— Всем добрый вечер. Сегодня у меня в студии будет разговор с Дмитрием Андреевичем Муратовым, главным редактором «Новой газеты».

— Я поправлю, Ксения…

— Да, поправьте. Я знаю, что вы были по ноябрь 2017 года главным редактором…

— Да, я был избранным главным редактором, в этих выборах не участвовал, теперь я председатель редакционного совета газеты, это наш высший орган. И председатель совета директоров, можно сказать, что издатель.

— Ну да. А кроме того, доверенное лицо и сопредседатель общественного штаба кандидата в президенты России Григория Явлинского. Это, конечно, было неожиданностью, Дмитрий Андреевич.

— Неприятной для вас, Ксения Анатольевна?

— Я бы не сказала, что неприятной, но удивительной.

— Почему?

— Мне вот хотелось, в том числе, у вас спросить — в связи с чем вы приняли такое решение?

— А что мне могло помешать, Ксения Анатольевна?

— Да ничего. Нет, мне казалось, что журналист такого высокого уровня на таком высоком посту не должен участвовать в политической жизни, очевидно поддерживая того или иного кандидата. Мы видим эту позицию и у Венедиктова, и у Синдеевой, и у многих других журналистов. И в этом смысле, в общем-то, удивительно то, что вы решили нарушить этот принцип.

— Согласен, принцип нарушен, я такой один, поэтому я его и нарушил.

— Нет, вы не один. Еще есть Сунгоркин, который доверенное лицо Путина. Вас таких двое.

— А, значит, нас таких двое с Владимиром Николаевичем.

— Вы в хорошей компании.

— Я поясню свою позицию. Но, поскольку вы тоже журналист и сказали, что после этих президентских выборов создадите свою партию, тогда нас трое — вы, Сунгоркин и я, да ведь?

— Ну, я-то уже не журналист, я как бы прекратила…

— Вы в отпуске.

— …пока эту деятельность временно.

— А, вот и я. Чтобы вы знали, я тоже в соответствии с законом с момента, когда Явлинского зарегистрируют, ухожу в отпуск. И газета никогда не была партийной газетой, и на газету мои личные пристрастия не распространяются.

— Но вы же понимаете, вот я ушла, так я ушла, я на «Дожде» специально вообще не появляюсь, меня там нет, это большое публичное пространство, любой человек вам может доказать, что с момента моего отпуска меня там кроме как в качестве интервьюируемого два раза нет.

— Но дух же ваш там живет.

— Нет, ну слушайте, живет, но меня-то там нету, а вы все-таки в газету ходите.

— Да. Скоро юбилей газеты и, конечно, я по этому поводу собираю людей, и мы это обсуждаем…

— Ну, вы, как Путин, вот он тоже формально законы не нарушает, а в реальности все понимают, что все делается. Вот у вас так же.

— Точно. Только нет такого закона, который я нарушил.

— Ну как, этический закон есть.

— Я с удовольствием вас 1 апреля к нам на 25 лет приглашаю. Причем я приглашаю гостьей, а не ведущей, Ксения Анатольевна, это принципиально важно, отдохнете немного.

— Спасибо.

— А теперь я серьезно отвечу на ваш вопрос. У меня был лучший друг, звали его Юрий, а фамилия его была Щекочихин. И Юра Щекочихин входил во фракцию «Яблоко» в Государственной думе, занимался расследованием, в том числе тем расследованием, которое привело к его трагической смерти. Он был отравлен, и за неделю на этом моложавом 53-летнем человеке не осталось кожи, а в гробу лежал 90-летний старец. Медицинским экспертам раздали инструкцию считать его ветераном Отечественной войны, ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС, хотя он родился в 1953 году. Я считаю, у меня долг перед Щекочихиным и перед Явлинским, который всю жизнь Юру поддерживал.

И редакция меня поддержала, сказав: «В отпуск вы уходите, Дмитрий Андреевич, а остальное — ваше личное дело на этот период». Поэтому разрешение редакции я получил.

