В этот процесс я попала в январе прошлого года, когда получила повестку на отбор в коллегию присяжных. Мы судили банду квартирных риелторов, семь человек. Им вменяли два преступных эпизода, укладывавшиеся в ст. 126 УК РФ («Похищение человека») и ст. 159 УК РФ («Мошенничество»).

Обстоятельства дела, казавшиеся поначалу прозрачными, в действительности оказались не так просты. Мало кто в нашей коллегии сомневался в том, что мошенничество имело место, — но было ли похищение, или эта статья была довешена для «утяжеления» и устранения сомнений внутри коллегии?

Наш процесс продолжался четыре месяца, в ходе которых я имела возможность своими глазами наблюдать все то, о чем раньше только писала. Наша председательствующая судья Людмила Смолкина неоднократно после завершения слушаний за запертыми на ключ дверями зала судебных заседаний объясняла нам, что судим мы отнюдь не овечек, что нам предстоит принять важное решение по делу, которое расследовала ни много ни мало ГЕ-НЕ-РАЛЬ-НАЯ прокуратура. Девушки из отдела по работе с присяжными, которые регулярно заходили к нам в комнату, давали не менее конкретные пояснения по личностям наших подсудимых (и многие из этих пояснений, как я впоследствии узнала, не были правдивыми).

Некоторые из наших присяжных пребывали в растерянности: судья на нас пытается воздействовать — но кому жаловаться? Самой же судье?

В ходе процесса нам стала понятна необходимость такого рода воспитательных бесед: с доказательной базой у стороны обвинения было совсем плохо. Один из двух эпизодов у следствия слепился исключительно на основании признательных показаний подсудимых, от которых они на суде отказались, заявив, что признания были выбиты. Подсудимый Мустафаев пытавшийся донести до нас, что его и сейчас прессуют, был удален судьей за недопустимое поведение в процессе.

Проведенные экспертизы были противоречивы и рассчитаны, видимо, на некритичное восприятие. На слепое доверие судье, которая после заседаний уверяла нас, что «эксперты во всем разобрались».

Кроме того, у многих из нас сложилось ощущение, что среди нас сидит человек, который открытым образом прокачивает интересы прокуратуры. А сделать это было совсем несложно, учитывая то обстоятельство, что из семерых наших подсудимых шестеро были азербайджанцами, и

Вердикт мы выносили глубокой ночью буквально накануне майских праздников. Один из наших подсудимых нами был полностью оправдан, остальные были признаны виновными. Интересно, что по большинству пунктов счет составил 7:5. То есть уверенность нашей коллегии в том, что эти люди виновны во всех вменяемых им преступлениях, была отнюдь не абсолютная.

В июне судья Смолкина назначила им сроки, и они были страшные: 12, 15, 16 лет.

Эту историю я подробно описала в «Новой газете» (№ 116 от 18.10.2017). В ноябре 2017 года Верховный суд в апелляционном заседании приобщил к материалам дела мою публикацию и назначил прокурорскую проверку по описанным обстоятельствам.

Проверка была поручена Следственному комитету, и вот нас всех, присяжных, стали вызывать в Технический переулок. Я была поражена, когда следователь по особо важным делам майор юстиции Фролов А.А зачитал мне вопросы, придуманные им для того, чтобы выяснить, действительно ли имели место обвинительно направленные беседы судьи с присяжными. Их было четыре: была ли я в составе коллегии, приносила ли я присягу, был ли мне понятен опросный лист, выданный нам для вынесения вердикта, и самостоятельно ли я принимала решения. Я возмутилась, сообщив следователю, что вопросы, которые он мне задает, дадут пустой результат. Ведь он не спрашивает ничего по существу проверки! Я потребовала дополнить мои пояснения. Следователь поскрипел — но сделал это. Я указала даже некоторые конкретные даты бесед судьи Смолкиной с нами, присяжными.

«Ради чего вы работаете?» — спросила я в конце беседы следователя Фролова А. А., совсем молодого и толкового, видимо, парня. «Ну а вы ради чего?» — ответил он мне риторически.

В подготовленном им постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела мои объяснения заняли полстранички. Конкретные даты бесед, названные мною, в нем упомянуты не были. Так же лапидарны оказались и пояснения других присяжных, которые, как я знаю, также потребовали у следователя внести дополнения в их опрос. Однако некоторые объяснения оказались кратно шире, более развернутые, чем наши. Их авторы с огромным количеством деталей (на которые совсем не наталкивали скупые вопросы следователя) рассказывали о том, что «никакого общения вне совещательной комнаты не было, давления не оказывалось». Меня поразило множество самоповторов внутри этого постановления, на слух они чувствовались особенно выпукло. Отчего-то вдруг все наши присяжные одинаковыми словами отчеканили следователю эти свои объяснения.

В рамках проверки были опрошены причастные к процессу работники суда, ну и сама судья Смолкина, сказавшая, что

Проводить выемку с камер видеонаблюдения, которыми оборудован Мосгорсуд, следователь не посчитал нужным; он даже не исследовал аудиозаписи, сделанные в зале заседаний. Зато полистал протокол судебных заседаний, не подтвердивший ему факта бесед председательствующего с присяжными, после чего заключил:

Защита обжаловала отказ следователя в возбуждении уголовного дела. Басманный суд уже запросил у следствия материалы проверки, в том числе и протоколы опросов.