ИК-9 — градообразующее предприятие для поселка Северный, как и находящаяся рядом колония-поселение № 19. Но они заполнены лишь наполовину и доживают срок: елки поблизости уже свели, осины таскать через болота нет смысла, а рабочую одежду арестанты могут шить и не в таком медвежьем углу (здесь это не метафора: медведи из леса в поселок наведываются).

Если бы не любезность уполномоченного по правам человека Кировской области Александра Панова, мне было бы сложно добраться к Максиму Арефьеву. А если бы его мама, учительница, собралась навестить Максима, так чтобы уложиться в пенсию, ей пришлось бы сесть в Нижнем Новгороде на поезд Адлер—Воркута, в три ночи доехать до Опарина — а дальше как повезет. Но мама Татьяна Георгиевна со своими болячками эту дорогу не осилит, поэтому она и просит ФСИН вернуть сына в Нижегородскую область, где есть свои такие же колонии-поселения.

За 10 лет отсидки в нижегородских колониях Арефьев заслужил десятки поощрений за участие в религиозной и общественной жизни, а в ИК-19 пока только выговор за какую-то чепуху.

В ИК-19 Арефьев этапирован в прошлом октябре после того, как суд в Нижегородской области «смягчил» ему наказание, учтя поощрения.

Вину Арефьев никогда не признавал, его историю знают Татьяна Москалькова и Михаил Федотов, знает ее, я думаю, по моей публикации в «Новой» (№ 29 от 21 марта 2016 года) и председатель Верховного суда РФ Вячеслав Лебедев. Поэтому первый вопрос, который я задал Максиму, когда его привели в комнату для свиданий, был такой: «До сих пор все наши попытки вам помочь вели к тому, что все становилось еще хуже. Готовы ли вы снова привлечь к себе внимание, или в вашем положении лучше сидеть тихо?» Он ответил: «Мне нечего терять, я невиновен».

Весной 2009 года присяжные в Нижегородском областном суде рассматривали под председательством судьи Ирины Бугровой дело по обвинению в бандитизме (ст. 209 УК РФ) Лицова, Сизарева, Карева и Максима Арефьева. «Бандитизм» тут, пожалуй, громко сказано: первые трое совершили пять эпизодов мелких и довольно глупых грабежей,

А Максиму в составе «банды» вменялись лишь два предшествующих этому эпизода.

В один из дней осени 2007 года (точной даты нет) «бандиты» решили ограбить кассира, которая возвращалась на машине с водителем с выручкой из Москвы в город Дзержинск. С этой целью они «изготовили палку с гвоздями», которую Арефьев из окна их машины на ходу якобы бросил под колеса кассиршиной «Волги». Но кассирша, как и водитель, даже не заметили «нападения» и спокойно вернулись домой. Через неделю на ту же женщину было совершено нападение в темном подъезде дома. Несколько грабителей, которых по свежим впечатлениям она описывала как «малолеток», попытались отнять у нее сумку, ударив палкой по голове. Попытка грабежа больше года числилась «висяком», но когда в мае 2009-го была задержана «банда», Лицов, Карев и Сизарев дали по ней «явку с повинной», хотя опознать их кассирша не смогла.

Роль Арефьева состояла в том, что он якобы стоял рядом на шухере «с пистолетом». Пистолет тут важен, потому что без него не было бы и «банды» — «вооруженной группы», согласно ст. 209 УК. Но пистолет так и не нашли. Оперативники, разоблачившие «банду», изъяли лишь несколько патронов к нему у будущей жены Арефьева (они заключат брак в колонии). В день задержания Максима ее увезли на допрос, допрашивали несколько часов,

Еще до того как «дело банды» было передано в суд, этот «обыск» был признан незаконным, а патроны — недопустимым доказательством.

Кроме участия в двух неудачных эпизодах с кассиршей, Арефьеву инкриминировалась роль главаря «банды» — якобы именно он задумывал и планировал ее акции, проводил сходки в квартире, специально снятой по адресу, указанному в деле. Опытный адвокат, нанятый мамой уже после приговора, догадался найти хозяйку этой квартиры — и та дала объяснения, что никогда никому ее не сдавала, а с Арефьевым незнакома.

