Когда-то Алексей Герман-старший рассказывал мне, как они с женой, сценаристом Светланой Кармалитой, жили на даче в Сиверской. Дорожка на станцию была протоптана узкая, говорил Герман, и возле нее садился местный юродивый Федя с ведром говна. Миновать его, обойти или обогнуть не было никакой возможности. Федя знал потенциал узкого места.

— Дай рубль, а то говном кину!

В точности, как Федя, ведут себя иные представители культурной общественности, широко используя публичный шантаж. «Дай рубль, а то…» — ​и стратегия, и тактика, и выбор жизненного поведения. Особую ненависть вызывает чужая творческая инициатива, если грозит тем, что искомый «рубль» уйдет «не в те» руки. Тогда в ход идут страшные заклинания о продажности и особых отношениях с властью. Но ведь, как сказал Бродский, идешь в булочную, значит, уже сотрудничаешь с советской властью. Вопрос один: ради личной корысти или ради общего дела?

Недавно измученный слух театральной общественности чутко встрепенулся на имя «Додин». Информационные агентства, телеканалы и Сети дружно сообщили: в Малом драматическом/ Театре Европы обнаружены хищения на 45 миллионов рублей. Источник — ​ФСБ.

Все ложь. И не в МДТ. И Лев Додин ни при чем. И персонажи — ​злонамеренные проектировщики будущего нового здания театра — ​арестованы, но тень, накрывшая театральное небо, стала как будто чернее.

Готовность людей поверить в худшее — ​естественное состояние момента. Общественная атмосфера радикально изменилась с прошлого лета, когда началось «театральное дело», и еще ухудшилась нынешней зимой, когда следствие закончилось, а суд над участниками маячит далеко впереди.

Но из месяца в месяц, сидя на процессах — ​в Басманном или Мосгорсуде. — ​ловишь себя на тягостном чувстве: происходящее в суде — ​модель, в которой отразилось общество. И как ни странно — ​гуманитарная его часть в том числе.

Жестокость, необъективность, свирепо предъявленная корпоративная солидарность — ​то, что поражает и отвращает в отношении суда и судей к фигурантам процесса. Но именно это — ​жестокость, необъективность и свирепо (а чаще бездарно) предъявленная корпоративная солидарность отличают некоторые процессы, идущие внутри и театрального цеха. Там, в суде, — ​тотальная система. Здесь — ​лишь поврежденная часть огромного театрального механизма. И это, увы, относится к театральной критике.

За последние годы в ней сильным инстинктом и привычным действием стало кидаться на несогласных. Стаей, с грязной бранью в фейсбуке. Несогласные — ​коллеги по профессии, которые смеют иметь свое мнение по поводу тех, кто назначен культовыми фигурами российского театра. Их немного, но они — ​в моде, фаворе группы критиков, части экспертов «Золотой маски». Их навязывают, отвергая споры. Вместо состязания мнений и эстетических аргументов — ​оскорбления неподдающихся.

Жестоким было нападение на одного из последних могикан профессии, критика Веру Анатольевну Максимову, которая всего лишь выразила свое острое с переходом на личности мнение. Ее статья об ассоциации театральных критиков (АТК) вызвала ответный донос по месту работы, самум в соцсетях. Максимова переживала очень тяжело, слегла и прожила после этого совсем недолго. Нынешней осенью кинулись на профессора Владимира Поглазова, который позволил себе выразить иное, отличное от «нужного» мнение по поводу эпатажной студенческой работы. Поглазов умер скоропостижно. Некий Нияз Игламов позволил себе оскорбить память замечательного критика, Натальи Казьминой, заявив, что готов плясать на ее могиле — ​из-за тринадцатилетней давности негативного разбора спектаклей Кирилла Серебренникова.

Люди, которые по их словам защищают демократию, яростно антидемократичны: правильно, верно и одобряемо только то, что думают они, иное неприемлемо.

