В 12 лет он поступил в международную киношколу. В 15 — в «Щуку» на курс Родиона Овчинникова, откуда вылетел. В 17 лет несколько месяцев работал в «Новой газете», помогал делать ленту новостей («там я, к своему изумлению, узнал, что журналисты пьют даже больше, чем актеры»). Тогда же подал документы во ВГИК (сценарная мастерская) и в Литинститут к Приставкину. Но в итоге выбрал ГИТИС, курс Сергея Женовача.

На вступительных читал Бродского, Кушнера, Пастернака, Пушкина. Драйзера, Сашу Соколова, Булгакова, отрывок про Степу Лиходеева. Кто тогда знал, что через 16 лет ученик Женовача станет Фаготом в спектакле «Мастер и Маргарита», сыграв десятую роль в репертуаре Студии театрального искусства? Кто знал, что в неполных тридцать три актер начнет писать первый роман, который будет опубликован и разойдется так скоро, что понадобится второй тираж? Что тень Булгакова, и не только его, будет мелькать за названием, «Дни Савелия», за способом повествования — остраняющий взгляд существа иной природы? Что дебютный текст 35-летнего автора соединит горечь смирения, мудрость приятия и радость познания? Что прозрачная простота этой прозы откроет сложные пейзажи города и опыта? И войдет чистой и горькой нотой в какофонию современности. Кто-то знал.

«Новая газета» представляет Григория Служителя — знакомое имя в театре, и новое — в литературе.

КОРНИ. Семья у меня франкофонская: бабушка, мама, сестра всю жизнь связаны с французским языком, я единственный, кто на нем не говорит. Недавно рассказывал знакомым французам: вы не представляете себе, что это была за каста — советские франкофоны, они знали Париж лучше вас самих; моя бабушка никогда не бывала в Париже, но с закрытыми глазами могла провести по нему экскурсию.

СМЕРТЬ. Я почувствовал неизбежность конца в 10 лет. Я был в пионерском лагере, смотрел на дождь. За окном шла линия высоковольтной передачи, с проводов капало. Я смотрел, как падают капли, и мне вдруг стало страшно.

Когда мне было шесть лет, умер мой отец. Я не мог осознать его смерть, вместить ее в себя. Засунуть в склянку и повесить бирку с наименованием. До меня только в зрелом возрасте стало доходить, как мне не хватало чего-то такого, что только он мог мне дать. Мы — это не только то, что у нас есть, но, как мне кажется, еще в большей степени, то, чего нам сильнее всего в себе не хватает.

Я был недавно в Брюгге и видел в галерее работу неизвестного художника начала XVI века: портрет маленькой девочки с мертвой птицей на ладони. Меня поразила эта картина: ребенок первый раз видит смерть и молча, одними глазами, вопрошает кого-то, кого мы не видим, что это значит.

ВЕРА. Я решил креститься в 14 лет по собственной воле. Я не стал воцерковленным человеком. Многое изменилось с тех пор. Когда меня спрашивают, верующий ли я, отвечаю, что я надеющийся. Но по крайней мере раз в год совершаю поездку в Радонеж. Одно из самых дорогих мне мест. Там я крестился.

ПРОЗА. Я всегда писал, каждый день. Дневник, наблюдения, воспоминания. Но «Дни Савелия» (Москва, АСТ, редакция Елены Шубиной, 2018) самый первый законченный опыт. Я работал 2,5 года. История романа — это череда расставаний и потерь. Чем-то моя жизнь стала похожа на роман, когда я его писал. Множество странных, пугающих совпадений и рифм.

ЗАДАЧА. Наш мир одержим приобретением, сложением и приумножением. Я хотел сделать что-то про существо, которое только теряет. Нищее, зависимое и ни в чем неуверенное. В моем случае на эту роль лучше всего подошел дворовый кот.

ПРОТОТИП. Его как такового нет. Но есть (то есть была) Гермиона. Моя любимая кошка. Черная, зеленоглазая Гермиона. Совсем молодая. Она сгорела в 4 дня. Это существо я жутко любил; когда она ушла, для меня это стало трагедией. Но ее уход как будто дал толчок для творчества. Я понял, о чем будет книга.

