Эта огромная дуга на карте стала местом одного из главных сражений Великой Отечественной. Именно здесь немецкое командование предприняло последнюю попытку переломить ход войны: операция «Цитадель» должна была «компенсировать» поражение под Сталинградом. Здесь немцы смогли сосредоточить небывалое количество сил и средств, в том числе в составе 2-го танкового корпуса СС впервые были применены новейшие танки «Тигр». Но на дворе стоял уже не 1941 год, советское командование подготовилось к обороне, которую держали три фронта, прорыв не удался, наступательный потенциал немецких армий был исчерпан; к тому же началась высадка союзников в Италии…
И уже 13 июля Гитлер отдал приказ о сворачивании «Цитадели», начался отвод войск — и, соответственно, наступление Красной армии. У Прохоровки же произошло, как считалось в советской историографии, решающее сражение битвы: знаменитый встречный бой эсэсовцев с гвардейцами Ротмистрова, самое крупное танковое сражение в истории (как было написано в наших школьных учебниках: 1500 — потом 1200 — танков с обеих сторон!), в ходе которого атакованный корпус СС был разгромлен и отступил. На самом же деле корпус в соответствии с приказом отошел в полном порядке и в ходе своего отступления поучаствовал в окружении четырех советских дивизий…
Этим летом вновь оказался поднят вопрос о соотношении правды и мифа в истории великой войны. Немецкая газета «Ди Вельт» опубликовала статью своего научного обозревателя о Курской битве, в которой автор доказывал, что сражение под Прохоровкой Красной армией было проиграно. Приводились цифры потерь: 12 июля 1943 года после своего контрудара 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова практически перестала существовать.
Потери же немцев, по мнению обозревателя, составили… пять машин. Никакого встречного боя вообще не было: стоявшие в обороне немцы просто расстреливали атакующие их танки, как в тире.
Особое негодование наших «патриотов» вызвало саркастическое замечание немца о том, что памятник в честь победы на Прохоровском поле следовало бы демонтировать. «Комсомольская правда» привела вольный перевод этого, как написала, «требования» и посвятила ему серию публикаций, в коих напоминала, чем закончилась та война вообще, конкретных же цифр газета не касалась. Действительно, кому какие памятники ставить, мы должны разобраться сами; образцом тактичности я бы этот пассаж не назвал тоже.
Необходимость дать отпор наглому заявлению немецкого журналиста стала основанием для бенефиса на страницах федеральной прессы прохоровского историка, ведущего научного сотрудника Юго-Западного университета (в Курске) Валерия Замулина — самого авторитетного сейчас специалиста по истории Курской битвы. Но книги его описывают совсем другую битву. А чего только от его имени не понаписали коллеги!
Я позвонил ему в Прохоровку, Замулин вздохнул, сказал, что поражен безграмотностью задававших ему вопросы журналистов и качеством записанных ответов. И мы договорились, что в начале сентября я приеду к нему, поговорим подробнее.
…Прохоровка поражает количеством памятников в самом поселке и его ближних окрестностях; оно недоступно самому богатому воображению.
Достаточно сказать, что
сразу на двух монументах авторы изобразили поверженный Рейхстаг, а танков (на броне которых тщательно выведены лозунги «За Родину!» и «За Сталина!») хватит, чтобы сформировать из них если и не танковую армию, то корпус — точно.
У музея «Прохоровское поле — третье ратное поле России» рядом с памятником «Танковому тарану» — сидящий Николай Иванович Рыжков (дай бог ему здоровья) и Пушкин (на памятнике табличка, из коей я узнал, что среди трех авторов проекта — ныне покойный председатель Союза писателей России Валерий Ганичев).
Вообще надписи на здешних памятниках — отдельная песня.
— С тыльной стороны мемориала на площади у вокзала я с изумлением прочитал сделанную масляной краской надпись: «Гансы и Фрицы! Вы это никогда не забудете. А если нужно, мы придем еще». Не кажется ли вам, что это результат в том числе и безудержной похвальбы по случаю великой победы, одержанной здесь, за тысячи километров от Рейхстага?
— Первое — это смешно. Второе — это противно. Третье — ничего хорошего из этого все равно не получится.
— Кстати, как здесь встречают ваши книги?
