«Случай Антоновой»

Это текст не об Ирине Антоновой, но, если бы она не приехала недавно в Лондон, он бы не появился на свет. Мы живем на пределе возможностей эпохи, когда последние из поколения могикан, родившихся после революции, но успевших войти во вторую мировую войну в «возрасте рефлексии», ставших при этом свидетелями рождения и гибели «биполярного мира», покидают нас. Почти одновременно ушли Пайпс и Коржавин, казавшиеся бессмертными. Не то даже страшно, что они уходят, — никто не вечен, — а то, что их место остается не занятым. Уже по одной этой причине лекция Ирины Антоновой в британской Национальной галерее априори была для меня событием года в культурной жизни русского Лондона.

Я не был знаком с Ириной Антоновой, не особенно осведомлен о ее работе в качестве руководителя Музея имени Пушкина, не являюсь знатоком музейного дела в целом и даже не могу назвать себя компетентным в вопросах изобразительного искусства, — но все, что я слышал или читал о ней (конечно, включая ее интервью), всегда вызывало глубокий интерес и уважение к ней как к выдающейся личности с неординарной судьбой, поэтому я шел в этот раз в Национальную галерею не столько прослушать лекцию о современном искусстве, сколько встретиться с русской историей. Впрочем, полезным оказалось и то, и другое.

Мне захотелось написать об этой лекции сразу, но множество важных, а еще больше — совсем не важных дел мешали этому желанию воплотиться в жизнь. Тем не менее, с лагом более чем в месяц, я взялся за текст, но не потому, что хочу выразить свое восхищение Антоновой, — ни она, ни читатели в моих восторгах не нуждаются, — а потому, что эта лекция в силу масштаба ее личности оказалась своего рода культурным «перфомансом», позволившим обнажить и выставить в гротескном виде скрытые комплексы, терзающие сегодня самосознание русского политического класса и не позволяющие ему стать органичной частью русского культурного (образованного) сообщества.

О том же самом можно было, как все, написать на примере футбола, но «случай Антоновой» позволяет до крайности заострить проблему —

А попробуйте…

«Ненашизм» как зеркало русской несвободы

К моему удивлению, лекция Антоновой породила нездоровый ажиотаж у значительной части прописавшихся в Лондоне «профессиональных борцов с путинским режимом», и особенно у тех, чей собственный вклад в русскую культурную, да, в общем, и в политическую жизнь может быть установлен только с помощью взятых в аренду у «Роснано» специалистов по микроизмерениям. Малоизвестные люди развернули кампанию в сети по поводу того, что Антонову нужно изгнать из Лондона, потому что она является доверенным лицом Путина. К слову сказать, сразу по возвращении из Великобритании Антонова, словно издеваясь над ревнителями либеральной чистоты (которая сродни расовой), получила из рук Путина очередную государственную награду.

На самом деле, совсем неожиданной эту реакцию назвать нельзя, такого рода истории случаются в Лондоне регулярно, стоит кому-то из деятелей шоу-бизнеса, из не пренебрегающих просьбами Кремля поучаствовать в той или иной политической акции властей (почти все из сколько-нибудь известных и живущих в России), пожелать посетить Королевство. Перед их гастролями либеральствующая общественность осаждает офисы местных правительственных учреждений, требуя не допустить выступления лиц, скомпрометированных порочащими связями с режимом.

Помню, какой обструкции со стороны либеральных обывателей был подвергнут несколько лет назад только что освободившийся из десятилетнего заключения Ходорковский за то, что сфотографировался вместе с Пригожиным (не тем) и Валерией (той самой), которых случайно встретил в ресторане в центре города. К чести Ходорковского, надо сказать, что он проигнорировал весь этот «хайп» и демонстративно вывесил фото на своей странице в Интернете, но так бывает далеко не всегда.

Случай Антоновой отличается от других аналогичных инцидентов только тем, что масштаб ее личности делает эти усилия откровенно карикатурными: разница культурных потенциалов «критикующих» и «критикуемой» оказалась столь значительной, что разом выявила всю плоскость и пошлость критики со стороны либеральных активистов, пытающихся бороться с «путинским режимом» зеркальными ему методами и зачастую не замечающих того, что они стали политической пародией на этот самый режим.