МАГНИТ. Я почувствовал, что внутри как будто созрел некий магнит и он стал притягивать мысли, обрывки снов, образы. Иногда мне кажется, что писатель на самом деле не сочиняет, а вспоминает. И вспоминает не только то, что с ним было, но и то, что с ним никогда не могло произойти. В этом удивительный закон подражания жизни творчеству. Или наоборот.

АКТЕРСТВО— я просто занимаюсь этим большую часть жизни. Ничего нового не скажу, это профессия зависимая. Она сковывает и ничего не обещает впереди. Когда мы поступали семнадцать лет назад, Евгений Каменькович, который набирал курс вместе с Женовачом, сказал: я знаю, почему вы сюда пришли, вам же в офисах не хочется сидеть! Я это запомнил. Думаю, нам просто больше других хотелось весело провести время. Но Студия театрального искусства — это в буквальном смысле мой дом и семья. Не постесняюсь сказать, судьба.

МАСТЕР. Женовач человек большой внутренней силы и колоссальной преданности делу. Я не люблю ругать наше время. Оно во многом прекрасно. Оно предоставляет бесконечное количество возможностей. Но есть и обратная сторона медали. Возникает как бы необязательность того дела, которым ты занимаешься. В этом смысле, Женовач — человек призвания. Его театр можно любить или не любить, но у него есть свойство, которое мне очень дорого. Стало почти неважно, на какой литературной основе создается спектакль. Мольер, Пушкин, Чехов или Уайльд. По сути, авторы превратились в автоматы по выдаче сюжета. Женовача интересует природа автора. Психология и особенности конкретного писателя и драматурга. Классика — это спектр, из которого ты можешь взять тот или иной оттенок, актуальный именно сегодня. Умение Женовача определить тон автора, пойти за этим тоном, умение понять логику и эстетику автора — сейчас так почти уже никто не работает.

ГЛАВНЫЕ АВТОРЫ. У Лотмана однажды спросили, есть ли нравственный смысл у искусства. Он ответил, что нет. Но зато искусство (литература в частности) дает тебе возможность совершить выбор, который жизнь может и не предоставить. Возможно, литературные события меняли меня больше, чем то, что происходило в моей жизни.

• Беккет. Очень важный для меня автор. Беккет-прозаик находится в тени Беккета-драматурга. Но его проза для меня гораздо важнее. Странные, в меру условные, в меру прорисованные персонажи на фоне абстрактного пейзажа, в абсолютном безвременье, бредущие непонятно куда и непонятно зачем. В чем-то мой Савелий — герой Беккетовских миров.
• Боккаччо. Я прочитал его только около 30. Одна из самых главных книг в мировой литературе, полная беспредельной любви к жизни. Становится не по себе, когда понимаешь, что все главные герои (10 молодых людей), скорее всего, обречены погибнуть от подступающей чумы. В моей книге изначально был эпизод, когда герои собираются у пруда и до утра травят байки из своих, чужих и придуманных жизней. Правда, позже я эту сцену сильно видоизменил. Далай Лама сказал, что миру не нужны успешные люди, миру нужны рассказчики, в этом смысле я буддист.
• Саша Соколов. Один из самых важных для меня авторов в России ХХ века.
• Пруст. Влюбился в него в 16 лет. Первое, что сделал в Париже, пошел на Пер-Лашез. Долго искал его могилу, нашел, постоял, подумал.Жаль, забыл прихватить с собой печенье «Мадлен».
• Набоков. С ним соревноваться в стиле не имеет смысла. Надо искать другие берега, другие горизонты, и просто знать, что он есть, он прекрасен.
• Акутагава. Горький, острый, ироничный и очень мне близкий писатель.
• Чехов. Мой самый любимый автор. Я побывал почти во всех чеховских местах, кроме Сахалина: Мелихово, Таганрог, Ялта, московские адреса. В двадцать лет я влюбился в Чехова и параллельно читал Льва Шестова, и это была страшная химическая реакция, я почти заболел. Было ощущение, что ты летишь в лифте на бешеной скорости. Алевтина Павловна Кузичева, один из лучших наших чеховедов (у нас в театре уже три спектакля по Чехову), замечательно назвала его «великой неопределенностью». А Шестов считал его убийцей надежды. Но его горечь компенсируется удивительной красотой.
• Гюнтер Грасс. Особенно «Жестяной барабан». История Оскара Мацерата, в трехлетнем возрасте отказавшегося расти. У Саввы нет жестяного барабана. Но у него есть мотив Вивальди из концерта L’Amoroso, с которым он никогда не расстается. Музыка была для меня крайне важна, когда я писал «Савву». Я часами слушал эмбиент. Аморфная, тягучая, атмосферная музыка, без ярко выраженной формы. Brian Eno, Чайковский, Бах, Cocteau Twins и Majical Cloudz — это музыкальный состав моей книги.
• Михаил Герман и его «Антуан Ватто». Обожаю Ватто, его настроения, его неуловимость и скрытый трагизм. Пять лет назад я стал все собирать о Ватто и нашел эту книжку. Герман, кстати, приводит французскую пословицу «Сомнения — начало мудрости»; мой Савва до мудрости не успел дожить, но сомнений у него в избытке.
• И Гофман, конечно! Тут все ясно.

