Свобода? Не совсем. Ведь обвинения с Болонкиной не сняты. А у следователей остается нераскрытым преступление, которым занимался сначала межрайонный следственный отдел, а потом и отдел по особо важным делам следственного управления СК РФ по Республике Татарстан. Дело серьезное, а другого подозреваемого, похоже, нет.

Вернулась только корова

О загадочном убийстве за околицей села Монастырское и о кошмаре, который обрушило государство на семью Болонкиных, мы сейчас расскажем, но сначала — пара слов о судебной практике. Когда возникает вопрос о продлении срока содержания под стражей гражданина, подозреваемого в преступлении, российские суды обычно затруднений не испытывают. В январе «Новая газета» рассказывала, как судейский корпус Татарстана в течение трех лет 18 раз продлевал содержание под стражей жителю республики Александру Стрюкову. В итоге уголовное дело до суда довести не сумели, преследование Стрюкова прекратили, а Европейский суд по правам человека взыскал в его пользу с правительства России 4 тысячи евро — за нарушение статьи 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.

Так повелось: судьи понимают, что следователь настаивает на содержании подозреваемого за решеткой лишь потому, что надо его дожать, заставить в чем-то признаться.

Теперь о том, что произошло в селе Монастырское в конце августа прошлого года. Вернее, никто не знает, что там произошло, и рассказывать об этом следует сдержанно, избегая подробностей, потому что неизвестно, насколько они достоверны.

Виктор Болонкин, глава большой семьи, повел корову за околицу, где ее обычно привязывали на весь день, чтобы она паслась уже без присмотра. Домой мужчина в тот день не вернулся, зато неожиданно вернулась корова, которую, похоже, не привязали. Отсутствие Виктора домашних не очень обеспокоило, поскольку он увлекался рыбалкой, и возникло предположение, что он засел с удочками на озере. А может, отправился к кому-то из друзей. Телефон он оставил дома, и связи с ним не было…

Елена с тремя младшими детьми легла спать (двое старших уже живут отдельно). А утром, встревоженная, пошла на пастбище и обнаружила там мужа лежащим лицом вниз. Она позвонила в полицию, и подъехавшие с полицейскими медики зафиксировали колотую рану на груди в области сердца.

Прямо с места происшествия Елену Болонкину отвезли в райотдел полиции. Вот как она сейчас излагает события трагического дня:

— Был дождь, и я была вся промокшая. Привезли меня в полицию, в Тетюши, завели в кабинет, дверь закрыли изнутри на ключ. Сначала было трое оперативников, потом стучат, заходят еще двое, дверь — снова на ключ. Один задает вопросы, другой не дает отвечать, перебивает. Пошла нецензурная брань. Меня охватил ужас.

Как у полиции без промедления возникла версия о том, что Виктора Болонкина убила жена? Почему она это сделала без какого-либо видимого мотива? Как женщина смогла убить крепкого мужчину единственным ударом — точно в сердце?

Сразу откажемся от первого в таких случаях предположения о неблагополучной семье. Ничего подобного. Семья Болонкиных в Тетюшском районе считалась образцовой. Районная газета писала о ней под заголовком «Много детей — много счастья». В статье с семейной фотографией приводились слова Елены: «Отец для детей — достойный пример». Саму Елену газета называла «хранительницей очага».

— Виктор — из детского дома, — рассказывает Елена, — я потеряла родителей очень рано. И мы, когда еще только встречались, договорились дать своим будущим детям то, чего сами не видели: тепло и уют в доме. Мы всё тут создавали своими руками. Виктора в деревне не называли Болонкиным. Он был Кулибиным: мастерил что угодно. Мы всегда держали корову. Молоко, масло, творог — это мои ночи. Днем — огород, сенокос, картофель. Мы не употребляли алкоголь. Виктор никогда не курил даже.

56-летний Виктор был буровиком. Работал вахтовым методом в тоннелях. Казанское метро строил, московское… Приезжал с вахты, с помощью старшего сына Дениса строил большой дом. Немного не достроил, не успел. Семья в него все же заселилась, кое-что придется доделывать.

