3 августа 2016 года Урлашов был приговорен к 12 с половиной годам колонии строгого режима по обвинению в получении и вымогательстве взятки в особо крупном размере (ч. 5 ст. 290 УК, ч. 3 ст. 30, ч. 6 ст. 290 УК). Этот приговор стал самым жестким из всех приговоров осужденным мэрам. Помощники Урлашова получили 7 и 5 лет колонии соответственно. В марте 2018 года экс-мэр Ярославля написал президенту прошение о помиловании. В сентябре ему было отказано.

Сейчас он отбывает наказание в исправительной колонии № 2 в Рыбинске — именно оттуда поступали сообщения о десятках ВИЧ-инфицированных заключенных. «Новая» поговорила с Евгением Урлашовым по телефону (с разрешения представителя его защиты) о его уголовном деле, политических взглядах, а также попыталась выяснить, в каких условиях живет «народный мэр» и другие заключенные рыбинской колонии.

— Как поживаете? Как к вам относятся в колонии?

— Нормально. Относительно, конечно, учитывая, в каких условиях я нахожусь. Я сейчас как раз читаю «Зону» Сергея Довлатова. Первые 50 страниц, которые я прочел, очень созвучны с тем, что у нас происходит.

Когда я приехал в колонию, в отношении меня была дикая травля. При встрече с адвокатом меня полностью раздевали. Что у меня искали? Наркотики я не употребляю. При этом в соседних бараках их было пруд пруди, на выбор — бери не хочу. На это глаза почему-то закрывали, а меня преследовали.

Эта чудовищность, близорукость сознания, глухота интеллекта, мягко говоря, огорчают. Духовность у сотрудников ФСИН была просто на критически минимальном уровне. Все это я на себе испытал. Но сейчас я не ощущаю на себе никакого давления и травли. А с другими заключенными отношения складываются нормально.

— Говоря о наркотиках, вы сказали, что их «было» много. Ситуация изменилась?

Насколько я знаю, проблемы появились в 2012 году, когда сюда стали привозить таджиков и узбеков. С их приездом здесь расцвел наркотический бизнес.

Почему с наркотиками не боролись раньше, остается только догадываться. Первое, что приходит на ум, — руководство к этому было не готово и продолжило покрывать этот бизнес. Это, своего рода, равнодушие, безразличие и бесчеловечность со стороны тюремщиков. Здесь отношение к людям было такое — лишь бы их не трогать, пусть они применяют [наркотики] и сами травятся.

В конце лета 2017 года в оперативную часть пришли новые люди, и началась настоящая работа по борьбе с наркотиками. Они ловили людей, которые посылали стрелы с наркотиками (как правило, злоумышленники прикрепляют контейнеры с наркотиками к стрелам и с помощью арбалета перебрасывают их на территорию колонии, иногда используют рогатки или пращи.— Ред.). Новое руководство ФСИН сумело одержать победу над наркотиками в колонии приблизительно осенью 2018 года.

Сами наркоманы говорят, что сейчас «дозу» на территории почти не достать. Но мне стало известно, что группа, имеющая отношение к торговле в 2012–2013 годах, пытается вернуть позиции, и их интересы лоббируют некоторые общественники. Возможно, они сами этого не осознают, а может быть, и сознательно, за выгоду.

— Правозащитники сообщали, что в вашей колонии разгорелась ВИЧ-эпидемия. Ярославское управление ФСИН все отрицало. Что вам об этом известно?

— Проблема действительно есть. Ее необходимо решать, потому что это мина замедленного действия. Все эти заключенные, которые выходят на свободу, потом заражают здоровых людей. В больнице я встретил одного ВИЧ-инфицированного. Его амнистировали, поскольку врачи сказали, что ему осталось жить 3–4 месяца. Когда за этим человеком приехал брат, мы разговорились. Я спросил: «Ты чем будешь заниматься, зная, что тебе осталось три месяца?» Он прямым текстом сказал: «Буду колоться дальше, заниматься сексом и пить».