— Первый свой очерк по истории Прохоровского сражения я выпустил в 2000 году. Эту книжку музей-заповедник издал как часть Книги Памяти. Я тогда был его первым директором, потом ушел первым замом. Тогда это прошло тихо. Потом я сделал на ее основе следующую — «Прохоровка: неизвестное сражение великой войны». И за эту книгу меня уволили из музея.
Это был уже ноябрь 2008 года, я к тому времени как раз кандидатскую планировал защищать, несколько книг издал… В общем, мне предложили стать гардеробщиком или рабочим по обслуживанию. Это — официально.
А неофициально сказали, что я очерняю великий подвиг советского солдата и потому работать в музее не могу.
Через три месяца я защитил кандидатскую диссертацию по истории боевых действий на юге Курской дуги и начал работать в Курском государственном университете, там моя квалификация устроила, жить оставался здесь, потом перешел в Юго-Западный университет, где защищался.
— Вообще вранья много?
— Тут надо иметь в виду, что врали все. Ошибались — все. В ходе боевых действий, особенно при такой концентрации сил и средств, какая была на Курской дуге, здесь ад был, понять, что происходило, люди не могли и не понимали… Штаб должен все знать, все на бумажку класть. А я потом эти бумажки собираю и как историк изучаю. Поэтому анализ двух баз, двух источников, обязателен. Он и дает объемный взгляд, и дополняет один другой.
Подход у офицеров вермахта и у наших был абсолютно разный. У наших вранья было больше, даже в оперативных документах. Но подробностей в изложении ситуации больше у нас. А понимание того, где человек врет, где — нет, приходит с опытом.
У немцев главный принцип вранья — умалчивание. Собственно вранья почти нет. Потому что документы у них строго делились на пропагандистские и для внутреннего пользования, то есть для боевой работы. И если ты пишешь документ для пропаганды, можешь включать фантазию по полной, сколько ты супостата положил, тебе будут только аплодировать. Но если в оперативных документах ты по ошибке или сознательно исказил информацию и информация эта, не дай бог, легла в основу какого-то крупного решения, тебя, будь уверен, из-под земли достанут, вытрясут… Может, и потому информация у них была короткая, сжатая, только основное. Без размазывания.
— Засекречено много сейчас по Курску?
— Знаете, когда я начинал работать, мне говорили: твоя главная задача — найти ту папочку, в которой все лежит. Потом я понял: нет такой папочки…
Первым, кто начал заниматься Курской битвой, был Георгий Колтунов — наш земляк, из Рыльска, сам участник Курской битвы, командовал батальоном связи в 3-й армии генерала Горбатова, к концу войны стал начальником штаба полка связи. В 46-м была у нас сформирована сначала группа, потом факультет, и он был в числе офицеров, которых готовили как военных историков, четыре года готовили. Это был первый в Советском Союзе выпуск военных историков.
В 70-м году Колтунов и Соловьев написали книжку о Курской битве. Единственная была такая книжка, перегруженная, конечно, героикой, партполитработой всяческой, глава о ней была целая… Треп, одним словом. Но вторая часть книжки, которую, собственно, Колтунов и писал, стала первой и единственной в СССР, из которой можно было понять, кто чего хотел, куда наступал и что из этого получилось.
Повторю: это была первая и долгие годы единственная в Советском Союзе такая книжка. С тех пор она ни разу не переиздавалась.
— Вернусь к вопросу. Много до сих пор засекречено?
— Что касается Курской битвы, для меня ничего секретного уже нет. Чтобы окончательно понять, что здесь произошло, мне, по сути, не хватает только двух документов.
Первый документ — записи переговоров Верховного главнокомандующего с командующим Воронежским фронтом и начальником Генерального штаба. Конкретно — 11 июля, где-то с десяти — половины одиннадцатого вечера и до часа — половины второго ночи 12-го. Именно в это время Сталин разговаривал с Ватутиным и Василевским. То, что разговаривал, знаю точно, о чем — знаю примерно. Потому что видел воспоминания начальника связи Воронежского фронта, который связь обеспечивал. Говорили как раз о контрударе — проводить, не проводить…
Ситуация была тяжелая, разговор шел на нервах. Накануне немцы армию Ротмистрова отбросили с рубежа, к этому времени Ватутин знал, что немцы прорвали третью полосу обороны, которую занимала 69-я армия, и выскочили в 18 километрах от Прохоровки. Какими силами выскочили — неизвестно. Это потом стало ясно, сколько там было танков. А 11 июля этого не знали. Значит, резервы подтянули? Возникла опасность клещей.
