Фигурантов дела «Седьмой студии» вызвали в суд к 11 утра. Апелляцию Серебренникова рассматривали в 14 часов. Длилось заседание 25 минут. До апелляции Софьи Апфельбаум дело дошло в 16 часов. Те же 25 минут. Решения не вынесено: оба дела отложены до 9 июля.

И все мы ждали на железных дырчатых лавках. Немногочисленная — лето ведь! — группа поддержки. Родители Софьи. Сотрудники «Гоголь-центра». Алексей Владимирович Бородин — худрук РАМТа не пропустил ни одного заседания «по делу» своего директора.

Ждали с вековым терпением — как беженцы поезда в Гражданскую. Когда расписания на вокзале нет и не будет. И все словно делается для того, чтоб растерялся человек.

…Слушаешь речи адвокатов Харитонова и Повериновой по сути дела, объяснения Кирилла Серебренникова и Софьи Апфельбаум — то же чувство.

Сюжет апелляции прост: продлить срок ознакомления с делом. В нем 258 томов по 250 листов. Правда, тома могут включать главы диссертации Софьи Апфельбаум по театральному менеджменту. Или порядок занятий в ГИТИСе с участием той же Софьи Михайловны: расписания изъяты за много лет. Или — налоговую документацию маленькой фирмы, которая шила чехлы для стульев зрителей «Платформы». Чехлы сшиты и надеты без злоупотреблений!

Но чтоб это узнать, подследственный должен прочесть десятки страниц.

Общей описи содержания 258 томов нет: по крайней мере, фигурантам в ней отказано. Реплику Серебренникова «Нельзя ли сделать так, чтоб все тома, скопированные на флэшку, выдавались на дом? Сразу. Ведь так разумней!» — следователи и судья обходят вежливым молчанием. Эта реплика словно донеслась из другой галактики.

А в нашей галактике читают 258 томов дела так: в кабинете площадью 10 кв. м. работают три следователя. Приезжают подследственные и их адвокаты. В комнату набивается душ десять. Дела рассматриваются разные, но все на тех же 10 кв. м. Тут — экономическая документация «Платформы». А за соседним столом опрашивают свидетелей по делу о крушении АН-148 «Саратовских авиалиний». Свидетели — родные погибших.

И подследственные по делу «Платформы» с адвокатами, оставив свои чехлы и расписания ГИТИСа, пытаются этих людей утешить. Хоть воды подать. Хоть платок добыть…

Всё вместе — и страшным напряжением, и скученностью — должно быть похоже на коммуналку 1930-х. Все стиснуты рядом. У каждого свое горе. И жизнь устроена так, чтоб растерялся человек.

А из радиоточки на кухне льется: «Эй, вратарь, готовься к бою! Часовым ты поставлен у ворот!»

Адвокаты фотографируют тома: примерно по четыре в день. По тысяче листов. (Суд спрашивает: а почему, собственно, не по десять томов? Или не по двадцать? )

На ознакомление с остальными томами (всего, напомню, их 258!) у фигурантов осталось две недели. Просят они — продлить срок. Хоть до августа.

Следствие и прокуратура против: им кажется, что двух недель на 100 томов хватит.

После трех и пяти часов ожидания, после двадцати минут прений, оба судьи объявляют: заключительное слово Кириллу и Софье дадут через неделю. 9 июля. Тогда же будет вынесено решение суда: продлить срок — или резво дочитывать по 5-10 томов дела в день.

Ошеломленная публика подбирает узелки и разбредается с вокзала.

Кругом, в соседних залах Мосгорсуда тоже ровно жужжат голоса. Долгими часами ждут своей очереди другие подследственные. Списки заседаний огромны.

Дело «Седьмой студии» отмечено исключительным все-таки общественным вниманием.

Где еще можно увидеть, как в забитом людьми навзрыд коридоре Басманного суда, когда приставы разгоняют народ на две стороны, чтоб прошел небритый молодец в наручниках и конвой с собакой, —

К чести культурного сообщества — уж не так оно растеряно.

Но по сути своей, по длительности, медлительности, возможно — и по необъяснимости претензий, — дело «Седьмой студии» на сегодня явно одно из многих.

Оно все чаще сопровождается истерическими слухами о других нелюбимых детях Минкульта. Тут не нашли документации на 15 тысяч рублей. Там артхаусный фильм не отбил в прокате субсидию. Это порождает новую волну панического бормотания. Потом слухи иссякают…

Так что дело «Седьмой студии» уже достигло одного спецэффекта. Оно изменило атмосферу.

Бог с ними, со скандалами: не в них счастье. Но и театр социальный, театр резко выкрикнутых со сцены диагнозов сегодняшней и здешней беды… он как-то вдруг ушел в тень. В легенду.

И если эта атмосфера мнимой безмятежности, растерянностью порожденная, закрепится на сценах, дело — еще не завершившись — уже достигло цели.