На том страшном заседании Люблинского суда по делу «Нового величия», когда отчаявшийся и почти всеми забытый Руслан и его товарищ по несчастью Вячеслав Крюков вскрыли вены прямо в зале суда, Таня не была, судьба отвела. Ее дружба с Русланом или даже что-то большее, чем дружба, началась летом этого года, Таня тогда написала Костыленкову письмо в СИЗО, и он ответил.

— Первое письмо я написала спонтанно, просто было предложение писать письма ребятам, сидящим по делу «Нового величия», я рандомно выбрала Руслана, ничего о нем вообще не зная. И от него пришел достаточно стандартный ответ. Но там была такая фраза, вот, я вам прочитаю: «Таня, скажу тебе честно, прямо, откровенно: я получаю много писем от незнакомых мне людей, отвечаю всем без исключения, но длительную переписку со мной никто не ведет. Я не знаю, сколько тебе лет, как ты выглядишь, какой у тебя характер, какие вкусы, и посему мне сложно ответить тебе что-то определенное, а отвечать шаблонами я не желаю, это низко по отношению к тебе, я не хочу писать отписки, потому что это нечестно».

И я поняла, что с таким человеком я готова и хочу общаться.

— Как и откуда ты вообще узнала о деле «Нового величия»?

— Я учусь на журналистике, и однажды у меня было задание сделать радиорепортаж. Решила, что он будет о судебных делах, я ведь до этого целый год почти ходила в суды по делу «Седьмой студии», научилась пользоваться сайтом Мосгорсуда, искать там заседания по фамилиям обвиняемых. Имя Ани Павликовой было уже у всех на слуху, вот и выбрала суд с ее участием, пришла, поговорила с родителями девочек, собрала материал для радиорепортажа и пошла к себе домой. А дома поняла, что мне хочется туда вернуться опять.

— Почему?

— Из-за атмосферы. Вот смотрите: дело «Седьмой студии» — ну, для меня, во всяком случае, — это дело таких крутых известных чуваков, которых судят, а ты просто смотришь на это как зритель, — выражаясь театральным языком, из-за четвертой стены. С «Новым величием» не так. Из-за того что судят самых обычных, никому неизвестных людей, моих ровесников, — я, например, одного года рождения с Аней Павликовой, — у меня была просто тотальная включенность в процесс. Я понимала, что, если ребят, которые собирались вместе, чтобы просто поболтать, что-то обсудить, пива попить, да даже съездить в овраг в Хотьково пострелять из легальной, зарегистрированной «Сайги», судят как экстремистское сообщество, да еще и, по версии следствия, готовившее насильственное свержение власти,

У нас даже шутка такая с друзьями есть, что мы «Новейшее величие», потому что собираемся и обсуждаем политику, ход дела, судьбу страны и всякие такие вещи.

— Ну да, очень удобно. А потом будет Самое «Новейшее величие» и так далее. Печальная шутка. В общем, ты вернулась на суд?

— Да. Я даже не поехала надолго домой в Калининград, сказала родителям, что хочу ходить на суды. В начале июля я написала письмо Руслану — сейчас даже и не скажу, почему именно ему, как-то интуитивно, и у нас началась переписка. И она пошла очень интенсивно. А в зал при этом я не всегда могла попасть, там всего девять мест внутри для публики, приходят близкие родственники, а подсудимых — восемь человек. Я сидела в другом зале, там, где трансляция, то есть Руслан меня никогда не видел. А я его видела, только когда дверь открывали, чтобы слушателей запустить, — так удачно, он сидел в аквариуме ближе всех к выходу, иногда мы пересекались взглядом, но он не знал, что это именно я. Потом я послала ему фотографию, а когда у него умер последний родственник, дедушка, мне все-таки удалось прорваться в зал. За несколько дней до этого мне приснился сон, что я попала на заседание, я написала про это Руслану, а он отвечает: «Надеюсь, твой сон был вещим, я хочу тебя увидеть». И получилось. И он меня узнал. И теперь меня пускают. После того, как мы с ним через стекло все-таки познакомились, он мне написал, что теперь может мне доверять, потому что поверил, что я реальный человек. И это радость.

— Ты сказала — умер последний родственник.

— Да как-то он мне написал в письме: странное чувство — понимать, что ты вообще последний из рода. История всей его семьи — это такой ужас и сплошное несчастье, что не дай бог. Когда Руслану было одиннадцать лет, его маму убили на пороге их дома, это было бытовое убийство, никого не нашли, да и непонятно, искали ли. Он остался с папой и дедушкой. В июне 2018 года, когда Руслан уже был в СИЗО, его отец, который сильно болел, упал в квартире, разбил сильно голову и умер. Может быть, этого бы и не случилось, будь Руслан рядом. На похороны отца его не отпустили.

— А по закону могли бы?

— Могли бы под конвоем, наверное, да следователь не посчитал нужным. В общем, остался у Руслана один дедушка. А летом этого года умер и дедушка.

— И Руслана опять не отпустили на похороны?