69-я армия Крученкина была откровенно слабая, там драп начался. То есть ситуация резко изменилась. Речь шла о вводе в дело обеих резервных армий — Ротмистрова и Жадова. И Василевский спросил: товарищ Сталин, что делать будем?
Потом Ватутину перезвонили: на юге прорвалось около дивизии… Реально там было 112 танков… Ерунда то есть.
Второе, что для меня очень важно, — отчет комиссии Маленкова. Мне говорят, что такого документа нет, что это выдумка и так далее. Но страницу этого документа я видел своими глазами. И Павел Алексеевич Ротмистров в опубликованной беседе говорил, что комиссия была, что его чуть не сняли с должности, едва под суд не отдали…
Для чего мне нужны эти два документа — телефонные переговоры Сталина и отчет комиссии Маленкова? Если придерживаться правил, описанных в оперативном искусстве, то непонятно, что советское командование проводило 12 июля. Говорят, был нанесен фронтовой контрудар…
Во-первых, что это контрудар, впервые в руководящих документах штаба Воронежского фронта было упомянуто 15 июля. В других руководящих документах командования фронтом, которое задумывало эту операцию, понятие «контрудар» не встречается. Почему? Штаб фронта планирует, спускает в армию, армия разрабатывает…
Но в штабах тех армий, которые участвовали в контрударе, документы быть должны. А их нет! Понимаете, шесть армий участвовали в контрударе, а ничего нет! Ничего!
Дальше. Если приходит оперативная директива, командующий армией знакомится с ней и разрабатывает свой план действий — на основании приказа вышестоящей организации. Такой приказ я нашел по 5-й гвардейской танковой армии. Ротмистров пишет: армия 12 июля переходит в наступление. Для военного человека контрудар и наступление в условиях ведения оборонительной операции — разные вещи. 12 июля продолжалась Курская оборонительная операция, немцы свой наступательный потенциал еще не потеряли, командование обороняющейся стороны могло проводить только контрудар — форму оборонительного боя. А наступление — это ударили, прорвали, ввели бронетанковые соединения в прорыв, захватили город, территорию… Это уже совсем другая операция.
Могут сказать, в штабе Ротмистрова по большому счету люди были малообразованные. Высшее образование имели начальник штаба и начальник оперативного отдела. Да и какая, в сущности, разница? Все равно ведь наступают? Хотя сам Ротмистров уже имел степень кандидата военных наук и разницу между терминами все-таки понимал. Он пишет: армия готова к наступлению.
Ладно. Спускаемся ниже. Командир корпуса (каждого корпуса!) тоже должен составить свой документ. Я тысячи документов перекопал и нашел только по одному корпусу армии Ротмистрова — 18-му. И вот командир корпуса, Бахаров, на основании приказа армии пишет: утром 12 июля бригады корпуса… и дальше — самое интересное! — переходят в прорыв. Вот эта формулировка уже под определение контрудара не подходит совершенно.
Армия Ротмистрова ни в какой прорыв уйти не должна была, она должна была ударить, чтобы остановить немцев. В прорыв переходят, когда идет наступление. Сначала артиллерия утюжит все, потом пехота прорывается, потом в брешь входят танки… Исходя из этого, что следует? Если нет директивы на контрудар, если командование армии пишет, что это — наступление, если командир корпуса пишет, что уходит в прорыв, ЧТО это было?
Вспомним. 15 июля Западный фронт Баграмяна переходит к реализации плана «Кутузов», в этот же день переходит к реализации плана наступления на Орел Центральный фронт Рокоссовского… А Ватутин-то здесь бьется… А кто здесь представитель Ставки? Начальник Генерального штаба. Там уже наступают, а тут…
Так вот, у меня есть предположение, которое могут подтвердить эти два документа, — запись телефонного разговора Сталина с Ватутиным и отчет комиссии Маленкова. Моя гипотеза: это была попытка командования Воронежского фронта, с согласия Ставки и начальника Генерального штаба, резко, без какой-либо паузы — дневной, недельной — перейти от обороны к наступлению. Это была мощная группировка: армия Ротмистрова — 41 тысяча личного состава, армия Жадова — 65 тысяч, в сумме уже сто, дальше войска 69-й армии, армии Чистякова — 80… 850 танков…
Так вот, Ватутин с Василевским решили нанести удар по корпусу СС, рассечь его… Плотность планировалась фантастическая — 62 танка на километр… Вот если бы советское командование смогло этот бронированный клин — на ровном месте — сформировать, немцы сами признают, что какой бы корпус СС ни был, его бы раскатали, даже при том мизере артиллерии у Ротмистрова… Но вмешалась местность. Немцы еще раньше захватили плацдарм, на котором танки могли развернуться, даже бригада. И остался тоненький ручеек.