Мало кто усомнится в том, что получающая из рук Путина награду Антонова останется великой, несмотря на всю критику в ее адрес. И это реальность, с которой надо научиться жить всем тем, кто не любит Путина и желает смены режима в России, — можно не ругать и даже хвалить Путина и быть достойным человеком, а можно всю жизнь посвятить критике Путина и ничего из себя не представлять как личность. Вот такая сложная картина мира получается…

И, конечно, дело не только в Антоновой. Стала ли непревзойденная Тарасова менее великой от того, что ищет и находит общий язык с кремлевскими чиновниками и видит в современной России (на словах, по крайней мере) только то, что ей хочется увидеть? Перестала ли Навка быть великой фигуристкой, выйдя замуж за пресс-секретаря Путина? Являются ли сомнительные связи Кобзона и его «ура-патриотизм» причиной для того, чтобы перестать считать его великим певцом? Значит ли, что не следует ходить на концерты Гергиева, демонстративно подчеркивающего свою дружбу с Путиным? Можно ли и дальше слушать арии в исполнении Нетребко, получающей от Алиева награду прямо на сцене лондонского Альберт-Холла? Нужно ли выключать телевизор, когда в хоккей играют Ковальчук и Овечкин? В конце концов, нужно ли желать поражения хотя бы российской сборной по футболу (о ней чуть позже), пока нет под рукой подходящей войны?

Она не видит градаций зла, не различает причину и следствие, не отличает ведомых от ведущих, но ожидает ото всех соответствия максимально высокому этическому стандарту, хранителем которого она сама себя произвольно назначила. Не будучи сама святой, она требует от окружающих безупречной святости. Это обрекает ее на одиночество и изоляцию, которые делают все ее планы на политическую победу иллюзорными. Впрочем, никакая победа ей на самом деле и не нужна — смысл ее существования сегодня состоит в экзистенциальном переживании своей либеральной избранности.

Вопрос об отношении к тем, кто, не являясь частью режима, поддерживает его, чаще словом, но иногда и делом, стал камнем преткновения для русской «либеральной» мысли. Лучшей иллюстрацией ее ступора стал прогремевший в свое время как пустое ведро, брошенное с лестницы, блог Аркадия Бабченко с проклятиями в адрес погибших в катастрофе над Черным морем артистов Ансамбля имени Александрова и Лизы Глинки. Кстати, тем же рейсом летела замечательная художница Ирина Гурар, картину которой я, возвращаясь с работы, случайно купил на вернисаже на Крымском валу лет 25 тому назад, когда о Гурар никто еще толком не знал. Она просто работала последние годы в каком-то выставочном центре Министерства обороны, летела в командировку. Ее «Сирень» висит у меня дома в Москве — я мечтаю перевезти ее в Лондон. Бог — не фраер, сегодня Аркадий может на собственном опыте оценить, что такое нравственный максимализм «общественности».

Похоже, что рожденному на волне путинской контрреволюции «нашизму» часть русской интеллигенции, как внутри страны, так и особенно в эмиграции, решила противопоставить

Хотя мотивы такого поведения понятны, а поводы зачастую являются вескими, в конечном счете, нравственно-политический максимализм ведет русскую оппозицию в тупик. Нельзя ставить знак равенства между властью, режимом и русским культурным классом, который традиционно выстраивается вокруг власти и предпочитает не вступать с нею в пререкания, что бы эта власть ни вытворяла. В русских условиях избыточная «принципиальность» может очень дорого стоить и закончится полной самоизоляцией русского политического класса.

Русская оппозиция между «трагедией» и «фарсом»

Когда этот текст был уже наполовину написан, в российском сегменте Сети развернулась напряженная дискуссия о том, должен ли истинный русский либерал и противник режима желать поражения российской сборной на чемпионате мира по футболу?

В наиболее выразительной форме позицию радикальной либеральной оппозиции в этом вопросе была озвучена искренне мною уважаемой и всегда читаемой Кариной Орловой:

Это, конечно, не жесть, как у Бабченко, но тоже жестко: какая уж, действительно, гордость, если «отсутствие свободных выборов и сырный продукт»…

Остается только в очередной раз восхититься афористичной мудростью Гегеля, заметившего, что великие исторические события и личности повторяются дважды — один раз как трагедия, а другой раз как фарс. Чуть более века назад упершийся в ту же стену еще широко не известный политический эмигрант Ульянов (Ленин) смотрелся более монументально:

В войне все-таки — не в футбольном матче…

В чем разница между Лениным и Орловой? Она есть, и существенная. Ленин осознает и подчеркивает свой «национализм», но противопоставляет его «национализму» режима. Поэтому, придя к власти, он вывернул все им же написанное наизнанку и превратил СССР в еще большую «тюрьму народов», чем Империя Романовых, оправдывая это прогрессивностью большевистского режима. Орлова и солидарные с ней либеральные публицисты не осознают и даже стыдятся своего «национализма», и поэтому мы никогда не узнаем, что будет, когда они придут к власти — потому что они никогда к ней не придут.

