english version. please spread our statement in public

Али говорит на многих языках: узбекском, казахском, таджикском, арабском, английском, турецком, киргизском, татарском, фарси. Это очень ценное качество. Но есть и бесценное — ​он умеет говорить на языке всех и каждого. Он одинаково спокойно разговаривает с хованским криминалитетом и с московским министром, с националистами и с дворниками. Он действительно слышит людей.

Когда языка не хватало, он менял свою жизнь. Пересел на инвалидную коляску и неделю ездил по обновленной Москве: чтобы на себе почувствовать каждый пандус и разбегающиеся взгляды прохожих. Укладывал гранитную плитку в 30-градусную жару. Встречал с бездомными Новый год.

За полтора года он стал автором череды блестящих текстов. Самый, наверное, известный его текст — ​про пожар в московской типографии. Во всех новостях сообщалась лишь цифра — ​17 женщин. Чаще даже — ​17 мигранток. Али вернул каждой погибшей имя, лицо и судьбу.

Журналистику он понимал широко. Не оставлял героев. Написал про маму троих детей Олтиной Азизову, заключенную вместе с детьми во владимирском спецприемнике — ​потом несколько месяцев слал им передачи, бомбардировал ведомства звонками и добился в итоге их возвращения на родину. Поработав на всемосковской стройке и выяснив, что воду рабочим просто не привозят (ходят на автомойку с баклажками), заразил редакцию своим возмущением — ​организовали подвоз воды. Сейчас уже в ЦВСИГ* выяснил, что люди сидят в тюрьме в том, в чем их взяли, месяцами, годами — ​а в камерах холодно. И два грузовика теплых вещей ушли в мигрантскую тюрьму, о которой мы просто не думали — ​до него.

Али очень переживал, что не может поехать на Алтай к маме. Мама жила в селе Онгудай Республики Алтай. Там Али окончил русскую школу. Деньги на билет были, не было паспорта. С мамой созванивался каждый день, называл ее на «вы». Со своей стипендии Али откладывал ей денег на операцию на глазах: мама стремительно слепла. В мае мама приехала в Москву сама, на свой день рождения. Али гордо представлял ее отделу. Мама ругалась на «расписанные» руки, Али кивал и носил чай. «Вы его сильно-то не хвалите», — ​говорила Зоя Васильевна. И тут же хвасталась им сама.

(Потом, уже после задержания, после заключения в тюрьму мама спросит: «Почему? Руки разрисованные или что курит? За это? Он и драться-то у меня не умеет, даже в школе никого не хотел ударить».)

У него была привычка коротко стричься: только волосы отрастут — ​и опять. Мы подшучивали, пока Али не объяснил, что за отросшие волосы его таскали по камере — ​там, в Узбекистане. Про пережитые пытки, про многолетнее бегство он говорил с легкой улыбкой. Боялся напугать нас. И сам боялся, признавал, что и всегда, наверное, будет бояться. «Лучше я умру, чем вернусь». Мы думали, что это фигура речи — ​но нет.

Конечно, «Новая» включилась в процесс оформления документов Али. Не только и не столько из гуманистических соображений — ​мы очень хотели его взять в штат, без документов мы не могли этого сделать. Мы проверили всю его подноготную — ​никакого «темного прошлого» у Али не было. Зато к тому моменту у него на руках уже был отказ в получении статуса беженца. Подали на временное убежище. «Новая» обращалась к министру внутренних дел Владимиру Колокольцеву, к президенту Владимиру Путину — ​просили содействия. И казалось, что дело двигается: отказы отменялись, дело отправлялось на новый пересмотр. Неофициально нам говорили: все дело в том, что у парня нет паспорта. Вот был бы паспорт — ​другое дело, а так… Паспорт — ​уже просроченный — ​Али потерял еще в 2012-м. Оформить паспорт без возвращения в Узбекистан было невозможно. Но и представить, что из-за отсутствия документа человек обречен, тоже было невозможно. Мы верили, что у нашего государства достаточно мощи и милосердия, чтобы разрешить этот бумажный вопрос.

16 марта этого года около своего дома Али был задержан. Он успел набрать коллег, сказал: «Меня ждали». Его доставили в ОВД «Пресня». Там он провел более 12 часов без предъявления обвинения. Через час после задержания ОВД было фактически окружено друзьями и коллегами Али. Мы боялись его исчезновения. В ОВД не пропускали адвокатов, не пропускали членов ОНК. Сотрудники полиции задавали Али вопросы о его профессиональной деятельности и о запросе убежища в России: «Зачем? Чего боишься?» В допросе также принимали участие лица, являющиеся, по словам полицейских, сотрудниками ФСБ. Еще (отдельно от них) присутствовали несколько человек в штатском. Не представились и не предъявили никаких документов, разговаривали между собой на узбекском. Участники допроса сообщили Али, что собираются увезти его из ОВД и депортировать в Узбекистан.

К вечеру у Али поднялась температура. ОНК (их все-таки пустили) вызвала скорую, скорая приняла решение о госпитализации. Али увезли в инфекционную больницу, оттуда просто выпустили.

