За полчаса до начала митинга мы выходим из метро и идем по Тверской в сторону Московской мэрии. Перед нами — с полсотни полицейских в бронежилетах и шлемах, переливающихся на палящем солнце. На их плоских лбах скапливаются капли пота. Лица у полицейских сосредоточенны и выражают, кажется, одно: желание побыстрее закончить это все и спрятаться в тень.

Но быстро закончить не получится.

Вдоль обочины по дороге к мэрии целая колонна пустых городских синих автобусов и несколько автозаков. Подземные переходы закрыты железными ограждениями, так что на противоположную сторону Тверской не попасть. На улицу как будто из-под земли прибывают все новые колонны силовиков. В какой-то момент начинает казаться, что в городе введено военное положение: только жетоны кругом сверкают, а стук берцев заглушает рев несущихся к Кремлю автомобилей и мотоциклов. Многочисленные прохожие, стараясь держаться в стороне от полицейских, с удивлением смотрят на них. Мальчик в кепке лет пяти теребит отца за жилистую руку: «А что это такое?» «Это ко Дню полиции репетиция генеральная», — вместо отца откуда-то сбоку, смеясь, отвечает ему женщина-полицейский с красным лицом и в бронежилете.

У самой мэрии уже собрался народ. Мужчина с пышной прической в розовой рубашке, расстегнутой почти наполовину, стоит в тени, прижавшись к каменному зданию мэрии. В руках у него плакат: «Спасибо, что пришли». Мужчину зовут Александр Горелов, ему 49 лет, он житель района Хорошево-Мневники. Александр вместе с дочкой «оставлял подпись за Диму Гудкова», поэтому и пришел сегодня на митинг. Внезапно к нему подбегает усатый мужчина в рубашке и джинсах и, матерясь, вырывает плакат из рук. Полицейские все это время методично винтят людей — просто подходят и под руки уводят в автозак. Пять. Десять. Двадцать.

Связь работает с перебоями — складывается впечатление, что ее глушат.

В 13.50, за десять минут до объявленного времени начала митинга, силовики по команде кого-то невидимого встают перед активистами живыми щитами и разбивают людей на две группы.

Я оказываюсь в группе, которую теснят к Кремлю. На пересечении Тверской и Брюсова переулка заранее выстроились шеренгой омоновцы — и теперь людей просто загоняют в этот переулок, где протестующих и смешавшихся с ними журналистов встречает еще одна шеренга силовиков.

Ее голос тонет в криках: «Позор!» и «Горбунова — в отставку». Людей снова начинают теснить.

— Почему вы отходите? Вы для них скот! Они теснят нас, а мы будем теснить их! Возьмемся за руки! — истерично кричит парень в рубашке, забравшись на бетонное возвышение. Народ пытается толкаться с силовиками, и какую-то часть активистов выдавливают за ограждения, выставленные на Брюсовом переулке. Другая часть остается за спинами силовиков.

И вот люди, разделенные шеренгой, жарясь на солнце, снова и снова скандируют: «Полиция с народом — не служи уродам!» и «Допускай!». Какой-то чувак затягивает «Священную войну» — и вот уже весь Брюсов переулок поет. После «Священной войны» народ затягивает «День Победы», а между песнями кричит силовикам, что они — фашисты. Люди то требуют свободу Илье Яшину и Ивану Жданову под аккомпанемент юного активиста с баяном, то начинают петь Гимн России мимо нот, то скандируют «Мы здесь власть!», то внезапно замолкают — и тогда до меня доносятся реплики подростков-модников с шопперами: «Ань, с толпой попозируй типа протестуешь!».

Пока мы стоим, я успеваю поговорить с дедушкой-активистом 85 лет. Для газеты он представляться отказывается — «с работы еще уволят»:

— Я тут, потому что вот эта несвобода — она на всех этажах. И щас сплошь и рядом оппозиционерами становятся люди, которые честно выполняют свою работу. Режим все время пытается создать впечатление, что все хорошо, все в порядке, — медленно говорит мне дедушка. И внезапно резюмирует: «Приятно, что не все испугались. Хорошо, что организовался такой митинг. Но что толку кричать, что Путин — вор, Собянин — вор. Это эмоции. Лучше было бы, если бы были какие-то короткие внятные выступления с аргументами и фактами».