В результате — бессмысленная гибель сотен наших танков и тысяч людей.
— На сайте вашего музея я прочел совсем другую, куда более бодрую трактовку.«12 июля после 15-минутной артиллерийской подготовки контрудар был нанесен, после чего танковые соединения двинулись навстречу друг другу… Броня советских танков была не столь мощной, как у немецких, но они вклинивались в боевые порядки немецких войск, получая преимущество за счет скорости и маневренности, расстреливали противника с близкого расстояния в бортовую броню.
Бой на короткой дистанции лишил немцев возможности использовать преимущество мощных пушек. В результате боевые порядки смешались и завязались танковые дуэли… Результатом танкового сражения под Прохоровкой стали провал немецкого плана на Курской дуге «Цитадель» и значительные потери танковых сил германской армии. Танковое сражение под Прохоровкой явилось прологом к разгрому немецко-фашистских войск в Курской битве (5 июля—23 августа 1943 года), которая стала переломным событием во всей Второй мировой войне…» Чем вообще занимаются ваши бывшие коллеги?
— Конечно, было не так, как они это описывают… Но чего удивляться, если открываешь их сайт и сразу видишь перечисление основных мероприятий: «Обряд хомутания»… «Вручение молодоженам хлеба-соли»… Я понимаю, если это «хомутание» — сопутствующее. Если мы издали столько-то монографий. Провели столько-то научных конференций, на которые собрали лучшие умы России по этому профилю… А если провели «обряд хомутания», паспорта четырнадцатилетним вручили, призывников батюшка освятил, и это уже — все…
О чем вы говорите? Что у них текст — кривой? Я знаю, кто у них там работает, кто эти тексты составляет, ничего удивительного.
Ну, так мы живем.
Эта огромная дуга на карте стала местом одного из главных сражений Великой Отечественной. Именно здесь немецкое командование предприняло последнюю попытку переломить ход войны: операция «Цитадель» должна была «компенсировать» поражение под Сталинградом. Здесь немцы смогли сосредоточить небывалое количество сил и средств, в том числе в составе 2-го танкового корпуса СС впервые были применены новейшие танки «Тигр». Но на дворе стоял уже не 1941 год, советское командование подготовилось к обороне, которую держали три фронта, прорыв не удался, наступательный потенциал немецких армий был исчерпан; к тому же началась высадка союзников в Италии…
И уже 13 июля Гитлер отдал приказ о сворачивании «Цитадели», начался отвод войск — и, соответственно, наступление Красной армии. У Прохоровки же произошло, как считалось в советской историографии, решающее сражение битвы: знаменитый встречный бой эсэсовцев с гвардейцами Ротмистрова, самое крупное танковое сражение в истории (как было написано в наших школьных учебниках: 1500 — потом 1200 — танков с обеих сторон!), в ходе которого атакованный корпус СС был разгромлен и отступил. На самом же деле корпус в соответствии с приказом отошел в полном порядке и в ходе своего отступления поучаствовал в окружении четырех советских дивизий…
Этим летом вновь оказался поднят вопрос о соотношении правды и мифа в истории великой войны. Немецкая газета «Ди Вельт» опубликовала статью своего научного обозревателя о Курской битве, в которой автор доказывал, что сражение под Прохоровкой Красной армией было проиграно. Приводились цифры потерь: 12 июля 1943 года после своего контрудара 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова практически перестала существовать.
Потери же немцев, по мнению обозревателя, составили… пять машин. Никакого встречного боя вообще не было: стоявшие в обороне немцы просто расстреливали атакующие их танки, как в тире.
Особое негодование наших «патриотов» вызвало саркастическое замечание немца о том, что памятник в честь победы на Прохоровском поле следовало бы демонтировать. «Комсомольская правда» привела вольный перевод этого, как написала, «требования» и посвятила ему серию публикаций, в коих напоминала, чем закончилась та война вообще, конкретных же цифр газета не касалась. Действительно, кому какие памятники ставить, мы должны разобраться сами; образцом тактичности я бы этот пассаж не назвал тоже.