Режиссеров поделили на своих и чужих: про своих только хорошо, про чужих — ​как угодно. Знаю нескольких членов АТК, которые корчатся при одном упоминании «Лучшего спектакля прошлого сезона» — ​«Князя» в постановке Богомолова. Но молчат: единство мнений в АТК партийное требование. Внутри этого сообщества за «лайки» призывают к ответу, за сомнения казнят словами («гореть в аду» — ​из самых нежных пожеланий), мат — ​язык рецензий на реальность. Падение профессии, оскорбление самой природы театра началось со слов известного критика, позволившего себе на страницах своего издания пожелать смерти двум заслуженным режиссерам. Жестокость черными кровяными тельцами бежит по венам современной якобы культуры, около и вокруг нее, превращая носителей мирных профессий в стаю урок.

Народную радость «Тебя посадят? А ты не воруй!» критик Марина Давыдова некогда сделала заголовком своей статьи о МХТ; теперь, вызванное к жизни, это заклинание возмездия цветет на ветках злобной дискуссии недоброжелателей вокруг Гоголь-центра.

Ложные трактовки наводнили профессиональное пространство. Вот последний номер журнала «Театр», названный «Театр времен Дмитрия Медведева и его платформа». Казалось, посыл благородный: собрать все события, имевшие место на «Платформе» и в «Седьмой студии», сопоставить цифры и факты, «сделать за следователей их работу».

Но шапка номера и редакционные статьи являют откровение: оказывается, не было в новой России времен лучше правления Медведева: при нем состоялся «тренд модернизации театра…»

Президент, при котором были приняты бессмысленные законы, от них и сегодня воет театральный мир, при котором театр стал частью «сферы услуг», правитель-фейк, был, по мнению редакции журнала, благодетелем: при нем, а значит, при Владиславе Суркове процветало современное искусство — ​на него давали деньги (приводится стенограмма встречи творческой молодежи с президентом, на которой деньги были запрошены и получены). Что ж, миграция сотрудников редакции в сторону разлуки со смыслом объяснима: часть их состояла в штате Гоголь-центра и отрабатывала зарплату текстами преувеличенной теплоты. Но неужто денег достаточно, чтобы «серый кардинал» Сурков стал сияющей фигурой «театральной модернизации» и предметом нежной ностальгии?

Создатели просурковской концепции при этом изо всех сил стараются не замечать: сегодня в стране театральный бум, в театр зритель ходит чаще, чем в кино, на деньги госбюджета, выходит этот самый журнал «Театр», ставятся спектакли, проводятся фестивали, живет крупнейший монополист «Золотая Маска».

Кстати, большой театральный мир в злосчастном «театральном деле» проявил себя очень достойно. Люди разных школ, убеждений, поколений и художественных пристрастий оказались солидарны по крупному: театральное сообщество отвергает топорный спектакль, который ставит следственная группа СК РФ.

Надеюсь, все арестованные по делу «Седьмой студии» будут оправданы. Надеюсь по-прежнему иметь или не иметь с Кириллом Серебренниковым возможность эстетических разногласий.

Но повторяю: один из уроков «театрального дела» — ​катастрофическая трансформация профессии, критика корневым образом связана с системой и зеркально ее отражает.

Мне, внучке расстрелянного в СССР венгерского политэмигранта, которому здесь сначала дали убежище, а потом отняли жизнь, генетически ненавистно любое убийство свободы — ​тела и сознания. Ненавистна ностальгия по любым властителям. Ненавижу, когда людей сажают в клетку, когда предписывают единство мнений, любую форму принуждения — ​к войне, любви или эстетическому выбору.

Театр раскалывается, исподволь разрушается от повреждения тех, кто призван нести и защищать ясность суждений, отточенность смысла, художественную правду. И веровать. В человека, то есть, как написала когда-то Наталья Крымова, в силу света.

Давно сказано: спасись сам, и вокруг тебя тысячи спасутся. Критике — время спасать профессию в себе и себя в профессии, тогда, возможно, вокруг начнет меняться и «весь мир — ​театр».