Первых пленных освободил Явлинский в декабре 1994 года, когда: «Ах, какие-то наемники», — отказался от них министр обороны Грачев после того, как послал туда 40 танков атаковать дудаевский «дворец». Вот и сейчас, когда я слышу «ах, какие-то наемники, да это не наши…» и слышу вот эти гибридные и понтовские причуды, я думаю, что надо поддержать человека, который ходил в «Норд-Ост», вытащил оттуда несколько детей, старался провести переговоры и как минимум спас много человеческих жизней, первым приехав в Чечню обменять себя на пленных. Вот это вызывает мое искреннее уважение.

— Мое тоже. Но мне просто кажется, что ведь есть же разные способы поддержки. Когда журналист, такой журналист, как вы, решается на такую уже активную политическую позицию, ну, для многих это все равно такой очень важный маркер в будущем вашем профессиональном.

— Наверное. Так я же не жалею об этом.

— Вот долго ли вы принимали это решение? Как сложно оно вам далось, не сложно? То есть я уверена, что эти вопросы этики, они перед вами тоже стояли.

— Конечно. Этическим нарушением для меня было бы в трудную минуту не поддержать Явлинского, члена наблюдательного совета и общественного совета нашей газеты с 1993 года.

— А в чем, на ваш взгляд, трудность его минуты сейчас?

— А предыдущий вопрос тогда мы пропускаем, я на него не отвечаю?

— Нет, почему?

— Тогда отвечаю на него. Мне позвонил Явлинский, наверное, дней десять назад, я передал его просьбу редакционной коллегии «Новой газеты» и спросил: «Как вы считаете? Потому что, с одной стороны, я хочу поддержать Григория Явлинского, с другой стороны, я не хочу никаких, как вы говорите, ущербов для газеты». Газета радостно согласилась на мое участие, считая, что репутация такого человека, как Явлинский, газете никак абсолютно точно не повредит.

Мы, кстати говоря, и вас поддерживаем. Я не вхожу в ваш штаб, но, если вы замечали, то мы поддерживаем множество вещей, которые создают в стране альтернативу. А если вы еще не «сольетесь» после выборов, то это будет вообще классно.

Мы поддерживаем усилия Навального, когда он вовлекает большое количество людей в обсуждение проблем, очень важных проблем. В первую очередь он, конечно, занимается коррупцией, не сильно распространяясь на иные вещи.

Женя Ройзман как-то точно заметил, что у нас патриотизм и любовь к Родине стали разными вещами. А вот эту газету не надо учить любить Родину. Мы очень хотим, чтобы у нас была страна, в которой не останется нынешней нищеты. Остановить войны. Победить нищету.

Я краем уха слышал, что вы говорили избирателям. Я сегодня слышал, что говорил Явлинский. Здесь у вас, кстати говоря, очень много общего.

— Да, у нас вообще схожие позиции.

— 25 тысяч зарплата в Томске, рассказывает он, и 8 % населения города, мимо которого проходит эта гигантская трубища «Сила Сибири», которая за наши деньги газ гонит в Китай…

— Да, все это не достается…

— …в Китай, и 8 % всего газифицировано в этой области. Вот я хочу, чтобы патриотизм был в газификации. Чтобы он был не в понтах, которые с дивана кидаются Украине, а чтобы это было борьбой реальной с нашей нищетой. Тогда можно и про биткоины говорить.

— Нет, смотрите, я просто хочу быть правильно понятой…

— Я объяснился?

— Я к Григорию Алексеевичу отношусь, правда…

— А я все-таки ответил на вопрос?

— Да, безусловно.

— Ответил, спасибо.