[Чтобы решить проблему с ВИЧ в колонии], надо придерживаться уголовно-исполнительного кодекса. Когда человек приезжает в исправительную колонию, у него должны брать кровь на анализ, чтобы узнать, болен он или нет. Это особенно важно для колоний строгого режима, где отбывают наказание по статьям, связанным с наркотиками. Здесь таких много, и, безусловно, это больные люди.

Один из наших отрядов решили проверить на предмет болезни и взяли кровь. Оказалось, что 23 человека ВИЧ-инфицированные. Если масштабировать это на другие отряды, то у нас получится приблизительно 200 человек инфицированных на всю колонию. Руководство не хочет это раскрывать, потому что в таком случае придется признать, что здесь шла торговля наркотиками.

— Летом прошлого года «Новая газета» рассказала громкую историю о пытках в ярославских колониях. Были ли у вас в колонии пытки и избиения?

— В колонии, где я сейчас нахожусь, я такого не наблюдал. Но зато был свидетелем беззакония в рыбинском СИЗО-2 «Софийка». Там очень проблематично складывалась ситуация. Были пытки, людей избивали очень жестоко.

После «Софийки» в апреле 2017 года в течение нескольких месяцев люди заезжали в колонию избитые, поломанные. Сотрудники ФСИН, которые этим занимались, до сих пор там работают. Они немного поуспокоились, когда информация о пытках вылилась в средства массовой информации.

— «Новой газете» стало известно, что в вашей колонии есть проблемы с оплатой труда. Насколько это достоверная информация?

— Минимальный размер оплаты труда в России составляет около 11 тысяч рублей, а здесь платят иногда 27 рублей в месяц, иногда 13 рублей, кто-то получает 200 рублей. Это же рабский труд, который в 1861 году был вроде как отменен. Я понимаю, что слово «работа» от «рабства», но она должна оплачиваться по закону. Как люди могут жить на зарплату в 27 рублей или 200? Я об этом знаю в силу ежедневного общения с людьми. Кроме того, я видел их платежки, в которых были указаны такие суммы.

— А вы сами работаете на промзоне?

— Нет. Во-первых, мне уже много лет (Урлашову 51 год. — Ред.), а средняя продолжительность жизни у мужчин — 63 года. Если я буду сидеть до самого конца, что очень вероятно, получается, я выйду на свободу в 58 лет. Что мне остается, пять лет жить, что ли?

Во-вторых, я здесь все-таки живу, а не существую. У меня свободного времени (для работы на промзоне. — Ред.), хочу вам сказать, нет. С утра до вечера я читаю. Причем эти книги получить непросто: передачки я получаю раз в три месяца.

Я читаю лауреатов Нобелевской, Пулитцеровской, Букеровской премий, обладателей премии братьев Гонкуров, других авторитетных авторов — причем как российских и советских, так и других стран. Я тренирую себя, готовлюсь к своему будущему. Не знаю, правда, какое будущее готовит мне мое прошлое. Оно может быть самым разным.

— Получаете ли вы письма? Как следите за последними новостями?

— Да, получаю. От родственников и друзей. Оттуда я узнаю новости, правда, в основном негативные. Разговариваю с близкими через систему «Зонателеком», когда есть возможность. Стараюсь следить за последними событиями в Ярославле, но не всегда получается. По радио о нем редко говорят, да и программы переключают часто. По телевизору здесь смотрят в основном Comedy Club и про спорт. Я иногда включаю «Россию 24», но смотрю только на строку, которая бежит снизу, потому что это единственное, что является не пропагандой, а именно информацией.

— В начале января на «России-24» показали фильм-«расследование» тележурналиста Эдуарда Петрова о вашем уголовном деле, выпущенный в апреле 2018 года. Почему, по вашему мнению, государственные телеканалы до сих пор возвращаются к вашему делу, хотя приговор был вынесен почти три года назад?

