Проект стал полной неожиданностью для заинтересованных кругов. В ноябре 2018 года именно в администрации президента (а не в офисе Уполномоченного по защите прав предпринимателей, как обычно) прошло заседание Центра общественных процедур «Бизнес против коррупции». Борис Титов и другие вели речь о необходимости, наоборот, смягчить ст. 210 УК, ставшую жупелом не для «воров в законе», а для бизнеса.

Обсуждались и деградация следствия по «экономическим» делам, и необходимость вернуть прокуратуре часть полномочий по контролю за возбуждением и расследованием уголовных дел (они были у нее отобраны в 2011 году при создании СК РФ). Значит, законопроект № 645492–7 президенту принесли не из Генеральной прокуратуры. А зачем? Этот вопрос требует развернутого ответа.

Для многих, но только не для доктора юридических наук Александра Бастрыкина, окажется сюрпризом, что пояснительная записка к законопроекту № 645492–7 полностью повторяет логику точно такой же, но только 23-летней давности.

В действовавшем до 1996 года УК РСФСР не было специальной статьи, посвященной организованным преступным сообществам (ОПС), хотя по многим составам преступлений (и насильственным, и против собственности) совершение их в группе, и тогда указывалось, и теперь указывается как отягчающее обстоятельство.

В 1996 году проекты законов не выскакивали, как черт из табакерки, и к обсуждению еще привлекались широкие круги ученых. Но по поводу ст. 210 дискуссий не возникло. То была пора разгула ОПГ, которые промышляли преступными промыслами и совершали с этими целями также насильственные преступления. Именно для того, чтобы привлекать к ответственности их организаторов, которые сами рук часто не марают, и была по образцу зарубежного законодательства введена статья 210, помещенная в главу 24 действующего УК РФ: «Преступления против общественной безопасности».

Споров не было и по той причине, что возможность применения этой конструкции по экономическим делам в 1996 году никому и в голову не приходила. Ведь ст. 210 говорит о создании ОПС лишь для совершения тяжких или особо тяжких преступлений, а в 90-е, в пору расцвета рыночных настроений, преступления в сфере экономки в разряд тяжких за редким исключением не попадали.

Но практика применения ст. 210 по прямому назначению не заладилась. Так, Захарию Калашову (он же Шакро Молодой), который был осужден в прошлом году в связи с перестрелкой в Москве, она даже не вменялась. И напротив, сейчас ее инкриминируют, например, владельцу группы «Сумма» Зиявудину Магомедову.

До 2013 года добавление ст. 210 к другим составам позволяло любому члену ОПС настаивать на рассмотрении дела судом присяжных, которые нередко оправдывали подсудимых не только в части ОПС, но заодно и по тем преступлениям, которые, может быть, имели место. Силовое лобби развернуло целую кампанию против суда присяжных в законодательных органах и в прессе. В 2013 году под предлогом разгрузки судов в связи с созданием апелляционных инстанций подсудность по ряду преступлений, включая ст. 210, от областных перешла к районным судам и оказалась вне компетенции присяжных.

В 2009 году в ст. 210 было внесено изменение: если прежде признаком ОПС была сплоченность, то теперь стала — ​«структурированность». Эта как бы чисто редакционная правка сильно облегчила задачи обвинения: если сложно доказать «сплоченность», например, коллектива банка, то структурирован он уже на уровне штатного расписания.

Параллельно, начиная с «нулевых», при помощи внесения поправок в УК шел процесс ужесточения наказания по преступлениям против собственности, и «экономические» составы постепенно перешли в разряд тяжких. В какой-то момент у следственных органов (разной принадлежности: СК, ФСБ, МВД, ФСКН) появился соблазн применять ст. 210 и по «предпринимательским» делам — ​и это как минимум сильно облегчает их работу.

19 сентября 2015 года в Республике Коми по ст. 210 УК были задержаны губернатор Вячеслав Гайзер и его предшественник, ряд их заместителей и других чиновников, а параллельно прошли задержания в коммерческих структурах в Москве. Следственный комитет сразу сообщил о разоблачении целой мафии. Спустя три года дело поступило в Москворецкий районный суд Москвы, но там с ним сейчас не все гладко. Экспертиза подтвердила, что голос на записях, представленных Демьяном Москвиным (в этом деле он свидетель, но ранее осужденный по выделенному делу), принадлежит следователю по особо важным делам СК РФ Н.В. Тутевичу.