— Но есть одна вещь, которую я бы хотела сказать. Смотрите, Григорий Алексеевич, я его тоже очень уважаю и уважительно к нему отношусь. Но я тоже во время «Прямой линии», может быть, вы слышали, говорила свое мнение, что меня вот единственное, что смущает в его выдвижении сейчас, в том, что, ну вот как у любой деятельности, согласитесь, все равно по ее итогам должен быть какой-то KPI (показатель эффективности бизнеса - прим. ред.). Он может быть по-разному выражен. Может быть, вы не можете зарабатывать огромные деньги, потому что сам газетный бизнес…

— Но все призы мира мы взяли, да.

— Да, вы взяли все призы мира. Или вы являетесь в экспертном сообществе, «Новая газета» в экспертном журналистском сообществе, безусловно, является премиальным СМИ с точки зрения подачи информации и стандартов журналистики.

— Спасибо.

— Это факт. Это ваш KPI, это то, что вы можете предъявить миру. На мой взгляд, в политике тоже, безусловно, есть KPI — это то, что ты за годы своей работы политическим лидером, политической деятельностью что-то можешь предъявить, какие-то результаты.

— Да.

— Но ведь Григорий Алексеевич тоже занимается политической деятельностью уже более 30 лет. И, понимаете, если мы посмотрим на результаты этой деятельности с точки зрения представления партии в парламенте, с точки зрения поддержки, с точки зрения общественного мнения… Ну, в этом тоже же есть странность: 30 лет ты этим занимаешься, результатов ты никаких не добился…

— Я понял. Я эту цифру понял. То есть я могу свою точку зрения высказать уже, да?

— Да, безусловно. Мне просто интересно, не кажется ли вам, что…

— Тогда я вам скажу.

— Вот тогда зачем это все?

— Знаете, ваш земляк и мой любимый драматург Евгений Львович Шварц в «Драконе» написал гениальную фразу о том, что очень много людей, которые вписываются в существующую действительность, которые вписываются, как говорят сейчас, в тренды, они определяются для него одной фразой: когда рядом с таким продвинутым чуваком душили его жену, он говорил: «Милая, потерпи, может быть, еще все обойдется». И остался в тренде.

— То есть вы имеете…

— Сейчас-сейчас… Я имею в виду, что у нас так выстроена политика последних 20 с лишним лет, что человек, который себе все время изменяет, может находиться на гребне, а человек, который всегда говорит: «Нет, ребята, дважды два — четыре, Россия должна быть европейской страной, малый и средний бизнес должны быть его основой, образование — это приоритет, милитаризм — это не приоритет», который говорит вот эти самые вещи, ему говорят: «Нет, старик, ну, уже дважды два — уже семь, ну, согласись, пойди на компромисс, ну семь». А он говорит: «Нет, четыре».

— Ну, вот смотрите, я вам приведу другой пример. Не совсем так, не соглашусь. То есть дважды два действительно четыре. Но, понимаете, мы же видим пример, и для меня он поразительный, правда, деятельности Алексея Навального, который, тоже говоря о том, что Россия — европейская страна, что надо развивать бизнес и т. д., в общем, разделяя наши общие с Явлинским, и со мной, и с ним ценности, показал, что можно по-другому заниматься политикой, набрал огромное количество сторонников…

— Молодец.

— …провел, на мой взгляд, блестящую предвыборную агитацию за предыдущий год.

— Все люди разные.

— Ну вот даже я сравниваю, и почему, например, я говорила, что ради Навального я готова…

— Ксения, ну смотрите, не может человек, никакой человек — ни вы, ни Алексей Анатольевич, никто не может говорить: «Поскольку я являюсь альтернативой, мне альтернативы нет». Ну, согласитесь, это бы странно звучало. Поэтому да, я уже сказал похвалу избирательной кампании Навального. То, что выдвинулись вы…

— Дмитрий Андреевич, я же не об этом. Подождите, дайте я тоже все-таки задам вопрос, вы ответите.

— Нет-нет, я же еще не ответил на предыдущий ваш вопрос.

— Ну, подождите, я же его не дозадала, про Навального.

