Когда верховой пожар шел на Иковку, скорость ветра достигала 70 км/ч, и лесная подстилка, и кроны 15-летних сосен вспыхивали порохом. Искры с верхушек летели на сотни метров. Говорили, что пожар не дошел до поселка 15 км. Когда угрозы нового возгорания и волнения отступили, утвердилась цифра «5». В реальности до Иковки огню осталось промчаться полтора км. И если б не проблема с эвакуацией колонии, Иковка наверняка была бы обречена. А так — за нее бились. Кризисному менеджменту помогла дедовская технология и то обстоятельство, что люди, ею владеющие, еще не вымерли.

Вот что мне сказала участковый лесничий Людмила Бугреева (поселок Старый Просвет):

— В прежнем департаменте облправительства насчет защиты и тушения лесов было все лучше организовано. Почему-то всех резко поменяли. Молодые, конечно, научатся, но когда? Пока не смогли организовать так, как надо. Пока все сгорело. Потом-то навезли народа много, одной только «Авиалесоохраны» 190 человек в Иковке было. Слава богу, еще 5 мая пригласили Сергея Павловича (С. Сезева, бывшего начальника отдела охраны и защиты леса областного правительства. — А. Т.).

Лишь 11 мая пожар взяли в кольцо минерализованными полосами, от них на многих участках к тому времени провели встречный отжиг. Ликвидацию объявили в 23 часа 15 мая.

— Эмчеэсник один, — продолжает Бугреева, — мне сказал: абсолютное повторение 2004 года. Высокая температура и ветер. Пожар, говорит, не можем на машине обогнать, вперед него забежать. Так он еще и не по дорогам ездит. Ну и опять стечение обстоятельств, говорит… Все опять в кучу у нас. Деревья сгорели. Дома сгорели. Люди остались без жилья.

Об этом говорят все — повторении событий 15-летней давности. Как выйти из этого цикла, из бесконечной повторяемости?

Курганцы дрожат над своими зарплатами, пусть мизерными, и откровенные разговоры под запись с действующими спецами не то чтоб невозможны, но опасаешься людям навредить, не хочется грузить их почти экзистенциальным выбором.

Тем более, как выясняется, кроме них и некому уже хранить представления, как все должно быть устроено, например, в лесу. Молодежь владеет гаджетами, а не технологиями встречного пала. И пенсионерам незачем верить в украинских диверсантов — о них говорят в связи с пожарами.

Врач

Во время катастрофических пожаров 2004 года врач Борис Тарасов — директор регионального Центра медицины катастроф (ЦМК), главный внештатный специалист скорой и неотложной медпомощи Курганской области. Сейчас на пенсии.

— В Чашинском было 360 дворов. И детдом. Всего около 900 человек. 14 мая на пейджер пришло сообщение о большом пожаре в том районе. Сел в машину — и на работу. Позвонил в скорую отправить туда реанимобиль и простую машину, сказал, что на втором реанимобиле сам выезжаю — в таких случаях я мог отдавать приказы, минуя главврача скорой. Трассу уже перекрыли, пробирались в дыму. Мимо дач; помню, коттедж крупного милиционера проезжали — так кругом все обгорело, а его отливали и отстояли. В Чашинском металлическая пожарная вышка стояла, наверху — будка из дерева. Она загорелась и дотла сгорела — такой жар стоял. Ветер 15 метров в секунду.

Сунулись в одну улицу. Нам говорят: вон там мертвые. Я: нам мертвые не нужны, живые где? А они вон там — все забились в речушку. Все, кто мог выйти. Там мы и оказывали помощь.

Когда я приехал, ее врач МЧС уже забинтовал всю с головы до пят. Быстро ее в реанимобиль и — в Курган. А мы с этим врачом уже без машины остались — в халатах, с сумками. На другом реанимобиле и одной машине, не медицинской, еще двух пострадавших в город отправили. Пятерым на месте оказали помощь, детям из чашинского дома-интерната — они там большие уже были, по 14–15 лет.

