Статья председателя Конституционного суда России Валерия Дмитриевича Зорькина действительно является программной, но совсем не по тем причинам, которые названы в первых и весьма поверхностных отзывах на нее. Зорькин — не рупор Кремля, а важный индикатор происходящих за и вокруг кремлевской стены процессов. Этот чуткий конституционный барометр указывает на резкое и опасное падение давления в системе.

Так как я являюсь в течение последних десяти лет одним из наиболее последовательных сторонников радикального изменения действующей в России Конституции, мне трудно не принять многое из написанного Зорькиным на свой счет, хотя в действительности, конечно, он вообще мог не иметь меня в виду. То, что статья опубликована в день выхода из типографии моей книги о Конституции и революции в посткоммунистической России, кажется мне мистическим совпадением. Два обстоятельства дополнительно мотивируют меня на то, чтобы вступить в полемику. Во-первых, в отличие от многих других оппонентов Валерия Дмитриевича, мне достаточно близки и понятны его ценности.

Я признаю, что историческое движение России происходит своим собственным путем. Полагаю, что я являюсь убежденным консерватором, и так же, как и Зорькин, считаю, что нужно семь раз отмерить, прежде чем отрезать. Но в то же время я убежден в том, что, когда ситуация становится критической, надо уметь резать, «не дожидаясь перитонитов», спасая ту самую «конституционную идентичность», о которой беспокоится Валерий Дмитриевич, от полного стихийного разложения.

Во-вторых, будучи лично знакомым с Валерием Дмитриевичем, я продолжаю относиться к нему с большим уважением и считаю его блестящим юристом. Я полагаю, что уровень его правовой квалификации и компетентности в разы превосходит мой собственный. В то же время, поскольку

— я полагаю, что то, что кажется ему немыслимым с сугубо конституционно-правовой точки зрения, может и должно обсуждаться в рамках политической дискуссии, где в расчет принимаются дополнительные параметры.

Поможет ли точечный массаж?

Новое выступление Зорькина было привычно интерпретировано в независимых СМИ и в «большой сети» как сервильное. В подавляющем большинстве доминируют конспирологические теории относительно мотивов его поступка. Адекватные комментаторы полагают, что Зорькину стал известен какой-то тренд, который он раньше времени озвучил, те же, кто не готов удержать себя в рамках здравого смысла, заговорили о грядущей уже в этом году конституционной реформе и досрочных выборах президента. Весь этот «белый шум» помешал по достоинству оценить действительно революционный компонент, незаметно вшитый во внешне «скучный» и официозный текст.

Зорькин отходит от традиционной для него позиции о неприкосновенности Конституции и, что еще более важно, от представления о ней как об идеальном документе. Он не просто признает, что Конституция 1993 года не лишена недостатков, но и перечисляет последовательно их в следующем порядке: отсутствие должного баланса в системе сдержек и противовесов; крен в пользу исполнительной ветви власти; недостаточная четкость в распределении полномочий между президентом и правительством, в определении статуса администрации президента и полномочий прокуратуры. В принципе, здесь есть все, что можно найти у самых отъявленных критиков режима.

Зорькин предлагает сделать «точечный массаж» Конституции. Само по себе это, однако, ни о чем не говорит, потому что бывает точечный массаж пяток, а бывает массаж на открытом сердце, тоже, в принципе, точечный. Все дело в том, какой именно массаж сегодня нужен.

Все зависит от того, в чем видится причина дисбаланса.

По Зорькину, все упирается в распределение полномочий, и поэтому достаточно где-то чуть-чуть отнять, а где-то чуть-чуть прибавить, чтобы все встало на свои места. Но то, что Зорькин политкорректно называет «дисбалансом», а все остальное — четко выраженным «самодержавным профилем» российской Конституции, вырастает не из буквы закона, а из глубин самой русской жизни, которая корежит и подчиняет себе любую букву.

При существующем государственно-территориальном устройстве России ее единство может поддерживаться исключительно за счет сверхъестественной централизации власти, любое ослабление которой ведет к усилению центробежных тенденций, и в конечном счете — к угрозе распада. Эта гиперцентрализация имеет своим неизбежным следствием чрезмерное развитие бюрократии, сосредотачивающей в своих руках невероятную «распределительную власть», откуда растут корни коррупции и произвола. Это замкнутый круг, который никакими «корректировками полномочий» никому не удастся разорвать.

Чтобы не на словах, а на деле вырваться из этого круга, надо ударить в самое уязвимое его место и уничтожить «фактическую унитарность» российской государственности. От гиперцентрализации (она же «самодержавность») можно уйти, только сделав Россию реально федеративным государством. А это, в свою очередь, невозможно сделать, не отказавшись от существующего территориального деления, которое является имперским наследием екатерининских времен и ни к какому федерализму приспособлено быть не может.

Это потянет за собой совершенно естественным образом переход к парламентской или парламентско-президентской форме правления, изменение избирательной системы. А это уже не просто конституционная реформа — это конституционная революция.

Конечно, всего этого можно не делать, потому что политические риски и политическая цена такой революции огромны. Но тогда дилемма выглядит несколько иначе, чем она сформулирована: нет выбора между существующим положением вещей и массажем «конституционных пяток». Есть выбор между ничего неделаньем и как раз той самой проклинаемой Зорькиным «радикальной реформой», сердцем которой является переход к реальному федерализму. Это тяжелый и очень ответственный выбор, это безмерный риск, но, похоже, третьего не дано.