— Это становится монологом. Сейчас, секунду. Вот я у вас начал спрашивать, и вы не дослушали меня. Знаете, у Черчилля была любимая фраза: «Когда я вас перебиваю, не перебивайте меня, пожалуйста», — любил он говорить в парламенте. Дарю цитату Черчилля вам.

— Спасибо.

— Так вот, на прошлых выборах вы голосовали, видимо, за Прохорова?

— Да, конечно.

— За Прохорова.

— Я была наблюдателем тоже, находила нарушения, я активно участвовала.

— Были наблюдателем, да?

— Да, я активно участвовала.

— Ну вот, видите. Продвинутый Прохоров, Прохоров, много достигший, с высоким KPI, он взял и слился. Он взял и слился. А у нас, знаете что, у нас-то люди говорят: «Ну, Явлинский все равно не победит», — потом страшно на него обижаются, что он проиграл. То они бегут за СПС, то за «Нах-нах»…

— Подождите, а вы не считаете, что…

— …то за Прохорова. И где результаты?

— Я вам скажу где.

— Где результаты, KPI вот этой категории избирателей, где эти результаты?

— KPI того, что… Послушайте, у нас ни у кого нет гарантии, знаете, это когда ты берешь на себя какие-то обязательства или ты чего-то хочешь, нет гарантии, что ты не умрешь, что тебя не задавят, что человек не сольется, не нарушит своих обещаний…

— Ну, хотелось бы все-таки, чтобы человек не сливался, чтобы он соблюдал контракт с избирателями.

— Дмитрий Андреевич, хотелось бы, и мне тоже.

— А не получилось, да?

— Но гарантий ни у кого у нас нет. У Прохорова по каким-то причинам, я не знаю, по каким, это не получилось.

— А РБК тоже надо было вот так тоже сдать, как Муму утопить?

— Это, наверное, вопрос к Михаилу Дмитриевичу, я не являюсь его доверенным лицом, я не руководитель его штаба.

— Нет, раз вы избиратель, вопросы надо не только кандидатам задавать, но и избирателям.

— Подождите, Прохоров — это плохой пример. Я разочарована, потому что я за него голосовала. Я действительно думала, что…

— Вы голосовали, и вы разочарованы.

— Я разочарована.

— А я за Явлинского голосовал и не разочарован.

— Подождите. Смотрите, оттого, что я разочарована, это не значит, во-первых, что не надо пробовать еще раз. Я, например, считаю, что как бы, знаете, это как в любви, оттого, что тебя один раз кто-то там обманул или разбил сердце, это не значит, что не надо заново влюбляться, согласитесь.

— Нет, если любовь, причем здесь KPI?

— Секундочку. При том, что сейчас мы говорим про KPI реальных каких-то достижений. Вы сравниваете с Прохоровым и, конечно же, у Явлинского с точки зрения последовательности позиции и какого-то участия достижений больше, чем у Прохорова по факту. Но давайте, можно, я бы все-таки хотела, чтобы вы прокомментировали мое сравнение.

— Пожалуйста.

— Вот есть Явлинский, который 30 лет чем-то занимается, и по факту результатов этой деятельности крайне мало. Они есть, но они очень малы.

— Ну, как интерпретировать.

— И есть Навальный (вот я бы хотела конкретно это сравнение), человек, который за последние 5 лет провел невероятную кампанию, за год, в отличие от Явлинского (который вот только вошел в эту гонку и, опять же, неожиданно и внезапно), вот человек год занимался своей предвыборной кампанией, показал всем пример того, как это делается.

— Вы хотите, чтобы я сравнивал вас, Навального и Явлинского?

— Секундочку…

— Знаете, что мне обидно…

— Подождите, вы мне третий раз не даете задать вопрос, Дмитрий Андреевич, это нечестно.

— Ваш эфир, а говорим о Явлинском. Мне больно…

— Секунду, я хочу задать вопрос вам, дайте мне такую возможность, пожалуйста.

— Давайте.