В то же время, в рамках формальной логики, и Ленин, и Орлова безупречны. Если последствия тех или иных действий способствуют укреплению режима, противником которого ты являешься, то, будучи последовательным в своих взглядах, ты обязан препятствовать наступлению этих последствий, в чем бы они ни заключались, будь то победа на поле брани или победа на футбольном поле. Оставаясь внутри этой логики, спорить с ними бесперспективно, потому что, в конечном счете, они всегда окажутся правы. Проблема в том, что реальная, а не бумажная жизнь протекает, сообразуясь не столько с формальной, сколько с диалектической логикой, и поэтому «живая» эмпирика без спроса вторгается в абстрактную дискуссию и разрывает в клочья формальную правоту.

Что делать в таком случае со Второй мировой войной? Сталинский режим был еще круче нынешнего. Означает ли это, что «интеллектуальному меньшинству» не пристало гордиться победой над фашизмом, потому что она объективно способствовала укреплению коммунистической диктатуры не только в России, но и в Восточной Европе? А что делать с освоением космоса, не говоря уже о создании советского «ядерного щита», ставшего сегодня непреодолимым препятствием для «революционного» разрешения «украинского вопроса»? Должны ли мы вычеркнуть Гагарина, Курчатова и даже Сахарова (который, кстати, никогда не каялся в том, что участвовал в разработке водородной бомбы для «империи зла») из пантеона «великих», потому что все они способствовали укреплению того режима, прямым наследником которого является нынешний?

Он вообще одним уже своим существованием объективно способствовал укреплению в России трех диктаторских режимов подряд, последовательно включавших его стихи в официальную школьную программу. Кто тогда вообще останется в этом пантеоне, кроме наследников Герцена и Чернышевского, чьи «либеральные» подвиги в XX веке так хорошо всем известны…

Это искусственно навязанные обществу вопросы, возникающие исключительно вследствие того, что все богатство реальной и полной внутренних противоречий жизни кто-то пытается втиснуть в прокрустово ложе формальной политической геометрии. Политическая геометрия Евклида позволяет легко и быстро находить ответ на первый главный русский вопрос — «Кто виноват?». К сожалению, она совершенно беспомощна в поиске ответа на другой, гораздо более важный русский вопрос — «Что делать?» Здесь необходима политическая геометрия Лобачевского, в которой, как известно, даже параллельные прямые сходятся. В этой геометрии русский политический и русский культурный классы, существующие сегодня в параллельных мирах, должны, наконец, сойтись.

Как русский политический класс воюет с русским культурным классом

Здесь самое время вернуться к Ирине Антоновой, точнее, к ее лекции о современном искусстве в лондонской Национальной галерее. Антонова была демонстративно аполитична, не критиковала власть, не делала реверансов в сторону либеральной общественности (например, не требовала освободить Сенцова или прекратить уголовное дело Серебренникова), но это не значит, что у нее нет своей внутренней позиции. Сама лекция была выстроена как сравнительный анализ творческой эволюции изобразительного искусства в России и во Франции приблизительно за последние два столетия, причем культура России и культура Франции рассматривались как неразрывно связанные друг с другом части единой европейской «экосистемы».

В поле зрения Антоновой естественно находились все культовые художники этой переломной для изобразительного искусства эпохи, но их «подача» была весьма «авторской», не оставляющей сомнений в том, какие именно ценности находятся в центре ее внимания. Первой планшетник Антоновой (а она сама управляла проектором) выдал на экран картину Делакруа «Свобода, ведущая народ»… В дальнейшем русское искусство оказалось представленным картиной Николая Ге «Совесть. Иуда».

Франция «ответила» замечательной литографией Домье «Этого можно отпустить. Он уже не опасен» (врач и полицейский в тюремной больнице у постели умирающего каторжанина). Валентин Серов был обозначен вовсе не как автор «Девочки с персиками», а как создатель гораздо менее известного полотна «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава…», в основе сюжета которой — разгон революционного митинга казаками.

