Во вторник в Басманном суде Алексею Малобродскому продлен срок содержания под стражей, а Юрию Итину и Кириллу Серебренникову — срок пребывания под домашним арестом. Судья Николаева писала постановление полтора часа, чтоб еще раз подтвердить: предсказуемость российской юстиции граничит с фильмом ужасов.
И все же день 16 января — поворотный. Бесконечный пролог процесса, наконец, завершен. Следствие окончилось неожиданно для всех — обвиняемых, адвокатов, «болельщиков».
10 января это стало известно узкому кругу, а 15 — всем. Почему? Говорят, по мановению Александра Бастрыкина. Идет большой апгрейд деятельности СК РФ, и все чрезмерно затянувшееся приказано свернуть.
Так что следственные эксперименты, допросы, очные ставки, выемки документов — вся многомесячная сладострастно-тщательная деятельность группы полковника Лаврова в одночасье прекращена. То что мы наблюдали — финальная фаза накануне настоящего суда.
Следователь Павел Васильев уверен: оснований для отмены или изменения меры пресечения нет. Он, как обычно, твердо глядя в одну точку, порождает особо циничный образчик логики: это ходатайство в интересах стороны защиты: чтобы обвиняемые могли ознакомься…
Ключевой момент: выписка со счета Кирилла Серебренникова в Сбербанке. По ней видно: уже в 2008 году на счете лежало 173 тысяч евро, то есть, задолго до основания «Платформы» Серебренников откладывал гонорары на квартиру в Германии. Основной аргумент следствия — пресловутая покупка квартиры в Берлине за 300 тысяч евро — сильно блекнет вместе с формулировкой «использование средств в корыстных интересах».
Алексей Малобродский, которому на процессе приходится тяжелее всех, говорит:
— Следствие так и не смогло сформулировать, в чем моя вина. Оно имитировало расследование, манипулировало информацией. Оно откровенно врет, ссылается на протоколы очных ставок, где много подтасовок, утверждает, что я обладал правом финансовой подписи, хотя его не было, и я много раз об этом говорил на допросах. Меня унижали наручниками, многочасовыми поездками в автозаках, отказывали в свиданиях с женой и дочерью.
…Я уже ни на что не могу оказать влияние, и мое содержание под стражей не выглядит логичным и убедительным. Какой смысл меня, 60-летнего человека, который меньше всех работал в этой организации, содержать в тюрьме? Я в огромной степени заинтересован в добросовестном расследовании и его результатах, на кону стоит мое имя, моя честь и моя профессиональная репутация. Я не виновен и буду сражаться…
Ксения Карпинская, его адвокат, остроумно замечает: «Я уверена в надежности охраны СК, и вряд ли Алексей Александрович сможет похитить оттуда документы».
В СИЗО у Малобродского обострился артрит плечевого сустава. И Карпинская справедливо спрашивает: «Зачем пытать человека, испытывающего острые боли»?
Встает Серебренников. И ставит основной вопрос:
«Где хотя бы одно доказательство того, что я незаконно изымал денежные средства? Сотни людей со всего мира придут в суд и расскажут о проекте. Меня ни разу не спрашивали, сколько и каких было представлений, как они создавались. Сумма якобы похищенных средств просто абсурдна, мы все украли, а сделано все было бесплатно. Меня допрашивали всего четыре раза. И довольно коротко. На допросе 27 декабря меня спросили: почему я обратился к президенту и кто мне это посоветовал. Потом спросили: что входит в обязанности режиссера…»
…Собаке, которая из СИЗО сопровождает Малобродского, жарко. Если б собаки могли падать в обморок, эта стала бы первой кандидаткой: в натопленном зале суда закрыты все форточки. Просим открыть: не положено!
Наступает очередь адвоката Лысенко. И он врубается в самую сердцевину.
— Да, в деле есть, достаточное количество доказательств обналичивания денежных средств. Но это не является преступлением и не доказывает мошенничество и обман, и злоупотребление доверием. Закон РФ не запрещает оборот наличных. Что обналичили, то похитили — это не логика и не подход.
В этом процессе с самого начала сосуществуют две логики, исключающие друг друга,— защиты и обвинения.
Следствие окончено, это само по себе отменяет все мотивации прокурора и следователя по задержанию. Ни на что задержанные повлиять уже не смогут — их свобода или заключение никак не скажется на итоге: дело сшито. Но выбрано — заключение. С потрясающей формулировкой судьи — «…мера пресечения обвиняемым не противоречит международной конвенции по правам человека…»
Процесс помог нам осознать (впервые так многокрасочно): залог, даже многомиллионный, в России не приемлем. Поручительства самых уважаемых людей российской культуры не значат ничего. Подписка о невыезде — не работает ни при каких обстоятельствах.
Тем временем (большая удача неторопливого обвинения) эксперт по фамилии Рафикова обозрела все добытые доказательства и на их основе смогла вырастить инкриминируемую сумму почти ровно вдвое. С 68 до 134 миллионов.
Четырнадцатиминутное заседание «по Масляевой» 15 января — лишь крошечная вершинка айсберга, который скрывает тикающий механизм процесса.
Центральное слово «Театрального дела» — «обналичка». Ею с размахом занималась именно Масляева. Она же и призналась в хищении пяти миллионов. Все остальные свою вину отвергают. Доказательство мошенничества — на стороне обвинения как лежало, так и лежит.
Но следствие безошибочно выбрало главного свидетеля обвинения, реально виновного, и все это время умело с ним работало:
сначала физически измотав пребыванием в камере, многочасовым ожиданием в автозаках, затем, назначая и меняя государственных защитников, то есть, лишив независимой юридической поддержки. И наконец, когда Нина Масляева уже готова была сотрудничать со следствием до степени «чтоб сказку сделать былью», — отпустив под домашний арест. С перспективой условного приговора. Роль Масляевой почти шекспировская — втайне решающая, лукавая, двусмысленная — и востребованная.
Крепко сшито дело или будет разваливаться в суде, уже не так важно. По чьему-то упрямому замыслу весь пролог поставлен так, что общество не примет любые выводы, любые порядки приговора. Не поверит.
Предварительные издевательства над здравым смыслом и показательные мизансцены из клетки настроили наблюдателей на предъявление лжи.
Восемь с лишним месяцев борьбы за изменение меры пресечения, восемь с лишним месяцев освоения следствием жанра абсурда, короче, двадцать семь недель все учащающейся пульсации «Театрального дела» сильно изменили атмосферу среды. В ней поселился не столько страх, сколько тягостное ощущение отравляющей воздух гнили. Этим запахом исподволь пропитывается все — и работа, и события, и ожидания. Сейчас начинается «застольный период» — обвиняемые знакомятся с делом. Сто двадцать томов. Это займет два-три месяца.
Следующее заседание по «Театральному делу» пройдет уже в совсем другой стране, с совсем другой властью.