Ужас от потери мужа, вспоминает Елена, отошел на второй план из-за того, что ей пришлось пережить в дальнейшем…

Ключевой свидетель

— В полиции меня водили из кабинета в кабинет, — продолжает Елена. — Я думаю, вопросы закончились и меня ведут отдохнуть, но опять открывают какую-то комнату, посредине которой стоит стул и больше ничего. И снова требуют, чтобы я созналась в убийстве. В камеру меня отвели лишь в половине одиннадцатого ночи. Железная кровать, матрас комком, грязная подушка, постельного белья нет. Я по-прежнему в мокрой одежде и с раннего утра ничего не ела. А утром, опять же в невысохшей одежде, — на новый опрос. Да не допрос, а опрос, без ведения протокола. И только вечером впервые за два дня покормили — дали кашу.

На тот момент уголовного дела в отношении нее еще не было, и оснований для задержания — тоже. Чтобы как-то оправдать ночлег Елены в полиции, оформили ей мелкое хулиганство.

— Оформили по статье 20.1 Кодекса об административных правонарушениях, — комментирует адвокат Болонкиной Руслан Игнатьев. — И это притом что обычно по этой статье не задерживают, а выписывают штраф. К тому же административный арест не применяется к женщинам, имеющим детей до 14 лет.

И вот теперь — о детях. В наш разговор вступает старший сын Денис:

— Маму забрали. Мы с сестрой Юлей поехали в церковь заказывать похоронный ритуал. С тремя нашими братиками попросили побыть тетю Валю, друга нашей семьи.

Напомним, Денис и Юля — взрослые и живут отдельно, в Тетюшах и в Казани. И добавим, что Никита с Данилой — ученики младших классов, а Марк ходит в детский сад.

— Пока мы договаривались в церкви — мне звонок, — продолжает Денис, — просят явиться в полицию. Едем туда с Юлей, а там уже сидят наши братишки, кое-как наспех собранные: кто без куртки, кто в одном ботинке.

Скажи, мол, так и так, и всех отпустят, и ничего маме не будет. И лишь после этого мальчика допросили по всем правилам: в присутствии педагога, психолога, сотрудницы органов опеки.

Свидетеля надо беречь и ограждать от постороннего воздействия. И тут вспоминается строка из письма Дениса Болонкина в редакцию «Новой газеты»: «Сотрудниками полиции был изъят из семьи мой 9-летний брат Никита».

Мальчик был именно изъят. Двух братишек Никиты отдали на попечение старшим, а его, свидетеля обвинения, по ходатайству следователей решением администрации Тетюшского района отправили в «государственное учреждение», то есть в детский дом.

Вот что писал Денис Болонкин в Следственный комитет РФ на имя его главы Александра Бастрыкина:

«13 октября 2017 года моя мать была ознакомлена с судебной психолого-психиатрической экспертизой моего брата, Болонкина Никиты, в ходе проведения которой он говорил: «От своих показаний отказываюсь… Сотрудники полиции меня запутали… Мне жалко папу… Я хочу к братьям и маме… Мне здесь плохо, я хочу домой».

Старшему брату и старшей сестре даже не сообщили, куда конкретно увезли Никиту. «По данному поводу мы обращались к уполномоченному по правам ребенка в Республике Татарстан», — написал в редакцию Денис Болонкин.

До того газета «Вечерняя Казань», которая первой предала эту историю гласности и с которой «Новая газета» обменивалась информацией, уже связалась с детским омбудсменом республики Гузелью Удачиной. Та сообщила, что она в курсе трагедии в многодетной семье. «По нашему обращению, — сказала Удачина, — МВД и следком провели внутриведомственную проверку, которая показала, что права несовершеннолетних не нарушены. 9-летний ребенок отдан в государственное учреждение на время следственных мероприятий. Когда следствие завершится, мальчик будет либо возвращен матери или старшим членам семьи, либо останется в госучреждении. Все зависит от результатов следствия».

«Когда следствие завершится»! Легко сказать. У нас и по более простым делам следствие порой тянется годами. Елена Болонкина с помощью адвоката Руслана Игнатьева написала аналогичную жалобу в Москву — теперь уже российскому детскому омбудсмену. Со своей стороны, «Новая газета» связалась по телефону с аппаратом Анны Кузнецовой и попросила обратить внимание на ситуацию с семьей Болонкиных — случай все-таки особенный. На это нам ответили, что все случаи особенные, что жалоба находится в работе у юристов и что ответ будет дан в конце ноября. Официальный ответ пришел чуть не на месяц позже этого срока, и в нем сообщалось: «В ходе проведенных проверок нарушений прав вашего малолетнего сына Болонкина Н.В. выявлено не было».

