На портале журнала Wired — культового промеж интеллектуалов, влюбленных в информационные технологии, есть закрепленный раздел Most Popular. В первой пятерке самых популярных публикаций, в окружении сплошь свежих статей, устойчиво зависает текст Энди Гринберга, озаглавленный «Как целая нация превратилась в тестовую лабораторию России по ведению кибервойны», написанный в июле 2017.
Стало любопытно: это что же нужно такое написать, чтобы тема не отпускала многомиллионную аудиторию Wired почти полтора года?!
В статье Гринберга рассказывается о том, как ровно в полночь накануне нового 2016 года в Киеве погас свет. Главный герой — специалист по украинской кибербезопасности, вспомнил, что в декабре 2015 года (опять-таки в полночь) свет тоже погас. Было очень холодно и из-за нарушения в подаче электроэнергии трубы отопительной системы едва не лопнули, а люди едва не замерзли.
Несмотря на то, что свет зажгли уже через пару часов, специалист по украинской кибербезопасности, сразу догадался: работают русские хакеры. Почему?
Свет, может быть, и гас лишь дважды за два года, зато все остальное время страну непрестанно преследовали цифровые апокалиптические омены: в СМИ и на электростанциях, в транспортных и военных структурах, у политиков и аналитиков постоянно ломались компьютеры, исчезали файлы, самопроизвольно стирались данные.
Президент Порошенко прямо сказал: «За два последних месяца на 36 украинских объектов было произведено 6500 кибератак». Международные специалисты по кибербезопасности из-за отсутствия достаточных доказательств ограничились намеками, но у президента Порошенко сомнений не было: «Расследования украинских экспертов однозначно указывают на прямую или косвенную вовлеченность российских спецслужб, развязавших кибервойну против Украины».
Далее Гринберг обстоятельно излагает подробности взломов украинских компьютеров, описывает запоротые загрузочные сектора жестких дисков и сокрушается неспособностью антивирусных программ противостоять саранче из Пятой печати грядущего Киберапокалипсиса, явившейся в образе червя KillDisk и трояна BlackEnergy.
В 2014 году калифорнийская компания FireEye, специализирующаяся на кибербезопасности, возложила вину за распространение вредоносного кода KillDisk и BlackEnergy на территориях Польши и Украины на российскую хакерскую группу Sandworm, и эта версия впоследствии легла в основу официальной американской позиции.
С тех пор американские специалисты рука об руку с украинскими коллегами денно и нощно изучают подрывную деятельность «кремлевских хакеров» на Украине, которую, как объясняет Гринберг, Россия превратила в тестовый полигон для будущей кибервойны против Соединенных Штатов и остальных стран свободного мира.
Такая вот вышла статья у Энди Гринберга, наполненная сочным макабром и оттого пользующаяся заслуженной популярностью у технической интеллигенции.
Зачем, спрашивается, я вспомнил в ноябре 2018 кибератаки на Украину двухлетней давности, хорошо изученные и подробно описанные? Затем, что статья Гринберга грубо деформирует истину, причем сразу по двум направлениями — информационному и временному.
Смысл информационной деформации заключается в проталкиваемой читателям Wired иллюзии, согласно которой цифровой Апокалипсис ведет лишь один — русский — Всадник.
Смысл временной деформации — в представлении о кибервойне как о чем-то грядущем, ожидаемом в будущем.
Из уважения к интеллектуальному потенциалу читателей «Новой» мне бы хотелось расставить правильные акценты в этой теме и уберечь нас всех от пропагандистской примитивизации, которую навязывает статья Гринберга.
Начну с временной деформации.
Реальность такова, что кибервойна не вот-вот начнется, а ведется уже давным-давно, едва ли не с рождения Мировой паутины.
Романтики вроде Тима Беренса-Ли задумывали Web как позитивное цифровое пространство, в котором люди смогут реализовывать свой творческий потенциал и обмениваться возвышенными импульсами. Предполагалось, что виртуальное сообщество станет альтернативой пакостям реальной жизни.
Случилось, однако, то, что только и могло случиться: Интернет стал банальным отражением реальной жизни, а злая природа человека проявилась в нем с удвоенной силой благодаря анонимности и безнаказанности.
В 90-е годы цифровое сообщество училось сбиваться в волчьи стаи и оттачивало специфические орудия ведения враждебных действий в духе Томаса Гоббса (bellum omnium contra omnes). В нулевые анархия закончилась и произошло структурирование цифрового пространства на принципах национального и геополитического суверенитета.
Еще в 30-е годы прошлого века немецкий философ Карл Шмитт дал замечательное определение суверена как «того, кто принимает решение о чрезвычайном положении». Для того чтобы национальные и транснациональные элиты могли реализовывать собственные претензии на власть, требуется «чрезвычайное положение», которое, в идеале, устраивать не в родном государстве, а на обособленной территории — «двойственной и неясной зоне, на пересечении юридического и политического».
Создание подобной внеправовой территориипозволяет сохранять видимость приличия и творить при этом чудовищные беззакония. Итальянский философ Джорджио Агамбен удивительным образом предсказал неизбежность появления в современном обществе островов «правового беспредела» за 6 лет до 11 сентября 2001 года.
Специфика тюрем вроде Абу-Грейб и Гуантанамо как территорий «чрезвычайного положения» в том, что в них можно пытать и содержать без суда и следствия, оставаясь при этом в рамках демократического общества и правового государства. Именно по причине экстерриториальности этих тюрем и чрезвычайности ситуации.