Необходимость дать отпор наглому заявлению немецкого журналиста стала основанием для бенефиса на страницах федеральной прессы прохоровского историка, ведущего научного сотрудника Юго-Западного университета (в Курске) Валерия Замулина — самого авторитетного сейчас специалиста по истории Курской битвы. Но книги его описывают совсем другую битву. А чего только от его имени не понаписали коллеги!
Я позвонил ему в Прохоровку, Замулин вздохнул, сказал, что поражен безграмотностью задававших ему вопросы журналистов и качеством записанных ответов. И мы договорились, что в начале сентября я приеду к нему, поговорим подробнее.
…Прохоровка поражает количеством памятников в самом поселке и его ближних окрестностях; оно недоступно самому богатому воображению.
Достаточно сказать, что
сразу на двух монументах авторы изобразили поверженный Рейхстаг, а танков (на броне которых тщательно выведены лозунги «За Родину!» и «За Сталина!») хватит, чтобы сформировать из них если и не танковую армию, то корпус — точно.
У музея «Прохоровское поле — третье ратное поле России» рядом с памятником «Танковому тарану» — сидящий Николай Иванович Рыжков (дай бог ему здоровья) и Пушкин (на памятнике табличка, из коей я узнал, что среди трех авторов проекта — ныне покойный председатель Союза писателей России Валерий Ганичев).
Вообще надписи на здешних памятниках — отдельная песня.
— С тыльной стороны мемориала на площади у вокзала я с изумлением прочитал сделанную масляной краской надпись: «Гансы и Фрицы! Вы это никогда не забудете. А если нужно, мы придем еще». Не кажется ли вам, что это результат в том числе и безудержной похвальбы по случаю великой победы, одержанной здесь, за тысячи километров от Рейхстага?
— Первое — это смешно. Второе — это противно. Третье — ничего хорошего из этого все равно не получится.
— Кстати, как здесь встречают ваши книги?
— Первый свой очерк по истории Прохоровского сражения я выпустил в 2000 году. Эту книжку музей-заповедник издал как часть Книги Памяти. Я тогда был его первым директором, потом ушел первым замом. Тогда это прошло тихо. Потом я сделал на ее основе следующую — «Прохоровка: неизвестное сражение великой войны». И за эту книгу меня уволили из музея.
Это был уже ноябрь 2008 года, я к тому времени как раз кандидатскую планировал защищать, несколько книг издал… В общем, мне предложили стать гардеробщиком или рабочим по обслуживанию. Это — официально.
А неофициально сказали, что я очерняю великий подвиг советского солдата и потому работать в музее не могу.
Через три месяца я защитил кандидатскую диссертацию по истории боевых действий на юге Курской дуги и начал работать в Курском государственном университете, там моя квалификация устроила, жить оставался здесь, потом перешел в Юго-Западный университет, где защищался.
— Вообще вранья много?
— Тут надо иметь в виду, что врали все. Ошибались — все. В ходе боевых действий, особенно при такой концентрации сил и средств, какая была на Курской дуге, здесь ад был, понять, что происходило, люди не могли и не понимали… Штаб должен все знать, все на бумажку класть. А я потом эти бумажки собираю и как историк изучаю. Поэтому анализ двух баз, двух источников, обязателен. Он и дает объемный взгляд, и дополняет один другой.
Подход у офицеров вермахта и у наших был абсолютно разный. У наших вранья было больше, даже в оперативных документах. Но подробностей в изложении ситуации больше у нас. А понимание того, где человек врет, где — нет, приходит с опытом.
У немцев главный принцип вранья — умалчивание. Собственно вранья почти нет. Потому что документы у них строго делились на пропагандистские и для внутреннего пользования, то есть для боевой работы. И если ты пишешь документ для пропаганды, можешь включать фантазию по полной, сколько ты супостата положил, тебе будут только аплодировать. Но если в оперативных документах ты по ошибке или сознательно исказил информацию и информация эта, не дай бог, легла в основу какого-то крупного решения, тебя, будь уверен, из-под земли достанут, вытрясут… Может, и потому информация у них была короткая, сжатая, только основное. Без размазывания.
— Засекречено много сейчас по Курску?