Что ж, государство у нас правовое, и оно предлагает нам не беспокоиться и только наблюдать за развитием событий.

Зомби в наручниках

Наблюдать, как оказалось, не за чем. Не то что газета, даже адвокат Руслан Игнатьев сколь либо существенных действий следователей не заметил. Дело, с учетом его важности, передали из района в Казань, но никто ничего заметного не предпринимал. Обвиняемая содержалась в следственном изоляторе.

— Обвинение Болонкиной было предъявлено без моего участия, — говорит адвокат Игнатьев. — Это было признано незаконным Тетюшским районным судом по моей жалобе, но Верховный суд Татарстана признал такие действия следователя законными.

Появились результаты экспертизы. Ничто не подтверждало участия Болонкиной в происшествии на пастбище. Следствие явно заходило в тупик и, похоже, не знало, что предпринять.

— Мы с Денисом и Юлией пытались всячески содействовать следствию в поисках настоящего убийцы или убийц, — рассказывает адвокат. — Мы высказывали разнообразные версии произошедшего, но их сразу отбраковывали. Все обвинение строилось только на показаниях маленького мальчика Никиты. Создавалось впечатление, что Болонкину во что бы то ни стало старались оставить обвиняемой.

Руслан Игнатьев подал в суд жалобу на бездействие следствия. Ново-Савиновский районный суд Казани ее не принял. Судья Розалия Сылка написала, что предмета обжалования не имеется. Повторную жалобу тот же суд все-таки рассмотрел, и судья Анна Лукманова частично признала правоту адвоката.

Следователи из управления СК РФ по Татарстану вроде бы отбились от настойчивого защитника и могли работать, как и работали, но вдруг дело утратило особую важность и его вернули из Казани обратно в Тетюши.

Туда же, в Тетюши, вернули из казанского СИЗО-2 обвиняемую Болонкину. В какой форме это было сделано — об этом отдельный рассказ Елены:

— Мне неожиданно объявили: «Болонкина, завтра утром — этап!» Куда? Зачем? Утром даже не позавтракала, вывели меня. Стоят 12 человек в форме, и я между ними прохожу в машину, в фургон такой. Надевают наручники, помещают меня в железный стакан — ни повернуться, ни развернуться. С утра — мороз, коленки к железу примерзают. Набивают полный фургон мужчин. Это осужденные, которых отправляют в Волгоград, а меня берут попутно.

Привозят нас на железнодорожную станцию. Там нас ждет столыпинский вагон без окон.

До станции назначения Елене было ближе, чем остальным — часа три. Попить нечего, в туалет не сходишь, так как без сопровождения туда нельзя, а сопровождать некому — в конвое одни мужчины. Зато железная клетка в вагоне у нее, как и у всех, была отдельная.

«Ты уже сидишь!»

В казанском СИЗО и сейчас еще остаются вещи Елены, которые она оставила, думая, что туда вернется. Вещи — там, а все ощущения от пребывании в изоляторе — с ней. И вряд ли она от них когда-нибудь избавится.

Знакомство с этим казенным учреждением, правда, началось с приятного: Елену повели в душ. До того, за 12 дней пребывания в тетюшском изоляторе временного содержания, никто и не подумал предложить ей помыться. Как задержали в мокрой грязной одежде, так в ней она и провела это незабываемое время.

Еще положительный момент: Елена исключительно хорошо отзывается о сотрудниках казанского СИЗО. По ее словам, они относились к ней сочувственно, всегда интересовались, не надо ли чем помочь:

— По правилам, надо было выломать из моих туфель супинаторы, попросили кого-то сделать это аккуратнее. Грели мне воду в чайнике. Один мальчик, не буду называть его имени, выстирал мне одежду, в которой я сюда поступила…

Что навевало ужас — так это уклад камеры. Уклад вырабатывался годами и действовал независимо от официального распорядка.

— В камере 12 человек, — рассказывает Елена. — Сразу подошла ко мне одна и сказала: «Я старшая…» Она к тому времени сидела под следствием 3 года и 7 месяцев. Усадила меня на лавку и стала бесцеремонно копаться у меня в голове — нет ли вшей. Всякие сюда поступают, мало ли что… Потом сказала: «Будешь вот тут сидеть 10 дней». Это около туалета. Туалет там без унитаза — дырка в полу, затыкаемая полторашкой…

Уточним для тех, кто не знает: полторашка — это пластиковая бутылка на полтора литра.

