Я не знаю ни одного человека из тех, кто в конце апреля 1986 года находился в сознательном возрасте и не помнил бы те дни. Суть этих воспоминаний (речь, разумеется, о тех, кто находился далеко от места трагедии) можно сформулировать так: «Как нам врали».

Об этом остроумно написал несколько лет назад в «Коммерсанте» филолог Роман Лейбов. Он — студент тартуского университета — тогда как раз приехал в Киев. На следующий день после аварии — в воскресенье — кто-то услышал что-то по «голосам».

То есть сама система — система вранья и молчания, подвергающая опасности человеческие жизни, лишь бы не вынести сор из избы — в своей бесчеловечности напрашивается на сравнение с той самой невидимой и непонятной, «невещественной» радиацией.

Замечательный фильм Александра Миндадзе «В субботу» (2011 г.) был посвящен именно этому моральному выбору — молчать/не молчать, — перед которым оказались те, кто знал о случившемся. В идущем сейчас на американском кабельном канале НВO сериале «Чернобыль» показано, как эта бесчеловечность советской бюрократии и еще более бесчеловечная угроза вырвавшейся страшной стихии отступает перед «человеческим». Автор идеи и сценарист Крейг Мазин говорит, что одним из главных источников для него была «Чернобыльская молитва» Светланы Алексиевич. И он, действительно, идет по следам того, что сделано в книге, — всматривается в лица и судьбы тех, кто там был, кто боролся, кто оказался жертвой и кто принес себя в жертву (у абсолютного большинства героев сериала имеются реальные прототипы).

Есть поводы, в связи с которыми не страшно оказаться неоригинальной. Так что поддакну уже много раз высказанному мнению:

Фильм, всматривающийся в людей, оказавшихся в жерле катастрофы. Мне, например, неизвестно, каким на самом деле был глава комиссии по Чернобылю Борис Щербина. Однако смотреть на то, как с него (в исполнении Стелана Скарсгорда) смывается застывшая маска аппаратчика и служителя системы и проступают черты отчаявшегося и на многое готового человека, — вот это доставляет невероятное зрительское удовлетворение. И человеческое удовлетворение тоже, потому что пусть на время, но начинаешь верить в то, что оно действительно так и устроено: в момент столкновения с необъятной бедой и отчаянием очень, очень многие становятся людьми. Это важное переживание.

Разумеется, «Чернобыль» дает материал для обычно возникающих вокруг любого фильма категорий «они о нас». Мол, все не так, все неверно, клюква и халтура. Хотя предлогов для этого куда меньше, чем обычно. Съемки проходили в основном в Литве в Игналинском районе, на электростанции, построенной в начале 80-х и считавшейся «двойником» Чернобыльской. Реквизитом занимались литовцы, вероятно, отсюда верность бытовых деталей — от расцветок обоев до причесок и настоящих советских газет в кадре, а не обычной для американского кино «о русских» кириллической абракадабры. Проколы имеются — например, форма пожарных и некоторых военных куда более ранние, чем время событий, а в декорации Кремля, например, помещен репинский Иван Грозный, убивающий своего сына, и герои ведут напряженные беседы на фоне обезумевшего царя.

Но ничего из этого не сводит «Чернобыль» к «клюкве». И тем более не сдвигает его в эту сторону сцена из третьей серии, вокруг которой идут основные препирательства. На тульскую шахту приезжает министр угольной промышленности — объявить шахтерам о необходимости отправиться в Чернобыль для того, чтобы прорыть тоннель, куда мог бы сливаться плавящийся реактор. Шахтеры весело соглашаются и идут к автобусом, а проходя мимо, вытирают грязные от угля руки о светлый костюм чиновника.

Как заметила кинокритик Татьяна Алешичева, создатели «Чернобыля» снимают не дотошную реконструкцию — они создают миф. И в их исполнении это не миф о провале ядерной державы, недоглядевшей за силой, которую считала подчиненной, и лгавшей о том, что произошло. В их исполнении — это история подвига, солидарности, и того, что в каждом, даже в том, кто называется apparatchik, есть божья искра.

И вот это, повторюсь, сняли не мы.