— Я не понимаю, если вы видите сравнение Навального и Явлинского, я бы хотела сейчас поговорить об этих конкретных двух людях. Один человек, который 30 лет занимается политикой, больше, чем Путин, и при этом мы не видим никаких результатов, и Алексей Навальный, который 5 лет занимается политикой и стал видным политиком международного масштаба, саккумулировал огромную поддержку вокруг себя, сумел сделать ярчайшую президентскую кампанию. Ну разве вам не кажется, что вот в этом сравнении очевидно, за какими людьми будущее, кто является активной силой…

— Вам очевидно, хорошо.

— …кто реально может сделать какие-то изменения, а кто нет. И у меня вопрос к вам: почему, видя вот эту разницу, вы выбираете, ну, как сказать, человека тех же ценностей примерно, но с совершенно другим KPI, с совершенно другим результатом, с результатом, которого нету?

— Я вам отвечу. Алексею Анатольевичу Навальному, если я не ошибаюсь, 43-й год. Явлинский в этом возрасте, если я не ошибаюсь опять же, был заместителем председателя правительства Российской Федерации и в этом возрасте он построил программу «500» дней, и с Борисом Немцовым они во многом реализовали ее в Нижегородской области, и он пытался сделать так, чтобы страна не свернула с реформ, когда началась чеченская война. К сожалению, силы, которые говорили, что маленькая победоносная война нам нужнее, чем реформы, победили. К сожалению, не получилось.

Я хочу посмотреть, какой будет KPI у Алексея Анатольевича. Мне нравится его избирательная кампания, мне нравится, как он встречается с людьми. Я смотрел на все эти встречи в разных городах. Но о результатах пока же мы не говорим.

Больше того, его сняли с президентских выборов, как и Явлинского на прошлых президентских выборах. Явлинского, просто сняли, решив, что пусть будет Прохоров, а не Явлинский. Точно так же сейчас, на мой взгляд, абсолютно бездарно, бестолково и не по-честному обошлись с Навальным. Но результаты сравнивать рано. Избирательная кампания не может быть результатом, она может быть этапом…

— Если бы Навального зарегистрировали, вы бы стали его доверенным лицом?

— Вы знаете, мы даже сейчас, я имею в виду газету, а все-таки я в ней работаю с первого дня, с первого номера, несмотря на то, что Алексей Анатольевич не будет зарегистрированным кандидатом, мы официально заявили, что мы будем освещать кампанию незарегистрированного кандидата, которого называют «тот самый персонаж». И в этом и будет наша человеческая поддержка. А есть и мои личные предпочтения, я на них имею абсолютно полное право и реализую это право.

— Нет, ну это абсолютно понятная позиция.

— Можно я про вас теперь скажу? Это микрорецензия. Вы знаете, что мне понравилось? Мне понравилось обаяние дерзости, которое есть в вашей кампании. А еще мне показалось, что очень внимательно вы стали относиться к людям. Вот как будто вот эта третья стена исчезла между залом и сценой, и вы окунулись в огромное количество чужой боли… Я слышал, как вы разбирались с домами, я слышал, как вы заступались за правозащитника в Чечне. И мне кажется, это не та история, про которую брезгливо скажут — эй, она занимается там малыми делами, — нет. Вот это сочувствие, сочувствие к людям, которого лишена страна. Вот жестокость у нас — это круто, а проявление сочувствия — это слабость. И мне кажется, вы, несмотря на известную цитату Собчак про то, что она большая машина, состоящая из чего-то там непробиваемого, должна остаться такой же непробиваемой, но стать участливой. У вас появилась эта умная участливость, я с этим вас поздравляю.

— Ну спасибо, да, честно говоря, я сама не думала, что для меня это такой будет опыт болезненный. Потому что мне вначале, я скажу честно, было очень тяжело. Потому что, когда ты сталкиваешься с такой болью и ты понимаешь, что ты не можешь вот прямо сейчас помочь всем, а это люди, которые с такой надеждой к тебе приходят, и ты пытаешься сделать хоть что-то, но это все равно очень мало по сравнению с тем, в каком состоянии они живут, это вообще на самом деле очень ужасное ощущение.

