От соседнего села Ведлозеро, куда ходит автобус из Петрозаводска, 7 км пешком. Сквозь Кинерму идет дорога на Оленец, по которой по несколько раз за день и за ночь проносятся колоны из 5–10 лесовозов. Лес тут добывают и легально, и незаконно. Охотники говорят, на некотором расстоянии от деревни начинается пустыня, вырублено все.

В самой Кинерме сосны еще шумят. С недавних пор в «Самой красивой деревне России» — такой указатель красуется на въезде — шумят еще и строители: в 200 метрах от домов стучат топорами приезжие. Чужаки появились 9 мая и не спросясь обосновались на совхозном поле.

— Анне Ивановне Кузнецовой 76, она — одна из шести жителей деревни Кинерма. Неформальный лидер сельского протеста, ведущий переговоры с «понаехавшими». Переговоры пока не очень успешны, впрочем, на днях местные передали незваным гостям список собственных требований. Но никаких гарантий их выполнения нет.

Окопавшиеся в 200 метрах от дома Анны Ивановны в принципе ничего объяснять деревенским не собирались. Назвали только магическое имя «Никита Михалков». Дескать, его студия ТРИТЭ будет в Кинерме снимать кино. В главной роли — Домогаров.

— Михалков не Михалков, а с нами считаться придется, — заявляет Анна Ивановна. И добавляет: мол, у знаменитого режиссера вроде как свое имение есть, вот там пусть и снимает, а в Кинерме делать нечего.

Стояние против бесогона всея Руси карельская деревня начала не из эстетических соображений и не из идеологических. Просто строившие декорации москвичи сразу сообщили: снимать будут фильм-катастрофу, посвященную доблестным будням МЧС.

Здесь летом даже костры разводить нельзя и мангалы ставить: выстроенные на торфяниках деревянные дома охраняются государством как памятники истории и культуры. И с планами киногруппы устроить здесь огненный ад это как-то не вяжется.

— Охрана памятников приезжала. А что толку? Эти ведь не послушаются никого. Они вперед пустили фамилию «Михалков» и свое дело делают. Россия… — Анна Ивановна к чиновникам настроена скептически. Говорит, председателя сельсовета, как по старинке называют здесь главу местной власти, выбирали за то, что он мужик красивый. Кроме красоты лица, толку от него, по ее словам, никакого. Так и живут.

По Кинерме ходишь, как по музею. Резные коньки, крылечки, балкончики. Резьбой украшены даже колодцы. Серебристые, выбеленные ветром дома выстроены 200 лет назад. Все они — «фамильные»: передаются по наследству, за последние годы продали чужим здесь только один дом. Чужие, правда, еще не переехали, но местные с ними уже познакомились, вынесли вердикт: хорошая семья, пусть живет. В семье семеро детей, отец карел, мать — американка. Решили обосноваться в Кинерме, говорят, красиво очень, как увидели — так и влюбились. Детям будет хорошо.

Род Анны Ивановны здесь больше 200 лет. Ему принадлежат в деревне несколько домов. Всего же построек тут осталось с десяток. Полвека назад было 25 домов и полторы сотни жителей. Опустела деревня в 80-е. Народ спился, работы не стало, кто мог и хотел — уехали. Тем паче жить в «комплексном памятнике истории» обременительно: госохрана не дает никаких преференций, зато накладывает обязательства. Малейший ремонт требует согласований, проектов, проверок. Денег же на поддержание исторического облика бюджет не дает, так как все дома в частной собственности.

Анна Ивановна водит меня по старому фамильному дому. В нижнем этаже — помещение для скота, в верхнем — сено, горницы, переходы, сундуки, ткацкий станок, на котором хозяйка по-прежнему делает полосатые дорожки и коврики. В прошлом году дом пришлось поднимать — нижние венцы прогнили, грозили обрушением. Сделала — получила претензии.

Таких домов, как этот, в Кинерме было два. Третий — самый красивый, расписной, весь в узорах, — сгнил, оставшись без хозяина. Хозяин сгинул в 30-е.

— Работал хорошо, потому и арестовали, — коротко поясняет Анна Ивановна. — Нашу семью тоже должны были взять — соседняя деревня спасла. Они за моего отца заступились. Отец их кормил, работу давал, еду раздавал — помог выжить. И они ему помогли. Когда у всех зерно отбирали, отец 200 мерок хлеба раздал — в каждый дом. Надавно умирал старожил наш, сказал перед смертью: «Вся деревня благодаря вашему отцу выжила». Так что отца тогда не посадили. Только на принудработы отправили. Вернулся еле живой.

Анна Ивановна ставит чай. По полосатым половикам мягко ступает черная кошка Ниппи. Ниппи тоже по кошачьим меркам старожил — 16 лет.

— Парня ей надо еще, а котов не осталось в деревне, вот где беда-то, — вздыхает хозяйка.

На улице слышны голоса — туристы приехали. В день проходит до двухсот человек. Пятнадцатилетний Егор ведет экскурсию, отпирает часовню Смоленской Богоматери. Рассказывает, как в 20-е «пришли четыре атеиста из соседней деревни» и свалили колокольню, повредив крышу, а часовню закрыли. Спасли ее от разрушения финны, оккупировавшие Кинерму на девятый день войны. Дыру в крыше заделали, часовню открыли. После войны советская власть закрыла ее снова, а чудотворную икону забрали в музей.