ПОКОЛЕНИЕ. Детство пришлось на девяностые, прекрасно помню очереди за сахаром, помню 91-й год и 93-й. Помню, как на моих глазах расстреляли человека. Я не очень верю в миссию поколений. Путь каждого поколения одновременно и исключительный, и такой же, как у всех. Но мы были, я думал, первыми, кто оторван от советского якоря. Как оказалось, это была иллюзия.

МЕССЕДЖ. Я совсем не думал о «посыле» книги. Я ничего про себя не формулировал, когда писал. Уже поставив точку, понял: эта книга о неизбежности разлуки. О нашем бессилии перед лицом больших потерь и о том, что наши вопросы всегда остаются без ответов. Эта книга о нежности и о цене счастья. И еще. Знаете, тема, к которой обращаешься в творчестве, в каком-то смысле налагает на тебя социальную ответственность. Я жил на Гоголевском бульваре. За музеем современного искусства я однажды обнаружил кошачью коммуну. Я стал их кормить. Кажется, сейчас уже подрастает четвертое поколение. Я с тех пор сменил адрес, переехал в район Бауманской. Но я часто к ним возвращаюсь. Коты меня узнают издалека, громко приветствуют, делятся новостями. Демонстрируют свое ко мне расположение.

МОСКВАи знаки судьбы. Этот роман — еще и признание в любви к городу. Москва — полноправный персонаж романа. Есть места, которые питают меня силой и бесконечно вдохновляют: Покровка, Елоховский собор, церковь Никиты Мученика, Таганка и окрестности Бауманской. Моя бабушка, до того, как переехать в Кузьминки, жила на Таганке. Семья жила рядом с моим театром, недалеко от Шелапутинского переулка, где родился Савелий. И сам я появился на свет в том самом родильном доме имени Клары Цеткин. Но когда писал роман, я этого не знал. Я как-то спрашиваю маму на всякий случай, а я-то где родился? На Таганке. А где? Красивый такой особняк, как же он назывался? <…> Жизнь определяет литературу или литература жизнь? Вдруг покупаю квартиру в Аптекарском переулке. По соседству с тем самым адресом, который описан в романе.

ПЕРВЫЕ ЧИТАТЕЛИ. Первой прочитала роман замечательная писательница Марина Степнова. Потом мне удалось отослать рукопись критику Александру Гаврилову. Их отзывы меня вдохновили. Я решился показать текст моему любимому писателю Евгению Германовичу Водолазкину, с которым был немного знаком. Он долго не отвечал. Прошло недели три. И я получил утром СМС: «Скажу одно: слезы на глазах. Это глубоко. Стиль хорош. Вечером созвонимся». Мы стали общаться по скайпу. Он отдал рукопись Елене Шубиной. Предупредил: она тебе будет звонить. Она позвонила как раз в тот момент, когда я был на пробах на «Мосфильме».

ЛЮБИМАЯ РОЛЬ. Она еще не сыграна. Надеюсь, все впереди. Я работаю в любимом театре и получаю от этого удовольствие, но переход от зависимого актерского состояния в авторское, вот эта вселенная, которая мне открылась, для меня сейчас всего важнее.