*Здесь и далее по тексту: ИГИЛ, «Исламское государство», ДАИШ – названия террористической организации, запрещенной на территории РФ.

Саманта Салли и ее муж Муса Элхассани жили обычной жизнью американцев на Среднем Западе, в Индиане, с двумя детьми — ​сыном Мэттью от первого брака Саманты и дочерью Сарой. По словам Саманты, Муса не был слишком религиозным, бывало, что даже употреблял наркотики и изменял ей. В конце 2014 года семья решила переехать на родину Мусы, в Марокко, и начать все заново. После краткой остановки в Гонконге (Саманте тогда было неизвестно, что это типичный отвлекающий маневр) семья полетела в Турцию — ​в отпуск, как Саманта думала.

Вскоре они оказались близ сирийской границы — ​на руках у Саманты был Мэттью, а муж держал Сару. Муса сказал, что либо они все вместе присоединятся к ИГИЛ, либо же мать с сыном могут уезжать, но Сара останется с ним.

Из США в ИГИЛ уехали 38 женщин и двенадцать детей. И лишь две женщины с детьми вернулись — ​Таня Джойя в 2013 году и Саманта Салли в 2018-м.

Обе они поехали в Сирию с детьми вслед за мужьями, и обе отрицают какое-либо участие в насильственных действиях. После двух недель, проведенных в ИГИЛ, Таня сбежала и связалась с властями США, а Саманта прожила там более трех лет и была задержана американскими военными после падения Ракки. Поэтому Таня смогла избежать уголовного преследования, а Саманту заподозрили в обмане ФБР, обвинили, и она ждет суда. Этот уникальный для США опыт возвращения двух женщин и их восьмерых детей минимален по сравнению с опытом западноевропейских стран, куда вернулись 138 женщин и 834 ребенка.

В этой статье мы проанализируем опыт и подходы западных стран к возвращению женщин и детей из ИГИЛ. Не все из них можно признать «лучшими практиками», но анализ подобной работы крайне важен для обмена информацией и выработки оптимальных стратегий. Поскольку Россия стала одной из стран, откуда джихадисты массово уезжали в Сирию и Ирак, международный опыт по возвращению детей и женщин из зоны конфликта и для нее является актуальным.

Кто возвращается

Из 41 тысячи иностранцев, присоединившихся к «Исламскому государству» в Сирии и Ираке после провозглашения халифата в 2012 году, 7366 человек вернулись в свои страны. Среди возвращающихся лишь четыре процента составляют женщины и четырнадцать процентов — ​дети. Казалось бы, по сравнению с мужчинами количество женщин и детей мало, но

Боевики ИГИЛ массово погибают или перебираются в другие зоны вооруженных конфликтов, а их женщины и дети попадают в плен к местным группировкам, сирийской армии или силам коалиции.

Возвращение иностранных боевиков из Сирии происходило «волнами». Самая большая волна была в 2012–2014 годах, непосредственно перед или сразу после провозглашения халифата. Эти люди часто были разочарованы в джихадизме. Вторая волна началась в июне 2015 года как следствие интенсивных бомбардировок, из-за которых в ИГИЛ резко ухудшились условия жизни, и люди стали массово погибать. Третья и последняя волна наступила из-за потери ИГИЛ большей части захваченной им территории.

Мужчины, покинувшие «Исламское государство» в первые годы халифата, находились там недолго и часто уезжали, разочаровавшись. Тогда как бежавшие после 2017 года нередко возвращались домой, чтобы выжить, а не по причине отказа от идеологии. Женщины же всегда были сильно ограничены в передвижениях, из-за чего им было крайне трудно, если вообще возможно, самостоятельно покинуть территорию ИГИЛ. Тем из них, у кого на руках были малолетние дети, организовать побег было еще тяжелее.

После освобождения территории, подконтрольной ИГИЛ, были задержаны тысячи некомбатантов. Меньшинство было возвращено в страны происхождения. Более трех тысяч из них, имеющих иностранное гражданство, удерживаются в ожидании судов в иракских и сирийских местах заключения.