— Знаете, когда я начинал работать, мне говорили: твоя главная задача — найти ту папочку, в которой все лежит. Потом я понял: нет такой папочки…
Первым, кто начал заниматься Курской битвой, был Георгий Колтунов — наш земляк, из Рыльска, сам участник Курской битвы, командовал батальоном связи в 3-й армии генерала Горбатова, к концу войны стал начальником штаба полка связи. В 46-м была у нас сформирована сначала группа, потом факультет, и он был в числе офицеров, которых готовили как военных историков, четыре года готовили. Это был первый в Советском Союзе выпуск военных историков.
В 70-м году Колтунов и Соловьев написали книжку о Курской битве. Единственная была такая книжка, перегруженная, конечно, героикой, партполитработой всяческой, глава о ней была целая… Треп, одним словом. Но вторая часть книжки, которую, собственно, Колтунов и писал, стала первой и единственной в СССР, из которой можно было понять, кто чего хотел, куда наступал и что из этого получилось.
Повторю: это была первая и долгие годы единственная в Советском Союзе такая книжка. С тех пор она ни разу не переиздавалась.
— Вернусь к вопросу. Много до сих пор засекречено?
— Что касается Курской битвы, для меня ничего секретного уже нет. Чтобы окончательно понять, что здесь произошло, мне, по сути, не хватает только двух документов.
Первый документ — записи переговоров Верховного главнокомандующего с командующим Воронежским фронтом и начальником Генерального штаба. Конкретно — 11 июля, где-то с десяти — половины одиннадцатого вечера и до часа — половины второго ночи 12-го. Именно в это время Сталин разговаривал с Ватутиным и Василевским. То, что разговаривал, знаю точно, о чем — знаю примерно. Потому что видел воспоминания начальника связи Воронежского фронта, который связь обеспечивал. Говорили как раз о контрударе — проводить, не проводить…
Ситуация была тяжелая, разговор шел на нервах. Накануне немцы армию Ротмистрова отбросили с рубежа, к этому времени Ватутин знал, что немцы прорвали третью полосу обороны, которую занимала 69-я армия, и выскочили в 18 километрах от Прохоровки. Какими силами выскочили — неизвестно. Это потом стало ясно, сколько там было танков. А 11 июля этого не знали. Значит, резервы подтянули? Возникла опасность клещей.
69-я армия Крученкина была откровенно слабая, там драп начался. То есть ситуация резко изменилась. Речь шла о вводе в дело обеих резервных армий — Ротмистрова и Жадова. И Василевский спросил: товарищ Сталин, что делать будем?
Потом Ватутину перезвонили: на юге прорвалось около дивизии… Реально там было 112 танков… Ерунда то есть.
Второе, что для меня очень важно, — отчет комиссии Маленкова. Мне говорят, что такого документа нет, что это выдумка и так далее. Но страницу этого документа я видел своими глазами. И Павел Алексеевич Ротмистров в опубликованной беседе говорил, что комиссия была, что его чуть не сняли с должности, едва под суд не отдали…
Для чего мне нужны эти два документа — телефонные переговоры Сталина и отчет комиссии Маленкова? Если придерживаться правил, описанных в оперативном искусстве, то непонятно, что советское командование проводило 12 июля. Говорят, был нанесен фронтовой контрудар…
Во-первых, что это контрудар, впервые в руководящих документах штаба Воронежского фронта было упомянуто 15 июля. В других руководящих документах командования фронтом, которое задумывало эту операцию, понятие «контрудар» не встречается. Почему? Штаб фронта планирует, спускает в армию, армия разрабатывает…
Но в штабах тех армий, которые участвовали в контрударе, документы быть должны. А их нет! Понимаете, шесть армий участвовали в контрударе, а ничего нет! Ничего!
Дальше. Если приходит оперативная директива, командующий армией знакомится с ней и разрабатывает свой план действий — на основании приказа вышестоящей организации. Такой приказ я нашел по 5-й гвардейской танковой армии. Ротмистров пишет: армия 12 июля переходит в наступление. Для военного человека контрудар и наступление в условиях ведения оборонительной операции — разные вещи. 12 июля продолжалась Курская оборонительная операция, немцы свой наступательный потенциал еще не потеряли, командование обороняющейся стороны могло проводить только контрудар — форму оборонительного боя. А наступление — это ударили, прорвали, ввели бронетанковые соединения в прорыв, захватили город, территорию… Это уже совсем другая операция.