— Но мне кажется, вы из гламурного, пряничного мира вырвались. Вот я хотел вас теперь в новом качестве спросить о том, что помнят все, — ваш диалог на вручении премии «Ника» с моей любимой Чулпан Хаматовой. Вы тогда задали вопрос…

— …стала бы она доверенным лицом Путина, если бы не занималась благотворительностью.

— А теперь, представляете, теперь вы перешли на сторону, когда вдруг ваш круг ополчился против вас.

— Это правда.

— Теперь и вам говорят: «А чего же ты, Ксения (вот все люди, которые с вами на «ты»), а чего же ты-то вдруг стала «спарринг-партнером», «проектом Кремля», а зачем ты все это делаешь?» Вы говорите: «У меня есть общественная миссия, я потом хочу сделать партию, я хочу заниматься общественной миссией». Они говорят: «Нет-нет, мы не верим ни капли в чистоту твоих помыслов». Вот каково это — оказаться против своих или когда свои оказались против тебя?

— Это тяжело, потому что я понимала, что так будет, безусловно, когда принимала решение.

— Понимали, да?

— Я прямо сидела, и я это помню, думала про себя, обсуждала с родными, какое количество, простите, говна выльется со всех сторон, и что это выльется и со стороны Кремля, и пропагандистов, и, главное, со стороны тех людей, с которыми я кофе пью…

— Вот-вот, я про это.

— …которых я люблю, которых я читаю в фейсбуке, уважение которых много лет пыталась заслужить, и оно для меня было очень важно. И, понимаете, да, мне было очень тяжело, потому что я понимала, что эти люди, которых, ну, чью дружбу, чье уважение я завоевывала годами и доказывала, что я, понимаете, не девочка из «Дома-2», не дурочка, а что я человек с достойными помыслами, и что они опять все-таки: «Ах нет, все-таки вот ты такая».

— И ничего невозможно доказать.

— Невозможно. Но, вы понимаете, тут вопрос времени…

— Согласен. Молодец.

— …времени и поступков. То есть вот я знаю, что если я сама себе не буду изменять, если я буду идти к этой цели достойно, не будет ни самоцензуры, ни позволения какой-то там цензуры, что вот, может, это сейчас не надо, а вот надо… Вот надо просто… Как бы пока я знаю, что я говорю от а до я то, что я действительно думаю, хочу, и то, что считаю важным, пока я отстаиваю те ценности, которые для меня важны, вот до этих пор…

— Пускай говорят.

— …компромисс, который всегда есть в подобных поступках, конечно же, он есть, но он стоит того. Потому что этот компромисс ради очень большой цели.

— Но вы многих расфрендили?

— Да меня многие расфрендили. И многие меня считают…

— А кто кого больше расфрендил — вас или вы?

— Я никого, нет, у меня вообще нету такой истории. Я не обижаюсь на людей, я, наоборот, вот я увижу пост какой-то очень неприятный от моего раньше соратника и друга, я, наоборот, звоню, пишу и говорю: «Послушай, ну дай мне шанс, дай времени пройти, чтобы ты увидел, что то, что я делаю, это на общую пользу». Ведь я не делаю ничего плохого, я делаю для нас для всех то, чтобы у нас появилась какая-то реальная сила, какой-то голос, который вы услышите. И я правда в это верю. И, более того…

— Извините, что я вторгся, не буду перебивать больше, обещаю. Мне не нравится вот эта степень разнузданного такого, с прядущими ноздрями наезда без выслушивания аргументов. Вот мне говорили перед эфиром: «А вот можно про это, про это и про это…» Знаете, а у меня душа не лежит, когда вас всю уже растерзали.

— Да уж ладно, мне не привыкать.