После первых показаний Москвина в суде Тутевич вызвал его «на допрос». Москвин, оставленный по подписке о невыезде в обмен на признательные показания, прихватил диктофон. А когда 8 мая 2018-го (в разгар «дела Гайзера», шедшего в соседнем зале) тот же Замоскворецкий суд приговорил его к 6 годам колонии строгого режима, недовольный таким результатом Москвин обнародовал сделанную запись. Приведем выдержку из нее (полностью запись опубликована еще в прошлом мае, но тогда не было экспертизы).

После появления записей приговор Москвину отменен, дело будет рассматриваться заново. А вот вопрос: «Чем отличается ОПГ (организованная преступная группа) от ОПС (организованное преступное сообщество)?» — ​на самом деле интересный, и от ответа на него зависит, на сколько лет подсудимые уедут в места лишения свободы.

По версии обвинения, главной целью мошенничества, ради которого ОПС было создано еще в 2005 году, стал захват птицефабрики в Сыктывкаре, завершившийся в 2015-м. В течение 10 лет «сообщество» пролоббировало десятки распоряжений органов власти республики, которые завершились неравноценным обменом акций.

Схему обвинения, изложенную на тысячах страниц, защита ставит под сомнение одним вопросом: зачем понадобилось ОПС? Если фабрика была столь лакомым куском, у руководства Коми была масса возможностей захватить ее в два хода. Мы не обсуждаем вопрос о виновности части подсудимых по конкретным эпизодам (например, взяток). Но страшная ст. 210 УК оказывается где-то сбоку.

9 августа 2016 года в камере СИЗО в Москве был обнаружен с петлей на шее труп Антона Фаерштейна — ​второстепенного фигуранта «дела Гайзера», который управлял офшорными компаниями одного из участников финансовых схем, сидя в Москве. В день самоубийства он был конвоирован в Следственный комитет, где ему было предъявлено обвинение по части 3 ст. 210 УК (от 15 до 20 лет), а не по части 2, на которую он надеялся, рассказывая о распределении ролей в ОПС.

Фаерштейн вообще не был бы привлечен к «делу Гайзера» или, по крайней мере, не оказался бы в СИЗО, если бы не сомнительная конструкция ОПС. На его месте, в общем, мог оказаться всякий, кто управляет чужими финансовыми активами.

Даже без учета организационного шока в Коми, по-человечески: зачем это все было? А иначе СК РФ пришлось бы тихо и вдумчиво расследовать конкретные эпизоды — ​не было бы ни реляций, ни повышений по службе, а может, и вовсе ничего бы у них не вышло, потому что механизм действия ст. 210, входящий в привычку, влечет за собой ту самую деградацию и дисквалификацию следователей, о которых говорили в прошедшем ноябре на встрече в администрации президента ее участники.

Возможно, именно проколы по «делу Гайзера» привели к появлению законопроекта № 645492–7. Конечно, закон обратной силы не имеет, но

На суде по продлению меры пресечения Зиявудину и Магомеду Магомедовым 30 января братья ходатайствовали о допросе свидетелей, которые могли бы подтвердить, что отношения между ними давно прохладные. Суд отказал: где братья, там и «ОПС».

Магомед вообще не имеет отношения к группе «Сумма», которую создал Зиявудин, тоже давно отошедший от управления бизнесом. Будучи бенефициаром, он не просто не участвовал в переговорах и не подписывал никаких документов по конкретным сделкам, но по закону и не имел права вмешиваться в работу топ-менеджеров, которым, по логике следствия, вменяется хищение бюджетных средств.

Вероятно (хотя проект № 645492–7 — ​еще не закон), это и есть «занятие высшего положения в преступной иерархии», и остается найти иерархию как таковую. Вообще-то в компаниях группы «Сумма» в недавнюю еще пору ее расцвета работало 35 тысяч человек, они реализовывали проекты в портовой логистике, нефтегазовой отрасли, инжиниринге, строительстве и в сфере телекоммуникаций в 40 регионах. Вопрос теперь лишь в том, включать ли их всех в ОПС, или остановиться на топ-менеджерах.

Видимо, столь расплывчатая конструкция показалась неубедительной даже СК, и при продлении срока содержания под стражей перед судьей лежал и «насильственный» эпизод: некие мастера единоборств причинили соотечественнику повреждения средней тяжести. Ни один из братьев прямых указаний им на это не давал, а сам эпизод был процессуально соединен с «делом Магомедовых» только на 10 дней на время суда, а затем отсоединен обратно.