Могут сказать, в штабе Ротмистрова по большому счету люди были малообразованные. Высшее образование имели начальник штаба и начальник оперативного отдела. Да и какая, в сущности, разница? Все равно ведь наступают? Хотя сам Ротмистров уже имел степень кандидата военных наук и разницу между терминами все-таки понимал. Он пишет: армия готова к наступлению.
Ладно. Спускаемся ниже. Командир корпуса (каждого корпуса!) тоже должен составить свой документ. Я тысячи документов перекопал и нашел только по одному корпусу армии Ротмистрова — 18-му. И вот командир корпуса, Бахаров, на основании приказа армии пишет: утром 12 июля бригады корпуса… и дальше — самое интересное! — переходят в прорыв. Вот эта формулировка уже под определение контрудара не подходит совершенно.
Армия Ротмистрова ни в какой прорыв уйти не должна была, она должна была ударить, чтобы остановить немцев. В прорыв переходят, когда идет наступление. Сначала артиллерия утюжит все, потом пехота прорывается, потом в брешь входят танки… Исходя из этого, что следует? Если нет директивы на контрудар, если командование армии пишет, что это — наступление, если командир корпуса пишет, что уходит в прорыв, ЧТО это было?
Вспомним. 15 июля Западный фронт Баграмяна переходит к реализации плана «Кутузов», в этот же день переходит к реализации плана наступления на Орел Центральный фронт Рокоссовского… А Ватутин-то здесь бьется… А кто здесь представитель Ставки? Начальник Генерального штаба. Там уже наступают, а тут…
Так вот, у меня есть предположение, которое могут подтвердить эти два документа, — запись телефонного разговора Сталина с Ватутиным и отчет комиссии Маленкова. Моя гипотеза: это была попытка командования Воронежского фронта, с согласия Ставки и начальника Генерального штаба, резко, без какой-либо паузы — дневной, недельной — перейти от обороны к наступлению. Это была мощная группировка: армия Ротмистрова — 41 тысяча личного состава, армия Жадова — 65 тысяч, в сумме уже сто, дальше войска 69-й армии, армии Чистякова — 80… 850 танков…
Так вот, Ватутин с Василевским решили нанести удар по корпусу СС, рассечь его… Плотность планировалась фантастическая — 62 танка на километр… Вот если бы советское командование смогло этот бронированный клин — на ровном месте — сформировать, немцы сами признают, что какой бы корпус СС ни был, его бы раскатали, даже при том мизере артиллерии у Ротмистрова… Но вмешалась местность. Немцы еще раньше захватили плацдарм, на котором танки могли развернуться, даже бригада. И остался тоненький ручеек.
В результате — бессмысленная гибель сотен наших танков и тысяч людей.
— На сайте вашего музея я прочел совсем другую, куда более бодрую трактовку.«12 июля после 15-минутной артиллерийской подготовки контрудар был нанесен, после чего танковые соединения двинулись навстречу друг другу… Броня советских танков была не столь мощной, как у немецких, но они вклинивались в боевые порядки немецких войск, получая преимущество за счет скорости и маневренности, расстреливали противника с близкого расстояния в бортовую броню.
Бой на короткой дистанции лишил немцев возможности использовать преимущество мощных пушек. В результате боевые порядки смешались и завязались танковые дуэли… Результатом танкового сражения под Прохоровкой стали провал немецкого плана на Курской дуге «Цитадель» и значительные потери танковых сил германской армии. Танковое сражение под Прохоровкой явилось прологом к разгрому немецко-фашистских войск в Курской битве (5 июля—23 августа 1943 года), которая стала переломным событием во всей Второй мировой войне…» Чем вообще занимаются ваши бывшие коллеги?
— Конечно, было не так, как они это описывают… Но чего удивляться, если открываешь их сайт и сразу видишь перечисление основных мероприятий: «Обряд хомутания»… «Вручение молодоженам хлеба-соли»… Я понимаю, если это «хомутание» — сопутствующее. Если мы издали столько-то монографий. Провели столько-то научных конференций, на которые собрали лучшие умы России по этому профилю… А если провели «обряд хомутания», паспорта четырнадцатилетним вручили, призывников батюшка освятил, и это уже — все…
О чем вы говорите? Что у них текст — кривой? Я знаю, кто у них там работает, кто эти тексты составляет, ничего удивительного.
Ну, так мы живем.