— Знаете что, с одной стороны, всегда медиасрач был таким трендом, на нем серфинг такой устраивали, и медиасрач был символом продвинутости, а теперь мне кажется, что он стал символом предательства, когда в важные моменты жизни для человека вдруг ты, который пил и кофе, и вино, и водку, и махали белыми флажками проезжающим машинам с белыми шариками, и вдруг за одну секунду… У меня есть любимый писатель Джонатан Фоер…

— Прекрасный, я его обожаю.

— В переводе Васи Арканова. В книге «Полная иллюминация», там есть старый дед, который говорит внучке: «Знаешь, есть десять заповедей, я тебе скажу еще одну, одиннадцатую, вот ты ее запомни — не изменяйся».

— Это правда. Но, слушайте, это, мне кажется, все равно такой период, который надо пройти. Но, знаете, мне кажется, Дмитрий Андреевич, еще очень важная вещь. Я ведь, когда уже меня облили всем вот этим и когда я с этим уже как-то отряхнулась, я поехала по большой стране. Я увидела вообще другую картину, вот то, о чем вы говорите. Я, во-первых, увидела очень важную вещь, что люди, для них вот эта история про «агента Кремля», вот это все — для них это вообще неважно. Им важно то, что ты можешь донести эти проблемы. Им важно, чтобы появился хоть какой-то посредник между их горем и болью и властью. Я подумала так, что если этот фейсбук наших общих друзей считает меня агентом Кремля, то пусть я лучше буду их агентом в Кремле, потому что для этого огромного количества людей нужен именно такой агент в Кремле. И им нужно совсем другое: они хотят, чтобы появился человек, который до большого руководства страны, до Путина, до прочих чиновников сможет через гласность, через федеральные эфиры доносить эту позицию. И это для них гораздо важнее, они ко мне приходят и говорят: «Ну, у тебя же будут дебаты, ты расскажи про ТЭС, которую нам строят, потому что кемеровский уголь девать некуда, про журналистов, которых в тюрьму сажают, про Титиева, про тех, про других, расскажи об этом там». И вот это очень важная для людей взаимосвязь.

— И вдруг появляется такая посольская возможность услышать страну и рассказать, что она думает, когда нам становится абсолютно мало вот этого замкнутого на себе пространства.

— Просто единственное, поправлю: все-таки посол — это не совсем правильный образ, потому что посол — это все-таки в другом народе. А это мой народ, наш с вами народ, это все-таки наша страна. Пусть лучше «посредник», человек, который старается наладить эту связь.

— Согласен.

— У меня последний вопрос к вам. Скажите, что, на ваш взгляд, будет после выборов, вот какая будет ситуация? Верите ли вы в то, что будет вот эта линия молодых технократов, о которой много говорят, путинская? Верите ли вы в то, что будет какая-то либерализация? Или вы считаете, что это все наши пустые надежды и мечты, и ничего этого не будет?

— Вы знаете, я несколько раз за последнее время слышал президента и слышал людей, которые пытаются нарисовать для страны картину будущего. Они очень увлечены квантовой, уже даже не цифровой, а квантовой реальностью, они очень увлечены технологией блокчейна, при котором многие решения принимаются и контролируются намного точнее, чем с помощью различных бюрократических историй.

Но у нас сейчас самая главная проблема — это проблема нищеты. Это такое распятие страны между биткоином и нищетой. Должна быть программа про нищету, вот просто программа про нищету. Надо вытащить страну из нищеты. Тогда вернется достоинство. Это первая вещь.

А вторая вещь: страна должна вернуться с войны. С украинской войны, со всех мировых войн, со всех этих гибридных историй, со всех этих ЧВК. Интересы страны находятся внутри страны.

— Спасибо вам большое.

— Спасибо вам, Ксения.

— Такой другой у нас разговор под конец получился, но очень хороший, очень с такой искренней интонацией.

— Мне неинтересно было на вас нападать…