— Есть такое высказывание: «Не меняются только самые мудрые и самые глупые». К мудрым я бы этих людей не отнес.

Вот поэтому ролики про меня и крутят на телевидении — потому что не могут забыть оскорбления и обиды.

Господин Петров мне дважды сказал, что нужно было соглашаться с тем, что мне предлагали. Он очень хотел, чтобы я негативно высказался о Михаиле Прохорове. Три раза он пытался задавать мне наводящие вопросы, но я ничего не ответил.

В его фильме показывают, как я танцую. Так вот, я всегда танцевал и буду танцевать! Вне зависимости от того, сколько мне лет. Но было это не в 2012 году, когда я стал мэром, а в 2006-м или в 2007 году. Я тогда был депутатом, и там звучала другая музыка, а они подставили свою. Это вранье.

Только вот я не могу понять: мои оппоненты хотят, чтобы я оставался конкурентом в политической борьбе? Я не против, пожалуйста. Я никого не боюсь, готов к любой битве, любому противостоянию (имеется в виду интеллектуальному) с любым политическим соперником. Без разницы, с какого фланга он будет. У меня есть что сказать коммунистам, ЛДПР (мне сейчас просто стыдно за них), Навальному и, безусловно, Путину.

— Что бы вы сказали Навальному?

— То, что он делает, — это, конечно, достойно. Но не надо замыкаться на одном себе. Надо идти навстречу тем людям, которые разделяют его точку зрения и которые связаны напрямую с демократией. Один в поле не воин. Не получится играть вдолгую в надежде, что станешь кандидатом в президенты. Не хватит сил. Нужно учитывать все возможные расклады на демократическом фланге, объединяться и объединять, вовлекать в свою работу тех людей, которые могут ему помочь.

— А Путину?

— В каждой стране есть свой лидер. Он несет ответственность не за себя, он не должен ставить на первое место свою персону. Важно помнить, что его избрали люди, в отношении которых он проводит сейчас пагубную внутреннюю политику. Лично я, всматриваясь в историю России, прихожу к выводу, что

Такой человек, скорее всего, не будет способен на жестокие меры, на презрение к своим людям, к народу.

— Под таким человеком вы подразумеваете себя?

— Да, в том числе. В истории мы не один раз с таким сталкивались. Например, Нельсон Мандела, который отсидел 27 лет и стал президентом ЮАР. Посмотрите на Китай, чей нынешний лидер семь лет провел в трудовом лагере. Си Цзиньпин знает, что такое беда, и понимает благосостояние своего народа. Он поднял жизнь китайского народа на очень высокий уровень. Конечно, это не значит, что мы должны полностью копировать Китай с точки зрения политической конъюнктуры. Мы должны идти по европейскому пути развития.

— Вы продолжаете бороться за себя? Вас ведь не признали политзаключенным до сих пор.

— Бороться я не устал. Я родился, чтобы бороться. Что касается статуса политзаключенного — всему свое время. Очевидность не надо доказывать: ее либо видят, либо чувствуют. В моем деле очень много звучит слов: политика, политический заказ, политическое противостояние. Буду ли я признан политическим — это вопрос, в общем, уже формальный. Я думаю, что с точки зрения здравого смысла ни у кого не должно возникать сомнений.

— Вы признали вину в прошении о помиловании, которое подавали в 2018 году (тогда прошение Урлашова было отклонено.— Ред.)?

— Нет. Мое мнение на дело, которое против меня состряпали и сфабриковали, не изменилось. А с какой это стати? Оно как было политически заказанным, так и осталось.

— Вы уже думали о том, чем займетесь на свободе? Политикой?

— Я себя и сейчас чувствую свободным человеком. Я никогда не был рабом и не буду им. У меня внутри это не заложено. Даже несмотря на то, что меня сюда посадили, я не считаю себя проигравшим.

Это самое амбициозное, рискованное и масштабное занятие, профессия, если хотите, — творчество.