В 1987-м мне привезли кассету с альбомом Майкла Джексона Bad, и я просто обалдела. Я была девушка серьезная, поп-музыкой не увлекалась, но в этом было столько свободы, уверенности и новизны, что я как-то не задумывалась, не чересчур ли это легкомысленно. Потом по перестроечному телевидению показали вышедший за несколько лет до этого «Триллер» и видео, где Джексон демонстрирует «лунную походку». Даже сквозь экран телевизора от этого било талантом и энергией.

Конечно, не то чтобы «слухи» о странностях Майкла Джексона и его возможной педофилии до меня не доходили. Да просто его внешний вид в последние годы транслировал «Я очень странный и мне очень плохо!». Известно было и об обвинениях и судебном деле 2005 года. Но одно дело, когда ты что-то там такое слышишь и видишь короткие сюжеты в новостях, другое — когда ты смотришь в глаза людям, с которыми это происходило. Как в фильме Leaving Neverland. В принципе, этот фильм и сделан для того, чтоб мы поглядели им в глаза.

Последняя фраза может показаться напыщенной, но ее смысл совсем не аханье и оханье «ой, несчастные». Потому что когда ты смотришь на главных персонажей фильма — Вэйда Робсона и Джимми Сейфчака, которые в детстве были «любимчиками» Майкла Джексона, и на их родственников, ты полон не только состраданием. Глядя на их матерей, ты думаешь:

На модное сейчас соображение, что, мол, время (конец восьмидесятых — начало девяностых) было другое и тогда такое считалось о`кей, хочется ответить: да ладно, речь идет не о Средневековье. Я, например, в то время была вполне сознательным человеком, а в начале девяностых уже матерью, и понимание того, что может делать странный поп-идол с ребенком, если их оставить на ночь в одной постели, тогда было ровно такое же, как сейчас. А когда ты слышишь, что Джексон дал матери Сейфчака денег на дом, а она, узнав о его смерти, «танцевала от радости, что он никогда уже не навредит никакому ребенку», но не то о том, что она продала этот дом и передала деньги на благотворительность, накрывает чувство дискомфорта. Как будто человек при вас говорит что-то стыдное, а вы ничего не можете с этим сделать.

Но дело, разумеется, не в родителях. Дело в рассказах тех самых выросших мальчиков. В них есть важнейшее — достоверность. И если до просмотра можно рассуждать о феномене «то, что было не со мной, помню», то после — совсем нет. Дело даже не в мельчайших — и вполне порнографических — подробностях, которые выжимает режиссер Дэн Рид из интервьюируемых, а в достоверности эмоциональной. Например, в словах, что

Уйэн Робсон рассказывает, что, когда Джексон удалялся с «новым» мальчиком в спальню, оставляя его ждать в гостиной, он мечтал, чтоб это его Майкл уводил туда и делал бы там с ним «это», — потому что это означало бы, что он все еще важен для своего кумира. Такого не подделаешь. И их объяснения причин долгого молчания и давних показаний в защиту Джексона: стыд, любовь, неполное понимание того, что именно с ними происходило, вплоть до времени, когда у них самих появились дети, — все это звучит убедительно.

Это, разумеется, не значит, что в фильме Leaving Neverland нет передергиваний. Они там, безусловно, имеются: от попыток навесить на Джексона все несчастья этих семей, включая психиатрические диагнозы тех, кто не имел с певцом никаких отношений, до умелого почти-замалчивания их финансовой заинтересованности (в 2013-м Робсон подал многомиллионный иск за растление, который был отклонен ввиду смерти ответчика). Но главные «показания» представляются (скажем, чтоб не обобщать, — мне представляются) несомненными.

И тут хочется и можно винить многое и многих. Институт звезд, превращавший их еще пару десятилетий назад в каких-то богов, которые выше подозрений. Людей из окружения Джексона, которые из-за денег на многое были готовы смотреть сквозь пальцы. Родителей этих мальчиков. Но у меня лично со всеми ими нет никаких отношений. А с Майклом Джексоном они у меня есть. И вот как мне теперь? Смотреть, как он пляшет в клипе Bad и думать, что в это самое время он… Не думать? Не уверена, что такое получится. Наказаны оказались все. Музыка тоже.