Как и в «деле Гайзера», расследование начато не с фундамента конкретных эпизодов, на основании которых можно было бы сделать вывод об ОПС, а как бы сразу с крыши: с выяснения вопроса, кто с кем какие заключал договоры. В качестве «преступной» здесь рассматривается обычная хозяйственная деятельность, а

С именем петербургского бизнесмена Дмитрия Михальченко СМИ связывают целый букет уголовных дел: сначала его обвинили в контрабанде 4,5 тысячи бутылок коньяка, а затем в организации преступного сообщества вместе с владельцами крупного застройщика «БалтСтрой», в хищениях при строительстве президентской резиденции «Ново-Огарево» и других объектах ФСО России.

Еще в марте 2016 года в интервью каналу Рен-ТВ жена одного из совладельцев «БалтСтроя» Станислава Кюнера Юлия Пасова сообщила о многочисленных хищениях, которые совершал ее муж с его друзьями и одноклассниками при реконструкции объектов культурного наследия. СМИ назвали это дело «делом реставраторов».

9 сентября 2017 года Дорогомиловский суд Москвы осудил обвиняемых, в числе которых был заместитель министра культуры РФ Григорий Пирумов, за совершение хищений на объектах Минкульта. Приговором было установлено, что эти хищения они совершали благодаря деятельности организованной группы, в составе которой были совладельцы и директора «БалтСтроя»: Дмитрий Сергеев и Александр Коченов. Но по «делу Михальченко» эти же осужденные превращаются в невинных строителей, из дела «пропадают» различные эпизоды хищений «балтстроевцев», а вся вина перекладывается на Дмитрия Михальченко: видимо, он более интересен следствию (или кому-то еще) как наиболее крупный предприниматель.

Упоминавшаяся Юлия Пасова еще в одном интервью не самому известному СМИ рассказала, что ее бывший муж (Кюнер) после дачи нужных показаний отпущен из СИЗО под подписку и ведет роскошный образ жизни в особняке, который, еще находясь под стражей, даже сумел переоформить на друзей. Конечно, и эта дама лишь шестерка в пасьянсе спецслужб, но ее рассказ позволяет нам лучше увидеть методы следствия. Они строятся на манипулировании даже не свидетельскими показаниями (что оказалось бы уголовно наказуемым подлогом), а самими свидетелями — ​они же и обвиняемые по делам, произвольно выделенным из «материнских».

Горячие публицисты сравнивают эти дела со сталинскими процессами. Сравнение хромает: там все было выдумано от начала до конца, а тут речь лишь о сомнительности блуждающих ОПС, а не хищений. Там были реальные пытки, а тут только СИЗО, условия содержания в которых Европейский суд, правда, неоднократно признавал «пыточными». Но и сходство есть — ​оно, прежде всего, в использовании взаимных оговоров.

Весь этот механизм стоит на двух китах: статье 210 и главе 40.1 УК РФ, трактующей о «досудебных соглашениях о сотрудничестве» (в просторечии — ​«сделка»). К «шестерням» добавляется «смазка»: средневековые условия в СИЗО, отсечение защитников — ​сначала механическое (при помощи недопуска в СИЗО и подмены адвокатами «по назначению»), а затем через «подписки о неразглашении».

Вменение ОПС грозит обвиняемым жуткими сроками, а следователям позволяет, напротив, получить дополнительное время для завершения расследования (полтора года вместо одного). Ст. 108 УПК (в редакции 2009 года) ввела запрет (за рядом исключений) на заключение под стражу по экономическим делам, а по ст. 210 редкий судья осмелится отказать в этом. Пленум ВС РФ обращал внимание и на недопустимость заключения под стражу по таким делам в отсутствие в деле потерпевших, но по ст. 210 из главы УК о преступлениях против общественной безопасности «потерпевшим» оказывается целое «общество» — ​оно всегда под рукой.

Глава 40.1 была добавлена УПК в 2009 году — ​сторонники «сделки» ссылались на опыт США. Однако там обвиняемый, отказавшись от досудебного соглашения, попадает в суд присяжных, где велики шансы оправдания. В российском же суде, выносящем менее процента оправдательных приговоров, шансов практически нет.

Сейчас в особом порядке (без исследования доказательств) суды рассматривают более 80 процентов всех дел. По «сделкам» озабоченные показателями опера и следователи иной раз списывают так называемые «висяки» — ​зарегистрированные, но нераскрытые преступления. Но это лишь первое из побочных следствий «досудебных соглашений».

Второе заключается в том, что показания «по сделке» создают в российских судах фактическую преюдицию для других — ​подчас мнимых — ​соучастников. Конституционный суд обращал внимание, что такие показания сами по себе еще не изобличают тех, против кого они даны. Но сторона обвинения тащит «сдельщика» в суд над теми, кто не признал вину, и там он повторяет показания. Если боится запутаться, можно сказать, что все забыл, и тогда будут зачитаны показания, данные на предварительном следствии.