Моей целью не является пересказать лекцию Антоновой, с ее помощью я лишь хотел проиллюстрировать, что базовые ценности «корневого» русского культурного класса, той образованной части общества, которая на протяжении последних четырехсот лет является становым хребтом русской цивилизации и государственности соответственно, были и остаются европейскими в своей основе, несмотря на то, что она большую часть этого времени сохраняла лояльность власти, насаждавшей в России совсем иные ценности. Хотя русский культурный класс не последователен в отстаивании своих принципов и не готов открыто бороться за свои идеалы, он, как и прежде, в основной своей массе сориентирован на индивидуальную свободу, в том числе и политическую, на толерантность и гуманизм, он чужд насилию и произволу и, конечно, имеет мало общего с той архаикой и обскурантизмом, которые являются сегодня доминирующим государственным трендом.

К сожалению, то же самое вряд ли можно сказать о русском политическом классе, в том числе и о той его очень активной фракции, которая сделала своим лозунгом борьбу «за европейский выбор России».

И та, и другая проповедают «тотальный диктат», реализуя на практике принцип: кто не с нами, тот против нас. В итоге обе оказываются постепенно в культурной изоляции в собственной стране, но власти такая ситуация выгодна, потому что, выражаясь модным сегодня футбольным языком, ее устраивает ничья. А вот русскому оппозиционному политическому классу, наоборот, нужна только победа, которая будет для него недостижимой целью, пока он не прекратит бессмысленную и бесперспективную войну с русским культурным классом и не сделает последнего своим союзником.

Не надо много ума, чтобы козырять перед другими своей либеральной святостью. Гораздо больше его требуется, чтобы проявить выдержку и лояльность по отношению к тем, кто блуждает в темноте, часто демонстрирует непоследовательность и конформизм, а иногда и просто малодушие, но при этом является в России единственным носителем тех самых ценностей, за которые на словах вроде бы и идет борьба. Одной из главных проблем режима, которая в долгосрочной перспективе неизбежно приведет его к гибели, является то, что он находится в ситуации когнитивного диссонанса с достаточно мощным и обширным культурным классом России. Парадоксальным образом главный оппонент режима — либерально настроенный русский политический класс — столкнулся сегодня с зеркальной проблемой, что может иметь для него аналогичные последствия в будущем.

Как победить политических дальтоников

Русской культуре свойственна «политическая микроцефалия». В отличие от других европейских народов, русский политический класс не совпадает по своим границам с образованным классом, а составляет его ничтожную часть — в России аполитичны даже те, для кого политика является повседневной работой: бюрократия, олигархи, топ-менеджеры госкорпораций. Поведение русского политического и русского культурного класса особенно в периоды кризисов рассинхронизированы. По мере углубления кризиса русский культурный класс становится демонстративно аполитичным, гротескно лояльным власти, температура его политической активности резко снижается, он замирает, как ящерица в предчувствии катастрофы. Русский политический класс, напротив, раскаляется добела, превращаясь в искрящую политическую плазму, изрыгающую из себя громы и молнии во всех направлениях.

Перегрев политического класса приводит к появлению синдрома черно-белого мышления. В мире русской оппозиции нет красок и полутонов, в нем существуют только карикатурные злодеи и былинные герои. К счастью, реальная жизнь и сложнее, и многообразней, и поэтому интересней. В ней демоны лишь «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», а ангелы сплошь и рядом оказываются падшими. Для того, чтобы стать реальной политической силой, русскому политическому классу нужно поступиться принципами, расширить свои границы и принять в свои ряды тех, кто застрял между небом и землей. А для этого ему надо перестать высчитывать, что хорошо или плохо для Путина, а сосредоточится на том, что хорошо или плохо для России.

Война на Украине и в Сирии — это плохо для России, и против этой войны надо бороться. Победа в матче над Испанией и достойная игра с хорватской сборной — это хорошо для России, и такой игрой можно гордиться. Строительство стадионов к чемпионату мира — это хорошо для России, а воровство и ненужное расточительство — это плохо. Поэтому с показухой и коррупцией надо бороться, а стадионам — радоваться.

и это не снимает с него ответственности за правовой беспредел и беспрецедентный в новейшей истории России фаворитизм. И, если Путин награждает Антонову, то это не повод записывать Антонову во враги свободы. Небо не упадет на землю от того, что кто-то разделит вместе с Путиным удовольствие от игры футбольной сборной. Пора уже нам всем научиться видеть мир цветным.