Нам говорят, мол, посередине Чашинского место такое, где тоже люди скопились. Что делать, пошли туда с чемоданчиками. А кругом — стреляет, шифер летит, головешки. Идти куда — толком неясно. Из дыма выезжает навстречу мужик на мотоцикле с деревянной самодельной коляской, тут много таких. В коляске баба. Врач МЧС — мужику: давай, быстро увози ее — и за нами: надо туда, в центр поселка. Он, правда, быстро обернулся, приезжаем — куча народа, машины с прицепами. Кто что успел загрузить. А выехать уже практически никуда нельзя.

Потом еще мужик на наших глазах погиб: удерживали его — рвался в дом. Уже сил не осталось, отпустили. Крыша рухнула на него.

Но вот шофер пробился на КАвЗике (автобусе на грузовом шасси, выпускавшимся Курганским автозаводом. — А. Т.), говорит: давайте быстрее, а то не успеем. А ко мне милиционер в гражданском подходит, местный участковый: ногу гвоздем повредил. Я: сейчас это ничего, но потом обязательно показаться нужно, может, противостолбнячную сыворотку делать или что, но сейчас некогда об этом. И обнаруживаю, что у меня голос пропал. А надо орать, звать народ в автобус. Давай, говорю милиционеру, загоняй.

Всех собрали. И только одна старушка: не поеду. «У меня дед ушел, я без него никуда, он у меня строгий, буду ждать». А шофер торопит. Что делать? Погнали… Там всего-то две улицы, в одну ткнулся — уже все, не проехать. Все же пробились как-то. Огонь в открытые окна залетал. Выезжали к заброшенному каменному зданию на краю поселка — дорожно-ремонтному участку. Там и собирали весь народ. Приехали четыре милицейских уазика. Начали по две машины выезжать в огонь, чтобы искать людей. Говорю им: мы старушку не смогли увезти, мы власти не имеем ее насильно загрузить. А вы можете. Действительно, привезли.

Темнеть стало, подъехал «Урал», прожектор направил, мы помощь оказывали. Овчарка стоит, смотрит. Догадались бутылку обрезать, воды ей налить. Она так жадно лакала, ей только успевали подливать. Еще одна подходит. Хлеб ей кинули — не посмотрела даже, а налили воды — бросилась пить. Еще одна щенков принесла к нам. Коровы ревут. Мужик подходит с извинениями, что отвлекает, но у него пострадал теленок. Обработали противоожоговой жидкостью и забинтовали тому ногу, дед был очень доволен, что никого не забывают.

Приехал большой управленческий автобус МЧС, там связь. Но ждать надо — антенны устанавливаются. Я пытался по рации связаться с диспетчерским пунктом скорой, но не доставала она. А набрал с сотового своего и — есть контакт. С диспетчером ЦМК. Говорю: ситуация надолго, это Кетовский район, значит, кетовскую машину еще сюда, круглосуточный пост будет, и наказать им, чтоб везли воду в неограниченных количествах — главное, что нужно здесь. Скорая быстро примчалась, и воду привезли — во флягах, в бутылках. И тут мне звонят: сколько автобусов нужно, чтобы вывезти всех? Ждут, сами понимаете, четкий ответ. А откуда я могу знать? Прикидываю: 360 дворов. Десять автобусов хватит. И что бы вы думали? Вскоре все десять подруливают. А люди ехать отказываются. Кое-как пол-автобуса набрали. Остальные, думаю, с меня потом вычтут. Ну ничего. И потом все время стояло по два автобуса на эвакуацию — кто поедет, загружайтесь.

Мое дело — защищать людей. А в тот день как раз огонь подходил и к Иковке, и мужиков из Чашинского тогда с утра отмобилизовали бороться с ним. В Иковке — колония строгого режима (сейчас ИК-6. И сейчас там тоже контингент содержится серьезный, в основном за совершение особо тяжких. — А. Т.). Это теперь там полторы тысячи, а тогда что-то около трех с половиной тысяч было. Спрашиваю: и что с ними? Вы не волнуйтесь, отвечают, мы их выведем. Это чтоб я больше не приставал, потом-то мне сказали: там такая публика, Борис Георгиевич, что на каждого выводимого надо трое выводящих. Где столько конвойных взять?