— И слава богу, что забрали, потому что иначе бы ее украли точно. Все к лучшему, — примирительно говорит Егор.

Пока Кинерма жила в оккупации, Петр, старший брат Анны Ивановны, бился на Ленинградском фронте. Был ранен, лежал в госпитале. «Ищите его на Пискаревском кладбище», — заявил родителям вернувшийся на родину однополчанин Петра. А на следующий день сам Петр явился домой — в отпуск после ранения. Потом дошел до Берлина.

История деревни в портретах, картах, фотографиях — в маленьком музее, по которому после школы водит экскурсии Егор.

Егор, как и его брат Иван, учится в Ведлозере. Школу что ни год грозятся закрыть как малокомплектную, а детей возить в другое село, за 40 километров.

Две внучки Анны Ивановны в Финляндии, учатся в университетах. Все прошлое лето, рассказывает Кузнецова, работали, накопили денег — и на зимних каникулах отвезли бабушку во Флоренцию. Понравилось. Но жить и умирать она хочет в Кинерме. Сюда вернулась из Петрозаводска, выйдя на пенсию, здесь похоронила мужа. Ее дочь Ольга в Ведлозере открыла Дом карельского языка. В этнографическом центре учат язык, ставят спектакли на карельском.

Егор готовится к экзаменам.

Егор из Кинермы уезжать тоже не хочет, планирует получить образование в сфере туризма, развивать деревню. Туристы ездят уже лет 20, но первыми в Кинерме побывали финские студенты-архитекторы. На практике.

— Сначала Кинерма покорила Европу, а уж потом Россию — так на одной конференции в Петрозаводске сказали, — говорит Надежда Калмыкова. У Надежды на стене карта мира, утыканная флажками-булавками. Так гости отмечают, откуда родом. Судя по карте, приезжали в этом году даже из Новой Зеландии, Австралии и Исландии.

В 2000 году Надежда зарегистрировала НКО «Общественный фонд поддержки карельского культурного наследия». Туризм для нее, филолога по образованию, не бизнес, а средство спасения деревни. Заработанные на приезжих деньги помогли поднять четыре пустующих дома, пятый — на подходе. В условиях, когда государство финансировать содержание исторических памятников не может, это — спасение.

Надежда тоже против съемок. Не убеждает и перспектива привлечения новых туристов, которые увидят Кинерму на большом экране — как «Левиафан» Звягинцева привлек гостей в заполярную Териберку.

— Нам больше не надо, нам хватает, — отрезает она. — Вы поймите, в деревне нет водоема, водозабор в шести километрах, Кинерма стоит на возвышенности, причем на торфяных разработках.

Тем более где правда, никто не знает: сначала сказали, будет пожар, потом — что огонь не у нас, а в Ленобласти снимут, потом — что только дымовые шашки, потом — что четыре машины МЧС будут дежурить… И зашли они сзади: сначала построили все, а уж потом разрешения начали спрашивать. У нас до этого уже два фильма снимали, так те группы сначала договаривались, а потом начинали работать. А эти пошли согласовывать съемки, только когда скандал начался. Это сразу отбивает доверие. Я у них просила письменные разрешения показать. А они в ответ авторитетами давят. Мне-то все равно, какие там авторитеты, ведь если с деревней что случится, никто не поможет.

Надя вспоминает, как год назад в карельской Кондопоге сгорела Успенская церковь XVIII века. Тоже памятник деревянного зодчества. Там водоем был в 500 метрах, но спасти храм не смогли.

Дверь в дом Анны Ивановны подперта жердью — на замок здесь жилище никто не запирает. Хозяйка во дворе подновляет забор. Зима была снежная, забор повалился. Старенькие доски подвязывает шнурком.

— Видишь, из каких досок я делаю забор и какие доски идут на их декорации? Вот разница между мной и Михалковым. Я посмотрела, у них там высотный материал, хорошее дерево — все под огонь идет.

С крыльца хорошо видно, как работают плотники. Бригада из Владимирской области — так говорит их начальник Альберт. На мой вопрос, есть ли разрешение на работы на совхозном поле, отвечает:

— У меня есть заказчик, мне сказали — я строю. А за съемки я не отвечаю, ничего не знаю.

Дома Кузнецова смотрит местные новости. Показывают, как полыхает отремонтированная год назад больница в соседнем Шелтозере. Больных выносят на одеялах. К концу дня сообщают: здание сгорело дотла. Тем временем на будущую съемочную площадку привозят две машины свежего сена.

Я спрашиваю Анну Ивановну, что она будет делать, если проиграет эту войну.

Я еду в Петрозаводск на попутке. Парни, которые меня подвозят, — консультанты фильма. Утверждают, что никакого огня не будет, бабушки зря паникуют. Им даже лучше — в кино, мол, попадут. А пламя будут с помощью компьютерной графики воссоздавать, никакого огня никто разводить в Кинерме не планирует. На следующий день в деревне подрядчик киностудии встретился с народом и местной властью. Заявил: решение принято, пожар будут снимать здесь.