институты (собственно, любой институт — тоже культурная память).

Носители индивидуальной памяти соглашаются разменять свои болезненные знания на мифы, если это им льстит.

Поучиться премудрости памяти нам, русским, как и 300 лет назад («культурная память» школьного учебника помнит ли еще об этом?) стоит у немцев (например, у Алейды Ассман, чей текст «Забвение истории — одержимость историей» недавно издали в Москве). Это не те немцы, победу над которыми мы, типа, одерживаем каждое 9 мая: они стали другими, потратив на это лет 40 упорного и безжалостного к себе труда. Зато они есть, а нас, строго говоря, нет.

Ведь если исходить из того, что мы — нация, то у нас шизофрения. У России две памяти, столкнувшиеся на Лубянке: условные 14 процентов помнят одно, а 86 — ничего не помнят, кроме того, что им вчера рассказали по телевизору. «Подавляющее большинство» — это не просто фигура речи, оно действительно подавляет. Но откуда тогда в культурной памяти большинства это чувство лузеров, вечно побежденных?

Словно у них что-то отняли. Даже не так: обещали, да не дали. Обещали коммунизм, а дали Олимпийские игры (1980-е), обещали сытую жизнь, а оставили без работы (1990-е), обещали стабильность, а дали Крым (2014-й). Ну хоть так… Но, оказывается, присоединить его можно, а вот съесть нельзя — и это даже не про пармезан… Так получается, что победа снова досталась тем, кто никогда не верил никаким обещаниям власти — вот же сволочи!..

Все эти мы, мерзнущие в очереди к Соловецкому камню, эти вечные иностранные агенты, безродные космополиты, мы ведь не чувствуем себя побежденными? Отнюдь. Наша память существует и не болит, а у них на ее месте плакат — но болит.

Это называется «рессентимент» — бессильная зависть, поиски происков — ну чьих же еще, если не миллиардера Сороса? В такой колее и с такой вот, замешанной на чувстве собственной неполноценности, памятью жить нельзя. И выход из нее только в пьяную истерику: «Можем повторить»…

Дзержинского 11-тонного им жалко. Но даже если он вернется на Лубянку, чего в логике исторических событий сегодня исключить нельзя, то это все равно не будет победа — это будет реванш. Реванш в зародыше отравлен злобой, и то удовольствие, которое он несет, — восторг пьяного, которого утром ждет похмелье, и это тупик. Не нужно реванша, братцы! Лечиться надо, а побеждать придется только самих себя.