В темные семидесятые советские годы он занимался важнейшим, быть может, делом — историческим просвещением. Вместе с несколькими соратниками собирал в СССР, а издавал за рубежом сборники архивных исторических материалов по отечественной истории — «Память». Это была одновременно и сугубо научная и — неизбежно в конкретных условиях — политическая работа. Постепенно вокруг этой группы образовался широкий круг сочувствующих и способствующих, среди которых были известные и незаурядные люди.

Изучение освободительного движения даром не прошло. Арсений Рогинский знал, что такое конспирация. И КГБ не удалось ни обнаружить архив «Памяти», ни предъявить Рогинскому обвинение по существу. Его судили по абсурдному обвинению. «Преступление» грозило - максимум! - исключением из Публичной библиотеки, в Отделе рукописей которой Рогинский занимался исследованиями. Но и эта вина не была доказана на пятидневном (!) процессе.

Мне случилось присутствовать на нескольких политических процессах в семидесятых - начале восьмидесятых годов. В том числе и на суде над Рогинским.

Он спасал тех, кто был связан с изданием «Памяти». Во время следствия не было ни одной очной ставки.

Он понимал, чем это ему грозит. И советская охранка Рогинскому отомстила. Он получил четыре года и отсидел их очень тяжело — значительную часть срока провел на этапах. Его перебрасывали из лагеря в лагерь.

Он всю жизнь оставался верен себе. Один из основателей и руководителей «Мемориала», важнейшей для здоровья нашего общественного сознания организации, он спокойно и несгибаемо настойчиво продолжал все то же дело — просвещение, предлагая людям столь необходимую во все времена историческую правду. Повторю — спокойно и несгибаемо настойчиво…

Я взял на себя смелость писать об Арсении Рогинском по одной причине. Не рискну употреблять слишком ответственное слово «дружба». Но много лет — мы познакомились в 1965 году в Тартусском университете, где Сеня учился — у нас были добрые и доверительные человеческие отношения. Во времена «Памяти» они стали еще ближе и крепче. Помимо прочего, нас сблизил один эпизод.

Я опубликовал в «Памяти» фрагмент из воспоминаний своего дяди, Арнольда Моисеевича Гордина, старшего брата отца. Там, в частности, говорилось о его друге двадцатых годов Бэре (Борисе) Рогинском, которого автор характеризовал, как смелого, прямого, благородного человека. В конце двадцатых Бэр Рогинский укрывал автора, оппозиционера-нелегала, в своей квартире от ГПУ. Что было смертельно опасно.

Мой дядя — 20 лет лагерей и ссылок, — выжил. Бэр Рогинский погиб.

Когда я показал Сене этот текст, оказалось, что речь идет о его отце, которого он, по существу, не знал. Он родился в 1946-ом, на Севере, в ссылке, а вскоре отец был арестован и погиб в 1951-ом…

Он не знал отца, но полностью унаследовал его человеческие качества. В том числе, высокое чувство собственного достоинства, которое в советские времена делало человека опасным для системы. Есть в России и такая традиция.

Умер Арсений Рогинский. Умный, спокойный, мужественный, так много понимавший и так много сделавший.

Не в первый раз приходится говорить — мир пустеет.

Яков Гордин –для «Новой», Санкт-Петербург