И вот в этом году пожары снова по тем местам. Вроде и работа проводилась, и выводы делались, и научиться за эти годы всему должны, и я не думал, что может повториться. А повторилось. Жертв только больших удалось избежать. В Чашинском тогда погибли, по нашим данным, 11 человек. Чашинцы сами считают, что 12. Один спорный: бабушка (1916 г.р. — А. Т.) дома лежала. Сгорела настолько, что нашли только одну кость, да так и не смогли определить, человечья или нет.

Те пожары, в 2004-м, были первыми столь масштабными, и их скрывали, область сама тушить пыталась — выросло до катастрофы. Был на совещании, выступает человек из Каргаполья: «Почему вы не объявили ЧС? Я велел всем бизнесменам в районе своих работников отпустить для тушения пожаров — с последующей оплатой. Люди пошли, люди работали, а когда встал вопрос об оплате — как рассчитываться? ЧС-то мы так и не дождались!» Богомолов (губернатор с 1996 года по 2014-й, сейчас живет в Москве. — А. Т.) разорался: нам виднее, мы сидим тут не просто так… Но народ-то понял все, и ЧС объявили, только когда огонь дошел до Окуневки (воинские склады. — А. Т.), там если б рвануло — мало бы не показалось. ЧС объявили, только когда сгорел Чашинский. И тогда прилетел Шойгу. Поздно.

А Шумков объявил ЧС сразу. Понятно, в сентябре выборы, но он пошел и на то, что народ двояко оценивает, — запретил продажу алкоголя. И Иковку сейчас махом эвакуировали, а в 2004-м мы справиться не могли.

В Старый Просвет приезжаю на грузовике психдиспансера — тот «под газом» и шофер молодой, поэтому дорогу ему показывал. Проехать — уже только окольными путями. Мы готовы забрать скарб, а холодильники, стиралки народ уже вынес в центр огородов. Но сами все — в загуле. Уже заборы у них сгорели. Но за полчаса до этого самолет пролетел, воду сбросил, погасил. Так, говорят, вроде затушили, не поедем мы. И вообще… недопито.

Трижды на заседаниях с Шойгу был: он все знал, трех минут хватило, чтобы сразу в области нашлась вся тяжелая техника — до этого ее зажимали в огонь пускать. Ну и от соседей помощь пошла. Сейчас сразу из соседних регионов и самолеты, и вертолеты прилетели, но это, вероятно, единственный усвоенный урок — своевременное объявление ЧС, включая запрет на алкоголь и, следовательно, четко проведенная эвакуация Иковки. Наверное, и колонию смогли бы вывезти — насколько знаю, готовились. Ну а в остальном… Вот в том же 2004-м в селе Садовом организовывал эвакуацию туберкулезного дома сестринского ухода, больных там было человек 25. Стоял, смотрел: если огонь перейдет через лесную дорогу, где пожарные расчеты работали, если стрельнет веточка, всё, надо будет быстро всех выводить. Ну и что? Подъезжает очередная пожарная машина — новый ЗИЛ, а в экипаже только двое: шофер и собственно тот, кто должен удержать брандспойт. А он не может один. Поэтому напор дают небольшой. И шофер поставил машину неудачно. Огонь, конечно, перекинулся.

Пожарные расчеты сократили для экономии зарплатных денег. Я-то это уже знал, видел их в работе, и заранее перевел больных к ДК, осталось автобус подогнать. Сын нашего старшего фельдшера ЦМК — пожарный. Работать уехал на север, зарплата приличная. Оставался месяц до пенсии, как пришел приказ о переводе их в вольнонаемные. Под погонами-то и платили в разы больше, и пенсия светила приличная. Плюнул, конечно, и сюда приехал — зачем на севере за гроши гробиться?