А жив ли конституционный мальчик?

Скрупулезно рассматривая разнообразные причины, по которым России противопоказана радикальная конституционная реформа, Зорькин особо обращает внимание на то, что для России неприемлем западный, с упором на индивидуальные свободы путь развития. Он постоянно подчеркивает культурную самобытность России и цивилизационную ограниченность практики европейского конституционализма.

Истина, как это часто бывает, прописана в соседней квартире. Россия действительно может претендовать на наличие особого цивилизационного пути, пусть и внутри общего европейского вектора развития. И хотя она, конечно, в культурном отношении Европа, но это «другая Европа». Вылупившаяся из византийского наследия, государственность которой сформировалась под длительным и мощным азиатским влиянием. Исторический опыт свидетельствует, что «западные» ценности действительно плохо приживаются в этой культурной среде — здесь Зорькин прав. Но

Из непохожести культур автоматически не следует невозможность политических свобод, хотя проблемы, безусловно, имеются.

Но Зорькин не останавливается на простой констатации культурных различий между Россией и Европой, он раскрывает то главное, в чем, по его мнению, состоят эти различия — в соотношении между солидарностью (соборностью) и индивидуальной свободой. России, особенно с учетом ее исторического прошлого, показан строгий баланс между коллективным и индивидуальным, где индивидуальное (в том числе требования политических свобод, конечно) должно быть подчинено коллективному. Это, впрочем, по мнению Зорькина, не помешало бы и Европе.

Трудно спорить, что никому бы не помешало найти правильное соотношение между общим интересом и индивидуальным эгоизмом. Проблема в том, что в XX веке наиболее интенсивные поиски оптимального соотношения этих двух начал осуществлялись в рамках доктрины фашизма и коммунизма. И они плохо кончились. К сожалению, разговоры о преодолении индивидуального эгоизма обычно служат оправданием произвола власти, которая якобы каким-то особым, трансцедентным путем всегда выражает единственно верный всеобщий интерес. Однако благими конституционными намерениями может быть вымощена дорога в хорошо знакомый человечеству тоталитарный ад.

Есть ли риск того, что индивидуальный эгоизм восторжествует и Россия снова опустится в «дуван» (повальный грабеж сильными слабых), через который она только в XX веке проходила дважды? Безусловно, такой риск имеется. Но попытка искусственно ограничить его не через развитие правового государства (кстати, существенный вклад в становление которого Зорькин, без сомнения, в свое время внес), а путем его искусственного сдерживания под предлогом укрепления иллюзорной солидарности, с моей точки зрения, является бесполезной утопией.

Зорькин сам в начале признает, что Конституция не справляется с нагрузкой, но затем на протяжении всего текста статьи стремится к одному — доказать избыточность каких-либо серьезных мер по исправлению ситуации, так, кстати, и не дав никакой конкретики даже и насчет мер несерьезных. В конечном счете, его аргументация сводится к одному единственному фундаментальному тезису: любые слишком сильные колебания конституционной системы могут привести к ее внезапной и преждевременной смерти, и тогда будет совсем плохо. Но не поздно ли Зорькин обеспокоился судьбой действующей Конституции? То, что власть живет по регламенту, не означает, что в стране существует конституционный режим. Самый четкий регламент был в нацистской Германии и в сталинской России, но это не значит, что там действовала Конституция.

Когда какие-либо назревшие перемены отрицаются исключительно потому, что они могут навредить действующей Конституции, то естественным образом возникает вопрос: а жив ли вообще еще «конституционный мальчик»? К сожалению, даже краткий обзор текущей правоприменительной практики свидетельствует о том, что скорее нет, чем да…

Как не повторить в России трагедию 1993 года?

Символично, что статья Зорькина вышла через неделю после того, как Россия отметила четвертьвековой юбилей трагических событий 1993 года. Сам Зорькин навсегда останется в истории прежде всего как судья, выполнивший в те непростые дни свой конституционный долг до конца. Что бы ни происходило потом, какие бы претензии к Зорькину — справедливо и несправедливо — ни предъявлялись, эта его заслуга никогда не будет перечеркнута. С высоты сегодняшнего дня видно, что трагедии можно было бы избежать, если бы стороны смогли достигнуть компромисса. В этом компромиссе и заключался единственный шанс для России твердо встать на конституционный путь развития. Конституция вырастает из согласия, а не из штыка.

Не хотелось бы повторять ошибки прошлого в гораздо более неблагоприятных исторических условиях.

Зорькина не слышат оппоненты, не слышат даже тогда, когда он пишет о глубоких и, в принципе, правильных вещах. Но одна из причин этого в том, что и сам Зорькин не слышит сегодня своих оппонентов. Он приравнивает призывы к радикальным изменениям как конституционного, так и политического строя чуть ли не к измене Родины. Но радикальный — это иногда всего лишь решительный и последовательный. По обе стороны баррикад есть люди разного достоинства, но и там, и там немало тех, кто действительно желает блага и процветания России, а не свободы ради свободы. Просто видят они себе и это благо, и это процветание по-разному. Поэтому лучшее, что можно сделать для развития конституционализма в России, — это снизить градус риторики, враждебности и предубеждений и начать цивилизованную дискуссию о путях конституционного развития страны в рамках виртуального «круглого конституционного стола». Такой диалог мог бы стать отправной точкой для нового этапа в развитии конституционализма в России.