По словам дедушки, то, что происходит сегодня, не похоже на «времена революции 1991 года»: «Тогда воодушевление такое было, а сейчас…»

Спустя сорок минут протестующие начинают уходить с Брюсова переулка на параллельный ему Газетный. Одна девушка кричит, что оттуда можно снова попасть на Тверскую, и зовет людей «погулять». Погулять не получается: на пересечении Газетного и Тверской заграждения и ОМОН.

Несколько активистов из толпы подлетают к заграждениям, тогда четверо юных омоновцев, отодвинув заграждения, пытаются выхватить этих протестующих. Не догоняют. Народ бежит дальше, на параллельный Никитский переулок, но там снова заграждения и ОМОН. Протестующие перемещаются все ближе к Кремлю, который, кажется, несмотря на душераздирающие вопли и звон бутылок, бьющихся об асфальт, совершенно глух.

Из некоторых зданий на крики толпы выходят зеваки. По пути на Никитский переулок я слышу такой разговор:

— У меня есть все, у меня есть дом, три квартиры, — задыхаясь говорит активистка средних лет в черном платье в белый горошек женщине в очках, наблюдающей за протестами у дверей офисника. — Понимаете, тут интеллигенция — это сливки! Но я тут, потому что у меня душа неспокойна!

— Но я не читала об этом нигде и не слышала, — лениво отвечает ей собеседница с сигаретой в руке.

Не найдя выхода на Тверскую, несколько сотен человек идут по Большой Никитской в сторону Старого Арбата. Скандируют: «Нас будет больше!» Некоторые несут непонятно откуда взявшиеся флаги России. По пути от толпы отсеивается несколько подростков: «Блин, я ждал побоища, а тут…» — разочарованно говорит парень в белых кроссовках и белой майке и уводит нескольких юных товарищей из толпы. Парень не знает, что побоище сейчас в другом месте.

Посетители ресторана Ugolёk на Большой Никитской с улыбками на лицах глядят на протестующих:

— Гы-ы, эти че, из Франции приехали? — толкает мужик с Iqos свою силиконовую спутницу, показывая пальцем на журналиста в жилете. Спутница отвечает многозначительным молчанием.

Подходим к зданию ТАСС. На нем бегущей строкой: «Аномально холодная погода ожидается в Москве». Видимо, именно об этом он сейчас уполномочен заявить.

На Старом Арбате протестующие с прохожими странным образом не смешиваются: люди как-то понимающе отходят в сторону и сразу достают камеры. Активисты кричат им: «Стыдно стоять в стороне». Но никто к толпе не присоединяется.

— Все идет по пла-а-а-а-ну… — заливаются уличные гитаристы.

— Долой власть чекистов! — скандирует толпа.

— Хорошие кальяны! У нас хорошие кальяны! — кричит в лица протестующим промоутер.

— Люстрации! Люстрации! — скандируют несколько молодых ребят около меня.

— Возьмите кокосовые шарики, люди добрые! — нараспев произносит бабушка-кришнаитка, отделяясь от немногочисленного шествия кришнаитов в ярких нарядах. Две активистки в шляпах («Да, мы только с дачи приехали — и сразу сюда») радостно угощаются.

Протестующие сворачивают на Садовое кольцо. Они скандируют: «Я существую» и, держа над головой паспорта, двигаются в сторону Маяковской. Некоторые водители одобрительно сигналят им.

Внезапно кто-то предлагает идти на Петровку, 38. Там это мирное шествие и обрывается. К зданию ГУ МВД сворачивает автозак, из которого выпрыгивают несколько десятков «космонавтов». Протестующие убегают вверх по 2-му Колобовскому переулку — силовики бегут за ними.

Я не спеша поднимаюсь по переулку. Навстречу мне спускаются несколько силовиков.

— Я его там дыщ, бух, — взмахивает мужчина дубинкой, судя по всему, показывая, как сегодня избил кого-то. — И остальные шавки просто все по углам, ***.