Уже помянутый Джорджио Агамбен в монографии «Homo Sacer» иллюстрирует важность «чрезвычайного положения» для реализации суверенных амбиций«Декретом о защите народа и государства», который Адольф Гитлер издал сразу после прихода к власти (28 февраля 1933 года).
Этот декрет позволил нацистской власти формально не отменять Веймарскую республику, и при этом вносить поправки в конституцию в плане урезания личных свобод. Забавно, что «декрет никогда не был отменен, что с юридической точки зрения позволяет считать Третий Рейх чрезвычайным положением, длившимся 12 лет».
История нам показала, что у беззаконий, творимых под прикрытием «чрезвычайного положения», нет пределов.
После глобального переворота в мировом порядке, случившегося 11 сентября 2001 года,
Интернет стал экстерриториальной площадкой, идеально подходящей для любого «беспредела» под прикрытием риторики о «чрезвычайном положении».
Читатель уже догадался, что эта риторика родилась из жупела «международного терроризма» и фантома бин Ладена. Американцы выпустили джинна из бутылки, поэтому подключение к гражданской войне за суверенные права игроков, ранее находившихся на обочине истории, — России и Китая, было лишь вопросом времени.
Полноценная и широкомасштабная кибервойна началась не в декабре 2015 года на Украине, а в 2001 году после принятия «Закона о патриотизме» — неслыханной в истории американской демократии инициативе, поправшей большую часть свобод, которые отвоевывались американском гражданским обществом на протяжении столетий. И все это под прикрытием «чрезвычайного положения» и «защиты национальных интересов».
Несколько лет российские и китайские властные элиты с восхищением наблюдали за работой Старшего брата, кульминацией которой стал
киберчервь Stuxnet, разрушивший 1000 (!) ядерных центрифуг на заводе по обогащению урана в иранском Нетензе (совместная израильско-американская операция «Олимпийские игры»).
Апокалиптическая картина понравилась — и понеслось.
Примитивные DoS-атаки из арсенала нулевых (2007 в Эстонии, 2008 в Грузии, 2009 в Киргизии) сменились высокопрофессиональной точечной деструкцией последней пятилетки: взлом серверов немецкого парламента в 2015, в результате которого мир узнал (и быстро забыл) о фактах слежки американского Агентства национальной безопасности за немецкими политиками высшего эшелона; вредоносное ПО хакерской группы Fancy Bear, внедрявшееся с 2014 по 1016 годы в смартфоны украинских офицеров и разрушившее затем 80% украинского арсенала гаубиц D-30; и т.д.
Одним словом, война идет давно и ведут ее все, кому не лень: от китайцев и индийцев до бразильцев и канадцев, не говоря уж об украинцах и американцах.
Однако слышим мы почти исключительно о русских. Почему?
Если коротко, то дело в традициях отношения государства и общества к информации.
Россия — полноценная наследница Светского Союза, в котором с первых часов октябрьского переворота и на протяжении всей последующей истории всякая информация из-за переменчивости конъюнктуры была чревата государственной тайной и потому строго контролировалась.
Бесконечные переписывания и вымарывания одних и тех же страниц в «Большой советской энциклопедии» и катехизисе «Краткой истории КПСС», гробовая тишина о новочеркасском расстреле и тактическом ядерном испытании на Тоцком полигоне под кодовым названием «Снежок» — подобные традиции делают невозможным и сегодня открытый разговор о кибератаках, которые наносят урон российским компьютерным системам, вполне возможно, что ежедневно.
В отличие от России с ее фигурой бесконечного умолчания современное западное общество идеально описывается концепцией Ги Дебора об интегрированном спектакле, в котором медийный образ доминирует над реальностью (помните культовый фильм 90-х «Хвост крутит собакой»?)
Медийная доминанта, формирующая реальность в интегрированном спектакле, основана не на затыкании ртов (удел концентрированного спектакля, характерного для государственного капитализма России и Китая), а на деформации реальности с помощью непропорционального педалирования нужных мифологем.
О том, что главным монстром современных кибервойн выступает необольшевистская Россия, каждый день можно прочитать в 99% западных СМИ. О том, что подрывная активность АНБ в цифровом информационном пространстве затмевает все остальные страны вместе взятые, тихо шепчут где-то на задворках социальных сетей Эдвард Сноуден, Джулиан Ассанж, да еще пара-тройка чудаков, заклейменных политкорректным обществом нерукопожатными маргиналами.
Зачем маргиналам затыкать рот, если вредная информация давно утонула в потоке правильных медийных образов?
Одним словом, кибервойна не «если завтра», а уже давно как наша общая и единственная реальность. И в этой реальности меня лично беспокоит единственный вопрос: как от этого уберечься? Как избежать ситуации, когда утром, открыв компьютер, я увижу на экране замок ransomware с требованием энного количества биткоинов в обмен на разблокировку моих файлов, зашифрованных злоумышленником?
Решение, конечно, не комильфо, но ничего лучше заблаговременного создания персональной территориидля сценариев чрезвычайного положения, в голову не приходит. В реальной жизни такой территорией станет, наверное, запас круп, спичек и бункер. В киберпространстве спасение от действий враждебного мира — в создании надежного бэкапа вашей цифровой собственности: от писем и файлов до кошельков с криптовалютами.
Главное понимать, что дальше все будет только хуже, кибервойна всех со всеми будет набирать обороты, а враждебность Интернета — в свете совершенствования технологий — затмит воображение даже самых лютых мизантропов и пессимистов.