Европейские лидеры не раз прямо или косвенно говорили о том, что иностранным боевикам лучше не возвращаться в страны происхождения. Секретарь Совета безопасности Великобритании заявлял о том, что британских террористов нужно выловить и уничтожить, не позволив им вернуться обратно. Власти Бельгии официально объявляли, что возвращение бельгийских боевиков не соответствует «стратегическим интересам страны», а Австралия лишила гражданства шестерых боевиков, у которых оно было двойным.

Международное право не требует от стран активно репатриировать людей, поэтому многие европейские женщины по-прежнему пребывают в состоянии неопределенности в местах заключения.

Сложности репатриации

Возможно, самый важный вопрос, на который власти ищут ответ в отношении любого возвращающегося, — ​насколько он представляет угрозу для безопасности граждан. Эти опасения небеспочвенны, потому что возвращенцы уже совершали акты террора. Первый подобный случай произошел в 2014 году, когда Мехди Неммуши открыл огонь в Еврейском музее в Брюсселе. Вскоре последовали и другие нападения, включая серию атак в Париже в ноябре 2015 года и взрывы в Брюсселе в марте 2016 года. Согласно докладу контртеррористического комитета ООН, «изучение 510 нападений, организованных ИГИЛ вне Ирака и Сирийской Арабской Республики вплоть до 31 октября 2017 года, показало, что иностранные боевики-террористы участвовали в более чем четверти атак». Несмотря на то, что с 2016 года ни одна атака в Европе не связана с возвращенцами, государственная оценка исходящих от них угроз резко изменилась.

Судебное преследование тех, кто возвращался до 2014 года, не было системным, в том числе из-за отсутствия в законодательстве соответствующих норм. Сбор доказательств в зонах военных действий, особенно за рубежом, практически невозможен, поэтому зачастую не существует способов доказать участие конкретного лица в преступлениях. Без достаточных доказательств возвращенцы не могли быть обвинены в терроризме. Вместо этого им нередко предъявляли обвинения в более мелких преступлениях с куда более короткими сроками заключения.

Лишь в 2014 году ООН единогласно приняла Резолюцию Совета Безопасности номер 2178, которая устанавливала, что «государства-члены ООН должны внутренним уголовным правом криминализировать перемещение, финансирование, организацию и обеспечение перемещения (к примеру, вербовку) с целью совершения, планирования, подготовки или участия в террористических актах, равно как и организацию либо участие в тренировке террористов». После этого в национальные системы законодательства западных стран были внесены соответствующие изменения.

Женщин, возвращавшихся в первые годы существования «Исламского государства», обычно не подвергали преследованию — ​в основном потому, что их решение присоединиться к ИГИЛ рассматривалось как результат манипуляции, а они сами воспринимались как жертвы. С тех пор была признана их субъектность, а выполняемые ими поддерживающие функции в отношении воюющих мужчин были многими государствами определены как опасные.

При этом в большинстве стран Европы малолетние дети, возвращающиеся из ИГИЛ, воспринимаются как «находящиеся в опасности», их дела рассматриваются специальным судьей по делам молодежи. При этом детям разрешают оставаться с родными до тех пор, пока те могут о них заботиться.

В некоторых случаях риски, ассоциируемые с подростками, оценивают как сопоставимые со взрослыми боевикам — ​из-за идеологической обработки, которой мальчики могли подвергаться в ИГИЛ начиная с шестилетнего возраста. В Нидерландах это касается детей в возрасте от девяти, а в Бельгии — ​от двенадцати лет.

Во многих странах репатриация детей и подростков происходит после подтверждения происхождения от гражданина страны (на основе сходства ДНК). В 2017 году было объявлено, что любому ребенку в возрасте до десяти лет с подтвержденным бельгийским происхождением будет разрешено вернуться, тогда как решение по остальным несовершеннолетним будет приниматься в индивидуальном порядке.

В Бельгии, как и в ряде других европейских стран, родители или другие родственники должны сами забрать детей из пенитенциарных центров Сирии и Ирака и начать процесс репатриации через посольства, что часто трудноосуществимо.