Ну и о том молодом враче МЧС, с которым мы в Чашинском работали. У него жена, двое детей. Прожить не мог на ту зарплату, что ему в Кургане положили. Устроился в райбольницу в Нижегородской области замглавврача. Дом ему дали, но отапливался он электричеством. В первую же там осень стали мерзнуть. Он парень был лихой: достал когти и сам полез на столб подсоединяться к 380 В. Током стукнуло, упал… насмерть.

Лесничий

В 2004-м Константин Михайлов — директор лесхоза. Ушел на пенсию с поста курганского лесничего. Тарасов помнит встречу с Михайловым в Чашинском в 2004-м:

Спрашиваю Михайлова: тогда 12 погибло, сейчас один, выводы все-таки сделаны?

— Так только начало сезона, весна же… Леса были государственными, они охранялись, лесная охрана была — все это ликвидировано. В регионах побогаче, впрочем, лесничие и сейчас являются госслужащими. Приезжал к нам руководитель федеральной службы лесного хозяйства. Спрашивает, что бы вы хотели. Я: чтобы работники лесничеств имели статус госслужащих. Он: обращайся к Богомолову. А у того, понятно, ответ один: денег нет. Но это нелепица: от области никаких новых расходов не требуется, деньги выделяет Москва, они просто проходят через регбюджет. Богомолов потом меня по плечу похлопал: чего ты хотел-то, госслужащим стать? Говорю: да я-то лично ничего для себя не хотел, я на пенсию ухожу.

Лесничие должны быть в федеральной структуре. А у нас подчинены области, раньше губернатор их назначал, 12 человек, сейчас директор облдепартамента принимает и увольняет. И лесозаготовители, арендаторы лесов подчинены ему же. Ну и какой тут порядок будет?

В 2004-м леса полыхали неделю до Чашинского.

А теперь после тех наших пожаров разработали критерии объявления ЧС, тут уже технология, никакого волюнтаризма.

Ну и что? Это малорезультативная борьба уже с разгулявшейся стихией, а в начале, когда еще с ней можно справиться, на самом низовом уровне?

Лесоохраны как таковой нет. Ельцин не трогал, при Путине уничтожили. Вот тут леспромхоз был, в штате лесной охраны — 60 человек. А сейчас участковое лесничество на тех же 76 тыс. гектаров. И всего 6 человек. А сколько бумаг на них? Только успевай оформлять, а контроля за лесами нет.

Говорили, что государство — неэффективный собственник, и сейчас арендаторы в лесах хозяйничают. Сильно хорошо они живут. И лесоустройство на них возложено. Прежде его каждый год делали, смотрели, рационально ли ведется лесное хозяйство. Теперь этого нет. Арендаторы платят деньги за лесоустройство только тогда и для того, чтобы определить объемы заготовки древесины. Объемы заканчиваются — новое «лесоустройство» заказывают.

Раньше МЧС в лес не лезла, ждали у околицы, когда к деревням огонь подойдет. Сейчас работают в лесу. Потому что некому больше. Арендаторы должны тушить, но они не очень-то. А у МЧС нет специально обученных кадров.

Раньше цветов, чтоб женщине подарить, вокруг деревни было не найти — все выкошено. Да скотина съедала и вытаптывала. Скотины больше нет. Стоит бурьян. А он горит, как порох.

Бугреева:

— Раньше государственная была система, сейчас частная. Народу, техники сколько было. Веселей было. Я приехала в 1997-м, пять бригад было по пять человек и пять тракторов. В лесхоз входило шесть лесничеств, в каждом лесничестве было по 7–9 лесников. У них машина или трактор, это еще дополнение к нашим силам. А на большие пожары всех снимали. Пожарных машин было тоже пять, когда я приехала. И машины-то приличные, не чета нынешним. Всего 220 человек. Потом 187, сейчас всех, если собрать у арендатора, всех его колхозников и нас всех, то столько народа не наберется.