Все доказательства причастности Максима к «банде» исчерпываются, таким образом, только показаниями соучастников. На суде Лицов, Карев и Сизарев стали утверждать, что оговорили Арефьева под пытками.

Напутствуя присяжных перед уходом в совещательную комнату, судья Бугрова сказала, в частности, следующее (диктофонная запись есть у мамы Арефьева): «После приговора, уважаемые заседатели, вы поймете, почему я не поверила заявлениям подсудимых». Это безусловное основание для отмены обвинительного вердикта: статья 340 УПК запрещает судье в какой бы то ни было форме выражать свое мнение по вопросам, поставленным перед присяжными.

Первые пять лет Арефьев и его мама наивно верили в УПК и пытались добиться отмены вердикта Верховным судом РФ со ссылкой на давление судьи на присяжных. Верховный суд, игнорируя диктофонную запись, отвечал, что в протоколе заседания напутственное слово записано иначе (естественно — судья Бугрова не себе же приговор писала). В конце 2015 года мама Максима пришла в «Новую».

Несколько месяцев мы с новым адвокатом потратили, чтобы найти кого-то из бывших присяжных по «делу банды». Это удалось, и несколько человек подтвердили, что судья заходила в совещательную комнату присяжных и убеждала их в виновности Арефьева. Дрогнув под ее напором, присяжные решили признать его виновным, но проголосовали за снисхождение, предполагая, что за «палку с гвоздями больше двух лет судья ему не даст», а полтора он и так уже отсидел.

«Дело Арефьева» — явно липовое, хотя и при отсутствии признаков политической или коммерческой заинтересованности: на момент задержания в Дзержинске он работал в IT-компании и никому дорогу не переходил. Сам он может лишь догадываться, что это мог быть заказ местных силовиков, с которыми Максим то ли когда-то сотрудничал, то ли, наоборот, отказался сотрудничать. В любом случае этого недостаточно, чтобы называть имена, но это должны были быть люди достаточно влиятельные, чтобы так изнасиловать судью (Ирина Бугрова вскоре после этого приговора вышла в отставку).

Анализируя это редкое по числу и грубости допущенных нарушений и фальсификаций дело, я могу не только предположить, но и утверждать, что приговор не основан ни на законе, ни на фактических обстоятельствах. Но такое суждение по поводу вступившего в законную силу приговора может позволить себе только частное лицо: журналист или правозащитник. Государственный служащий — а к их числу относятся и уполномоченный по правам человека в РФ, и председатель Совета по развитию гражданского общества и правам человека — может только деликатно просить Верховный суд еще раз вникнуть в дело. Для этого есть и процедурные основания («напутственное слово» и другие факты давления на присяжных), и вновь открывшиеся обстоятельства, которые существенны, но были скрыты от присяжных.

Однако судебная система своих ошибок, а тем более злоупотреблений не признает. Я склонен объяснять это, по большому счету, скопившимся грузом «заказных» решений и приговоров по делам с политической и коммерческой составляющей:

Во время встречи президента Путина с СПЧ в декабре прошлого года я отметил две вещи. Во-первых, в ответ на сообщения членов совета о нарушениях прав конкретных лиц президент не так часто прибегал к формуле: «суд разберется» — видимо, он и сам в этом уже не очень уверен. Во-вторых, положение всех этих лиц после их упоминания на встрече с президентом стало хуже. Таков сегодня объективный результат нашей «правозащиты».

Разумеется, это делает не Путин. В самом общем виде — так реагирует «система». Она говорит и показывает: не надо отстаивать свои права, бороться за справедливость.

После «смягчения режима» Максим в ИК-19 впал в отчаяние, он на пределе, в любой момент может сорваться и сделать какую-то глупость. Я постарался объяснить причины этого руководству колонии.

Арефьеву за что-то мстит не «система», а конкретный человек, и сегодня его не так уж сложно вычислить. Надо найти того, кто готовил во ФСИН России приказ о его переводе в кировскую колонию, а тот пусть объяснит, кто его об этом попросил, — и скорее всего это будет тот же человек, который 10 лет назад нажал на судью Бугрову, чтобы не допустить оправдания Арефьева присяжными.

А роль «системы» ограничивается тем, что она не защищает незаконно осужденного, не хочет про него и слышать. Она защищает, наоборот, незаконно судящих — зато «своих».