После возвращения

Более 90% европейских боевиков приходятся на шесть стран ЕС — ​Бельгию, Францию, Великобританию, Германию, Данию и Нидерланды. В эти страны возвращаются 30–40% уехавших. Не все государства публикуют информацию о гендерной принадлежности возвращенцев. Однако известно, что во Францию вернулись 72 женщины, а Бельгия заявляет о 26 репатриировавшихся женщинах и 18 детях. Считается, что более 140 детей младше двенадцати лет с бельгийским гражданством до сих пор находятся в Ираке и Сирии, около 75% из них родились там. По состоянию на февраль 2018 года во Францию вернулись 68 детей (и до 480 могут оставаться на Ближнем Востоке). По данным британского исследовательского центра ICSR, в Нидерланды вернулись 10 детей, по меньшей мере 80 остаются на территории Ирака и Сирии, в Германию вернулись 13, в Великобританию - четыре ребенка.

Когда боевик возвращается на территорию ЕС, законы большинства государств предполагают уголовное расследование и оценку рисков. В Нидерландах каждого возвращающегося допрашивают и арестовывают на время, не превышающее 90 часов до момента, когда его дело будет рассмотрено судьей. Если имеется достаточно подтверждений участия в террористической деятельности, срок задержания будет продлен. Если же свидетельств недостаточно или органы безопасности считают, что вернувшийся не представляет значительной угрозы, могут быть применены другие формы контроля, такие как, например, электронное наблюдение. Из 50 женщин и мужчин, вернувшихся в эту страну, семеро были осуждены, восемь находятся под следствием.

В Канаду из ИГИЛ вернулись около 60 человек. По законам страны, предъявление обвинений в терроризме является крайне сложной задачей. Если сразу после прибытия предъявление обвинения невозможно, на время расследования передвижение возвращенца может быть ограничено судом. Возвращенца также сопровождает группа специалистов, которая «взаимодействует с вернувшимся и его семьей для поддержания диалога и оказания помощи в отказе от радикальной идеологии и прошлого поведения». Чтобы решить проблему недостаточного времени для сбора доказательств, в некоторых странах в отношении наиболее опасных иностранных боевиков проводят заочные судебные разбирательства.

Потенциал возвращенцев в предотвращении радикализации

В декабре 2017 года Джастин Трюдо, премьер-министр Канады, заявил, что те, кто «отказался от идеологии ненависти, могут быть очень мощной силой для предотвращения радикализации будущих поколений», озвучив позицию, которую разделяют многие эксперты и практики, занимающиеся вопросами дерадикализации.

Лаура Пассони, жительница Бельгии, приняла ислам в шестнадцать лет под влиянием подруги детства. Жесткой ревнительницей веры она не была, пока в 2014 году у нее не случилась депрессия из-за партнера, бросившего ее и их четырехлетнего сына Нассима. В это время Лаура ушла в «экстремальную форму религии», а образы «женщин в бурках с Калашниковыми в руках» придавали ей уверенности и сил. Активность Пассони в соцсетях привлекла внимание вербовщика, который, как сейчас вспоминает Лаура, играл на ее уязвимых местах и заманивал утопическими обещаниями новой жизни.

Через пару месяцев на связь с ней вышел мужчина из Туниса, за которого она решила выйти замуж. Через два месяца, в июне 2014 года, пара вместе с сыном Лауры отправилась в Сирию. По словам Лауры, ей быстро стало понятно, что все обещанное было враньем. Она пыталась бежать, но была поймана. Вторая попытка оказалась успешной, и в 2015 году Лаура пересекла турецкую границу вместе с Нассимом, будучи снова беременной.

Вернувшись, Лаура Пассони выступила против идеологии, которая ее когда-то сбила с жизненного пути: власти и специалисты по дерадикализации во всем мире хотели бы, чтобы такое происходило как можно чаще. После возвращения в 2015 году в Бельгию она была осуждена условно — ​судьи постановили, что, уезжая в Сирию, Пассони искренне не знала об «истинном характере ИГИЛ». По условиям приговора, Лаура должна была отмечаться у сотрудников службы пробации, а также ей было запрещено «покидать страну, использовать социальные сети и контактировать с кем-либо, кого она знала по Сирии».