…Под патронатом дальнего предшественника Михайлова курганского лесничего Виктора Энгельфельда 1 сентября 1893 года открыли Лесную школу на центральной Дворянской (теперь Советской) улице Кургана и летние, а потом и зимние помещения школы — в Илецко-Иковской даче. В 1918-м каменный особняк школы реквизировали под ротную канцелярию, потом там открыли райвоенкомат, сейчас горвоенкомат.

А Михайлов насадил в огороде деревьев — у него сейчас больше видов, чем в дендрарии Старого Просвета. Летом 2014-го сгорел старопросветский Дом культуры, осенью того же 2014-го построили деревянную церковь, в следующем году начались службы. В конторе его, Михайлова, лесхоза теперь музей леса. Типа музея авиации в самом Кургане — а действующий авиарейс из города остался один, московский.

Наши предки, назвав это Курганом, знали толк в топонимике.

Кто виноват

В Хакасии, где в 2015-м на Пасху сгорело чуть не полреспублики, рассказывали о странной машине — по ее пути и возникали палы. В Забайкалье той весной говорили об украинских диверсантах, мстящих поджогами танкистам-бурятам. Тогда же полпред президента в Сибири Николай Рогожкин рассказывал публике о «специально обученной оппозиции», поджигающей вокруг Читы. В Кургане врио губернатора Шумков обвинил «наших жителей»: «Сегодня власть работает на вас. Но она не может работать за вас и в противодействии вам».

Вот подсказка. Цифры от профессора кафедры лесоводства СибГУ им. академика М.Ф. Решетнева (Красноярск) Людмилы Буряк: в Забайкалье (не в Зауралье) менее чем за полвека (данные за 1970—2015 годы) средние площади пожаров выросли в 64 раза (с 6,1 тыс. га до 392 тыс.). В 64! Хотя, сами понимаете, народу здесь в 70-е годы прошлого века было больше. То есть он, следуя логике обвинения, стал несознательнее и преступнее раз в 80.

Но здесь как жили прекрасные, настоящие, крепкие люди (пусть «отрицалово» — законопослушность не в их характере), так и живут.

А теперь внимание! По вине местного населения в Забайкалье происходит 22,8% природных пожаров (анализ данных за 1969—2013 годы). Пусть эти цифры занижены благодаря местному менталитету, и все же 23 не равно 98.

А Забайкалье и Зауралье похожи не одной депрессивностью и пограничным статусом. Еще, например, практиками хозяйствования лесных и сельскохозяйственных бизнесов. А в них работают в основном не местные — мигранты. И делают они ровно то, что им велят хозяева.

Доступ в лес запрещен, дачники везут обрезанные сухие ветви в городские помойки, никаких бань и шашлыков, а лесозаготовки, по словам местных, режим ЧС не затронул. Дважды встречаю (на пригородном шоссе и на проселке) машины, груженые кругляком.

Да, есть региональные различия. Но есть статистически учитываемые пожары и от железных дорог. На местах лесозаготовок. От сжигания порубочных остатков. Леса Зауралья розданы в аренду на 49 лет. Не народ, не оппозицию, а лесной бизнес власть не хочет обсудить? А миграционную политику? Это не местные жители батрачат у арендаторов лесов, на дорожных работах, в сельском хозяйстве. А о сельском хозяйстве поговорить? Где те коровы и овцы, что съедали траву в СССР, и если кто и погибал тогда в природных пожарах, то это были люди, тушащие пожары, а не старухи, не дети, не библиотекари и продавцы. И, кстати, откуда берется все это молоко и сметана? В СССР коров было полно, а за молоком страна стояла в очередях. Теперь коров нет, трава в рост человека, а молока — залейся.

Контролируемо бы выжигать ее, пока в лесу лежит снег, но это теперь запрещено. Это ведь элементарно и не требует денег, что это по сравнению с той активностью, когда взлетят самолеты-танкеры, сбрасывая тонны и миллионы.