Старшая усадила Елену не на стул — с мебелью в камере неважно. Это была рамка металлическая, на которую пришлось набросить что-то из одежды, чтобы острые края в тело не врезались. Ноги затекают, но терпи. Смысл сидения — в изоляции от остальных. Сидеть в сторонке, пока не придут анализы на ВИЧ и прочие болезни. Передвигаться по камере и приближаться к остальным — ни в коем случае. Изоляция в изоляторе, можно сказать.

— Позже иногда поступали к нам какие-то гордые женщины, — вспоминает Елена, — и заявляли, что это не по правилам, и сидеть они не будут. И я, уже отсидевшая, их успокаивала. Надо потерпеть, девочки…

Ну да, Елена права, легче смириться. Тут 10 дней — не срок.

— Почти все в камере курили, — продолжает Елена. — Приоткрыть окно и проветрить? Под окном — открытый канализационный люк, и мало нам вони из туалета, напустишь еще.

Рассказ Болонкиной об арестантском быте неожиданно завершается настоящей формулой нашей правоохранительной системы:

Вот она — формула: «Ты уже сидишь!» Виновен ты или нет, еще не выяснено, а ты надежно сидишь, и в каких условиях! Муж убит, ребенок, можно сказать, взят в заложники и ничего о нем неизвестно, а ты сиди и думай — от тебя ждут признания.

— Маховик системы уже не может просто так остановиться, — делает вполне очевидный вывод адвокат Руслан Игнатьев. — Думаю, все было изначально затеяно оперативниками из-за нежелания иметь висяк. А дальше простая версия была поддержана следователями.

Пока все дома

Село Монастырское занесено снегом. Дороги в районе чистят неплохо, а к дому Болонкиных — отдельный снежный тоннель. Семья наняла тракториста, он и растолкал сугробы.

Мы с Русланом Игнатьевым и Денисом Болонкиным проехали мимо того пустыря, на котором полгода назад нашли труп Виктора Владимировича. Сейчас туда не пройти. Стая куропаток, которых в других местах не увидишь, что-то добывает из-под снега. Дичь. Как и все остальное.

Незадолго до нашего приезда в семью вернули Никиту. В детском доме уже готовили документы на его отправку в психоневрологический санаторий (ничего плохого — просто немного укрепить мальчика хотели), а тут — что-то вроде амнистии, и можно возвращаться к маме.

Когда мы с Еленой начали разговор, Никиты дома еще не было. Он ушел в детский сад за младшим братиком Марком. Елена за чаем изложила нам свою материнскую теорию. Она считает, что ребенок получается таким, каким мать его задумала. Каждому из пятерых детей придумала предназначение. Никиту задумала своим защитником.

— И надо же было такому случиться, — удрученно говорит Елена, — что именно на его долю выпали такие испытания. Он плакал, когда мы встретились, переживает и думает, что виноват передо мной.

Кое-что в семье уже налаживается. Никита вернулся в свою школу, сверстники ему рады. Елену зовут на прежнюю работу — 23 года проработала она в центре социального обслуживания населения. Кто она в глазах этого населения, пока не совсем понятно.

С уголовным делом, которое не закрыто, ясности нет. Болонкины боятся заглядывать в почтовый ящик — вдруг там казенный конверт с плохой новостью.

Две хорошие новости не помешает сообщить напоследок нашим читателям. Первая: в Казани планируют построить новый следственный изолятор — на 930 мест. Имеющиеся переполнены.

И вторая новость: детей Болонкиных спустя полгода все-таки признали потерпевшими по делу об убийстве отца. Правда, не всех. Никите, похоже, по-прежнему отводят особую роль. Он все еще свидетель.

А кто же, если не дети, считался потерпевшим до сих пор? Ведь закон требует при возбуждении уголовного дела безотлагательно определить потерпевших. Проживите вы в России 100 лет, вашего жизненного опыта все равно не хватит, чтобы угадать.

— Я сам удивился! — ответил на этот вопрос Геннадий Иванович. — Но мне сказали, что это нужно для защиты интересов детей.

Да, интересы детей у нас, как видим, защищаются самыми разнообразными способами.

Татарстан