Вручение XVII Европейской театральной премии в Александринском театре в минувшую субботу являло собой микст, фьюжн, наконец, парад торжествующей эклектики нынешней жизни.

Герой премии этого года — Валерий Фокин. Его режиссерскую деятельность отметили самой престижной сценической наградой Старого Света. Она существует семнадцать лет, вручается за особые, из ряда выходящие заслуги в постановочном искусстве, в России такой из живущих обладает только Лев Додин.

Младший родич премии — «Театральная реальность», ее вручали Андрею Могучему, Кириллу Серебренникову. Эту же премию по странной неточности большого жюри получил некогда и Юрий Любимов.

Казалось бы, есть смысл взять героя крупным планом. Фокин за полвека режиссерской деятельности создал свой художественный мир со своими, лишь ему присущими признаками — жесткий ритм, отшлифованная мысль, отточенная форма, крупность исследуемых вопросов. Он давно заслужил эту награду.

Однако на подступах к центральному событию было еще семь награжденных и, соответственно, семь спецсюжетов, посвященных награждаемым «Новой реальностью» — постановщикам драмы и хореографии со всей Европы — бельгийскому марокканцу Сиди Ларби Шеркауи, поляку Яну Кляте, француженке Жюльен Госелин, Тьяго Родригесу из Португалии, цирковой компании «Циркус Циркор» из Швеции. Да еще Специальная премия, которую получала за бабушку внучка выдающейся испанской актрисы и режиссера Нурии Эспер.

Когда дошло до финального восклицательного знака, зал уже переполнили острые впечатления. Всему тут нашлось место: от подчеркнуто роскошных декораций сцены, взятых из «Маскарада», до подчеркнуто непарадных номинантов, чья общая небрежная мятость составляла по­учительный контраст ведущим. Европейские декларации и политкорректность теснили попытки театрального праздника, и самыми уместно-неуместными на сцене казались персонажи в костюмах скоморохов и арлекинов — массовка «Маскарада» по мотивам Головина и Бакста. А также — от сдержанно неброских речей вице-премьера и министра культуры до разлитой во всей речи и.о. губернатора Петербурга задушевной «человечинки» (так и звучал в ушах рефрен «отец родной» из фокинского «Двойника»). Александр Беглов креативно замешал императора Николая I, великого автора комедии «Ревизор», 1736-й как год ее создания и рефрен про рюмку чая. К тому же параллельный сюжет возник, как только нервозный голос синхронистки в наушниках перестал переводить на русский язык призывы европейских коллег освободить Кирилла Серебренникова. Усилия человека, призванного механически транслировать чужую речь, шли исключительно на то, чтобы пропускать крамольную фамилию. Из-за этого в наушниках раздавался треск, возникали растерянные паузы.

Председатель жюри Европейской театральной премии Жорж Баню вышел и зачитал письмо Мило Рау швейцарского режиссера, который не смог присутствовать на церемонии. На его чтении, кстати, во избежание каких бы то ни было подозрений в цензуре, настоял сам Фокин. Письмо было длинным. Вот его центральная часть:

После этого вышли на финальную коду: в высшей степени серьезную и значительную речь о происходящем в стране и вокруг процесса сказал Лев Додин. Спас тем самым честь русской части театрального зала, до этого мгновения лишь принимавшей вербализованную тревогу европейских коллег о судьбе Серебренникова аплодисментами. Он, как уже взысканный наградой, и призван был наградить Фокина. И наградил. Фокин получил свою премию, но не свой, положенный в этот день фимиам. Густой аромат российской юстиции вполз в роскошный красно-золотой зал России, ломая жанр, портя праздник, смещая центр события.

…Вспоминаю, как после фокинского «Крокодила», одного из центральных событий фестиваля «Уроки режиссуры», в фойе услышала два мнения.

— Как вы такое решились привезти — это же прямо против сегодняшней российской власти? — поражался один из ее служителей.

— Зачем это сегодня в России — это ж против всех участников «театрального дела»! — негодовал один известный либерал.

«О, как я угадал!» — мог бы сказать Федор Достоевский словами булгаковского Мастера.