Леса и поселки поджигает государство, а виноваты — «местные жители». Власть делает из них преступников. Напомню, что Путин в свое время поручал правительству разработать меры, которые бы запрещали бесконтрольное выжигание сухой травы, ударение видится на слове «бесконтрольное», а получилось, как всегда, на слове «запрет». Но контролируемое выжигание травы — одна из неотъемлемых технологий жизни человека на этой планете, особенно в азиатской России.

В Зауралье, Сибири, Монголии, на севере Китая невозможен эффективный земледельческий и скотоводческий труд без контролируемых сельхозпалов, это доказано научными исследованиями, проводившимися десятки лет. А значит, стерню как жгли, так и будут жечь; запреты, затрагивающие экономические интересы людей, не работают. Но теперь, раз это преступление, жгут воровски, безнадзорно. И поселки полыхают с конца апреля.

В унитарном характере нашей «федерации», в централизации власти и денег есть, конечно, определенные мотивы и смыслы. Но зачем унифицировать крестьянский уклад, почему никак не дойдет, что Подмосковье и Якутия, Воронеж и Курган — это разные планеты? Почему нельзя запретить палы травы в европейской России, но легализовать их и контролировать в России азиатской? Для того чтобы в очередной раз сказать народу «вы и подожгли-с»? И чего тогда вовсе не запретить людям жить на природе и заниматься крестьянским трудом?

Или вырубите уж весь лес, он и гореть не будет. А народ вы потом найдете в чем обвинить.

Требуется своевременное выжигание сухостоя. Здесь и сейчас отжиги безальтернативны.

В Сибири вообще считают, что в реальности есть лишь два способа тушения лесных пожаров — выжигание и выжидание.

Улетели навсегда

Все добросовестные исследователи в мире говорят о росте частоты и интенсивности лесных пожаров и определяющими факторами называют два: изменения климата и антропогенное вмешательство. Ну со вторым ясно — преступное местное население. Тут что сказать — в суд. А что с первым делать? Его азиатская Россия ощущает все отчетливее: опустынивание, сдвиги зон и поясов растительности, песчаные бури и ураганы, обмеление рек. Казахстан все ближе к Кургану.

…Врач Тарасов, думаю, ощущает потерю страной своих пространств как никто. Его налет санавиацией в Зауралье — на полжизни, он был всюду, и вот там, почти всюду, теперь пустота, зарастающая бурьяном. Сейчас, когда смотрю на него, — 16 мая. В восемь вечера он, почти слепой, стоит посреди своего огорода, неподвижно пялится в залитый солнцем и луной мир. Я знаю, что Борис Георгиевич (Б.Г.) ничего, в общем, уже не ждет и не хочет от этого всего, но… Хорошо бы появились птицы. Он для них из немногих теперь своих сил установил два скворечника. Дырки в них вышли маленькие, все лобзики поломались, напильником муторно, тоска зеленая. Ну если скворцам не подойдет, так Б.Г. согласен на воробьев.

Но птицы однажды улетели и не вернулись. Воды в колодце все меньше. Чтобы не нервничать попусту, Б.Г. в него и не заглядывает: «пока есть». Зато закаты стали тут красивыми — небо и розовое, и фиолетовое, и пурпурное. Самые живописные закаты — в пустыне Гоби. От дома Б.Г. несколько километров до Тобола бывших совхозных плантаций, теперь пустоши, заросшего дикого поля.

Редакция меня отправила писать о пожарах, но я всю дорогу высматривал скворцов. Думал, может, Б.Г. просто не видит. Нет, всюду — пустые скворечники. И это такое, без чего не понять огненные шквалы, рождающиеся в болотах. Изменения климата и затверделость российских порядков — вот вам противоречие, которое убивает. Есть пожары. И есть пожары, с какими людям вот с такой организацией жизни просто не справиться. И их у нас все больше. В этом надо отдавать себе отчет. Умрут последние, кто умеет пускать встречные палы, и тушить будут, выходя на огонь с иконой.

В погоревшей Камчихе скворечники уцелели. Там увидел первого и как минимум не последнего курганского скворца. Рассказал Б.Г. И в тот день в один из его скворечников заселились синицы.