— Да. И больше родственников, кроме тети, которая ни на какие контакты не идет и в суд не приходит, у него нет.

— Но есть друзья?

— Друзья занимаются передачками, оплачивают книги, посылки. Все, что сейчас делается для Руслана, делают его друзья.

— Вы часто друг другу пишете?

— Фактически получается три-четыре раза в неделю, а в последнее время, видимо, из-за того, что он был на взводе, вообще каждый день я получала от него весточку. Мне всегда нравились такие люди, как он, мне нравится с ним разговаривать, мы обсуждаем все на свете, от философии Ницше до любимого фастфуда, говорим про современный театр — и про постановки, и про дело «Седьмой студии». Мне кажется, мы похожи, я, наверное, такая же упрямая и с таким же обостренным чувством справедливости, как и он.

— И про политику говорите?

— Конечно, ему интересна политика, он хотел в ней участвовать. Вот их обвиняют в создании экстремистского сообщества, а они хотели регистрировать партию, чтобы заниматься политической борьбой легально, то есть вообще они ничего противозаконного делать не собирались.

Как-то раз мы смотрели в заседании по делу видео,

И потом в письме он мне написал — ну вот, ты же видишь, что я против насильственного протеста? То есть ему важно, чтобы я тоже это понимала.

При этом у него по многим вопросам совершенно диаметральные взгляды, например, я феминистка, а он смотрит на жизнь немножко патриархально, и мы очень много про это говорим в письмах, и нам всякий раз удается найти что-то, с чем мы оба согласны. У нас был очень сложный разговор про то, должны ли вообще женщины участвовать в протестах. Он говорит, сидите дома, мужики все порешают. А я — ну ты что, что бы ты сейчас делал, если бы не было твоих подруг-девчонок, которые выходят за вас? Ну он такой — ладно, убедила, но это очень опасно для женщин, мне просто стыдно, что мало парней выходит протестовать, и из-за этого женщины садятся в спецприемники.

Недавно я написала ему: Руслан, ты выйдешь, и у меня есть целый список тем, которые мы должны обсуждать… Потому что многое не обсудить через письма.

— Чем Руслан занимался в жизни вообще?

— Он окончил медицинский колледж, потом перебивался какими-то подработками… Как-то мы с ним обсуждали, что он бы хотел пойти в Вышку учиться на факультет политологии, он еще стал спрашивать, возьмут ли его с судимостью. И я сказала, что возьмут.

— Ты предполагала, что он доведен до такой степени отчаяния, что может что-то с собой сделать?

—Я думаю, что он не собирался сводить счеты с жизнью. Но понимаю его чувства и разделяю их. Смотрите — на наших глазах изменяют меру пресечения девочкам, Ане Павликовой и Маше Дубовик, и, главное, отпускают под подписку о невыезде Павла Ребровского. И мы все, конечно, стали считать, что и мальчиков тоже выпустят из СИЗО, ну согласитесь, это же нормально так думать. Если у всех совершенно одинаковый состав преступления, то есть, с точки зрения следствия, они виновны одинаково, то и отношение к ним должно быть тоже одинаковое! Значит, и мера пресечения тоже? Во всяком случае, мы именно так все рассуждали. Он так надеялся, что его отпустят под подписку или домашний арест, писал мне: постоянно думаю о том, чем мы будем заниматься, когда я выйду…

И вдруг судья Александр Маслов, не дрогнув ни одним мускулом и ничего не объясняя, отказывает всем в ходатайстве об изменении меры пресечения — ну это же какая-то невероятная несправедливость! Показательная издевка! Я представляю степень отчаяния, ярости и боли Руслана в этот момент.

чтобы привлечь внимание к этому подлому делу, потому что все остальное — официальное ходатайство, поданное адвокатами, пикеты в поддержку ребят, митинги и вообще все возможные формы легальной борьбы — не сработало, государство не дало всему этому сработать.

И смотрите — мы же не требуем закрытия дела, хотя абсурдность и сфабрикованность его видна всем, хотите расследовать — расследуйте, но обвинению не расследование нужно, а признание ребятами своей вины. Вот и сделали четверых парней заложниками. Напомню еще, что Руслан находится под стражей с 15 марта 2018 года, это, кстати, был его день рождения, его единственного пытали, вынудив дать на камеру признательные показания, от которых он отказался на первом же заседании суда.

Я вот вам рассказываю о Руслане, а сама ужасно боюсь, что он перестанет со мной переписываться. Он очень закрытый человек и не любит публичности, и уж тем более не любит рассказывать о своих мыслях и чувствах, и я разрываюсь, мне больно и обидно за то, что этот человек сидит ни за что, и хочется просто крикнуть на весь мир: люди, смотрите, вот хороший, нормальный, неравнодушный, увлекающийся молодой человек, его не отпускают полтора года даже под домашний арест, государство медленно убивает его только за то, что он хотел участвовать в политике. Он остался совсем один на свете, дело разваливается, а он продолжает сидеть, и нет этому ни конца, ни края. Ничто не может его вытащить. И я больше не знаю, что делать и как ему помочь.