В результате приговора, позволившего ей избежать тюрьмы и сохранить опеку над двумя детьми, она решила использовать свой опыт для того, чтобы рассказывать другим о совершенных ею ошибках. Лаура начала выступать перед молодежью в бельгийских школах, рассказывая о том, как вербовщики манипулировали ее комплексами и травмой, и объясняя, почему идеология джихадизма не является истинным исламом. В своих мемуарах, озаглавленных «В центре ДАИШ вместе с сыном», она пишет о своей жизни в Сирии, возвращении и адаптации в Бельгии.

Хишам Эль Мзаирх, член муниципалитета бельгийского города Антверпена, пытался привлечь возвращающихся для профилактики радикализации, но никого не смог убедить. Он разочарован, но понимает, что большая часть таких людей хочет строить новую жизнь и забыть о совершенных ошибках, а вовсе не обсуждать их по телевизору. Возвращенцы избегают публичности из-за чувства стыда и по соображениям безопасности. После того как брат одного боевика, родившегося в Бельгии, дал интервью по телевидению с измененной внешностью, его быстро вычислили сторонники ИГИЛ и жестоко избили, чтобы заставить других молчать.

Однако существуют и те, кто, несмотря на такие риски, все же выступает открыто. Так, в Косово бывший боевик основал неправительственную организацию и теперь использует свой личный опыт для противодействия идеологии ИГИЛ.

Без сомнения, реинтеграция возвращающихся еще долго будет оставаться сложной задачей. Но, успешно решая ее, власти могут найти новые, эффективные пути противодействия пагубной пропаганде. Для того чтобы это стало возможным, таким людям нужно создать благоприятные и безопасные условия и стимулы для включения в работу по профилактике.

Значение для России

В России реализуется один из самых активных гуманитарных подходов в отношении детей и женщин, оказавшихся в ИГИЛ. Индонезия и Россия — ​единственные страны, сумевшие вернуть некоторых своих женщин и детей из Сирии, тогда как все остальные государства лишь забирали своих граждан из Ирака. Президент Владимир Путин поддержал репатриацию по крайней мере в отношении несовершеннолетних, заявив, что «дети, когда их вывозили в зоны конфликтов, не принимали решения о том, чтобы туда уехать. И мы не имеем право их там бросить».

Тем временем в Ираке суды над задержанными идут полным ходом. По состоянию на август 2018 года более двадцати женщин из России были приговорены к пожизненным срокам. О справедливом разбирательстве речи не идет, приговоры штампуются без учета содеянного конкретной женщиной и реализации ее права за защиту. Необходимость срочного реагирования на ситуацию с детьми еще острее, ведь каждый день в тюрьме или приюте ухудшает их физическое состояние и углубляет психологические травмы.

Для младенцев и детей младшего возраста, которых матери смогли оставить с собой в тюрьме, ужасные условия переполненных камер, отсутствие адекватной медицинской помощи, нехватка необходимой одежды и средств гигиены увеличивают риск серьезных заболеваний, новых психотравм. Более взрослые дети находятся в приютах, далеко от своих родных, в стране, языком которой они не владеют, зачастую в окружении враждебно настроенных взрослых, пострадавших от рук их отцов.

Эти дети не получают должного образования, их социализация ограничена, а имеющиеся возможности для здоровой реабилитации неуклонно уменьшаются. Недавно у родственников в России снова появилась надежда: 8 августа Рамзан Кадыров заявил, что власти Чечни работают над возвращением ста семнадцати российских детей, а в лагерях коалиции остаются еще более трехсот.

Если возвращение детей и женщин возобновится и будет доведено до конца, российская политика в отношении несовершеннолетних, побывавших в ИГИЛ, будет служить примером для международного сообщества. Обязательство защищать детей является универсальным, и списывать их со счетов по соображениям безопасности — ​это негуманное нарушение международных норм и конвенций, защищающихдетей до пятнадцати лет. Однако обеспечение физической безопасности и возвращение в семьи — ​лишь первый шаг. Возвращающимся российским детям нужно обеспечить психологическую реабилитацию, поддержку в ресоциализации и дерадикализации.

Виктория Гуревич, исследователь Центра анализа и предотвращения конфликтов, аспирант Университета Огайо — специально для «Новой»