Сбоев, как в истории с Москвиным в «деле Гайзера», почти не бывает. А в случае чего можно вернуться и к более жестким мерам. В «деле Сугробова», где тоже фигурировала ст. 210 УК, зам­главы антикоррупционного отдела МВД РФ Борис Колесников вообще не то сам выпрыгнул из окна 6-го этажа Следственного комитета, не то кто-то ему помог, хотя то и другое в этом здании было, наверное, не так легко сделать.

Рассмотрев апелляционные жалобы по «делу Сугробова», Верховный суд РФ, хотя и не отменил приговор Московского городского, снизил ему срок наказания сразу на 10 лет (и остальным тоже). Точно такое же наказание они получили бы и за обычное превышение должностных полномочий (это и было реальным обвинением), без ОПС. Судьи намекнули, что ст. 210 была там просто лишняя, но это был только намек: а кто же отважится в открытую отнимать у СК РФ и спецслужб такую игрушку?

Чтобы у читателей «Новой» не возникало иллюзий, что большинству из них ст. 210 уж никак не грозит, расскажем, как при необходимости она может быть применена и к так называемым «простым людям».

В декабре прошлого года после двух лет заседаний присяжные в Брянском облсуде оправдали кандидата сельскохозяйственных наук Ольгу Зеленину из Пензы и с ней еще 13 подсудимых. В 2012 году Зеленина подготовила заключение по делу Сергея Шилова — ​тот попал под колпак ФСКН, торгуя кондитерским маком в Брянске. Основываясь на научной методике, Зеленина утверждала, что извлечь из такого мака наркотик нереально — ​но это противоречило видению ФСКН.

Зеленина провела больше месяца в СИЗО по обвинению в «соучастии в контрабанде наркотиков», затем бывший ФСКН предъявил «превышение должностных полномочий», а когда стало ясно, что таких полномочий у Зелениной вовсе и не было, посадил на скамью подсудимых с тринадцатью другими «членами ОПС» как «пособника» (то есть опять же соучастника) ОПС. Тут ст. 210 — ​палочка-выручалочка для следователя-«незнайки»: не знаю, что еще предъявить, пусть будет 210-я!

Присяжные в Брянске оправдали Зеленину одновременно с тем совещанием на Старой площади, где говорилось о необходимости смягчения ст. 210. На уровне здравого смысла им было понятно то, что еще только обсуждалось (до появления президентского проекта) в Генеральной прокуратуре, предпринимательских структурах и учеными: ОПС зачастую оказывается просто фикцией.

Состоите ли вы на госслужбе, в том числе в тех самых «правоохранительных органах» («дело Сугробова»), или в администрации региона («дело Гайзера»), занимаетесь ли бизнесом («дело Магомедовых») или просто добросовестной наукой (случай Зелениной), — ​вы так или иначе входите в какую-то «структуру» или просто взаимодействуете с какой-то другой. А их все могут когда-нибудь вдруг объявить ОПС!

Задержания по ст. 210 сопровождаются информационным шумом и утечками: это и следствие, но и важная часть механизма. Ведь часто уже трудно провести границу между действиями следователей и спецслужб и их освещением в СМИ: порой кажется, что и суд — ​тоже лишь приставка к телевизору. Но в шум, имитирующий «борьбу с коррупцией» для массового зрителя, надо встроить и более тонкую информационную игру, адресованную тем, кто видит также теневую сторону (чаще всего не полностью). Для них эти утечки вроде интервью бывшей жены обвиняемого из «БалтСтроя».

Такие игры важны не для следователей, хотя они и отбирают у адвокатов «подписки о неразглашении», а сами разглашают данные следствия без зазрения совести, а для тех, кто стоит за кадром. Адресуются они и «главному телезрителю страны». Но он просто не в состоянии это переварить и, стреноженный собственными мантрами о невмешательстве в правосудие по делам вроде «дела Зелениной», сам превращается все больше в «только зрителя» — ​и даже без права выключить телевизор.

В ежегодном послании 20 февраля президент снова указал на недопустимость атак силовиков на бизнес. Но это — ​слова, повторяемые из года в год. Дела в отношении крупных бизнесменов (Магомедовых, Михальченко и других) говорят о другом. Каждое из них заслуживало бы подробного анализа в отдельной статье, и мы будем следить за тем, как на выступление президента отреагируют силовики.