Мы понимали, что это первый звонок, что дальше будет все серьезно. Но не понимали, насколько.

В августе Али записался на курсы вокала. В том самом Онгудае ему сказали, что «медведь на ухо наступил, петь не сможешь никогда». Оказалось, что нет. Али был счастлив. Музыкальная школа располагалась в соседнем переулке с редакцией. Идти было 500 метров. У музыкальной школы его ждали.

Мы немедленно поехали к Басманному ОВД — ​его увезли туда. Дело оформили быстро.

Через несколько часов Басманный суд вынес решение о депортации в Узбекистан.

english version. please spread our statement in public

Пока адвокат получал документы, Али схватил со стола ручку и попытался вскрыть вены. Приставы скрутили его. В конвойной машине его избили и несколько раз приложили электрошокер. Это было 1 августа. А уже 4 августа ЕСПЧ, куда экстренно обратились адвокаты, запретил России выдворять Али, применив к нему экстренные меры согласно «Правилу 39». Это правило запрещает государству предпринимать какие-либо действия, которые могут навредить заявителю — ​а депортация в Узбекистан для Али означает смерть.

8 августа Мосгорсуд постановил, что до рассмотрения жалобы Али в ЕСПЧ он должен находиться в Центре временного содержания иностранцев.

И вот он находится там, уже четыре месяца.

Али очень хотел остаться в России и работать здесь, работать в «Новой», мы это знаем точно, потому что вместе с ним прошли все круги бумажного ада, писали, стучались в кабинеты… Но ЕСПЧ, который должен решить, правомерно ли Россия отказала ему в убежище, рассмотрит дело Али, может, через год, а может, и через два. И все это время он должен будет провести в ЦВСИГ, который, ну что греха таить, — ​тюрьма, пусть и с некоторыми удобствами.

Несколько месяцев адвокаты, друзья и «Новая» работали над оформлением выездных документов для Али. Мы рассудили так: российский суд постановил депортировать его в Узбекистан, поскольку он нарушил миграционное законодательство страны и должен ее покинуть. Однако суд не запрещал Али добровольно выехать в третью страну. И мы этим решили воспользоваться, к тому же что такие прецеденты бывали.

Международный Красный Крест выдал ему лессе-пассе — ​бумагу, с которой он мог бы пересечь границу. Одна из европейских стран согласилась принять его и сделала визу. Российский МИД прислал бумагу, в которой говорилось, что у нашей страны нет оснований препятствовать Ферузу в отъезде. Копии всех документов были переданы в службу судебных приставов, и вот тут мы столкнулись с непредвиденным обстоятельством. Служба судебных приставов (московское управление) отказалась выпускать Али, сославшись на некое письмо заместителя министра юстиции Михаила Гальперина, в котором тот запрещал приставам депортировать Али до решения ЕСПЧ.

Такое письмо действительно было: еще в августе, когда российский суд принял решение о депортации. Наверное, замминистра юстиции, принимая во внимание невысокую скорость прохождения сигнала по громадному телу службы судебных приставов, просто пытался предотвратить непоправимое. Но теперь нам никак не удавалось объяснить приставам, что заместитель министра не запрещал им просто выпустить Али, если тот сам захочет покинуть Россию. Они стояли намертво, кивая на письмо. И тогда мы связались с Минюстом, который как раз быстро понял весь абсурд ситуации и отправил приставам новое письмо с разъяснениями.

Это было 7 октября. А уже на следующей неделе судебные приставы выставили новые условия. Дело в том, что в российских судебных инстанциях уже долгое время волокитилась жалоба Али по поводу отказа ему в предоставлении статуса беженца. И приставы затребовали решение апелляционной инстанции по этому делу в письменном, бумажном, виде. Будто бы хотели убедиться в том, что Россия Али окончательно отказала. Но на деле, наверное, понимали: получение бумажки — ​это еще пара недель хождения по кабинетам. Так нам стало очевидно: приставы изобретают предлоги, чтобы не выпустить Али. Но зачем?

К ситуации подключилась уже Уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова. Она встретилась с главным судебным приставом России Дмитрием Аристовым и, казалось, сняла все вопросы. Мы начали готовиться к отъезду Али: на пятницу, 3 ноября, были куплены билеты. Однако буквально накануне отъезда приставы вдруг вспомнили об очередном обстоятельстве, которое никак не позволяет им выпустить Али: оказывается, не была надлежащим образом уведомлена прокуратура! А это, если отправлять им письмо по почте, еще несколько дней, вы уж извините.

Уже становилось горько и смешно: в следующий раз справку о прививках потребуют? Или согласие членов ТСЖ на отъезд Али?

И все же в течение дня вопрос с прокуратурой был решен по телефону, и мы готовились ночью ехать встречать Али к воротам ЦВСИГа. В десять вечера, за несколько часов до вылета, позвонили адвокаты: Али никуда не едет.

Переслали бумагу за подписью заместителя старшего судебного пристава московского управления ФССП Кукса М.Ю., которая постановила:

Это постановление невозможно не то чтобы опротестовать, его невозможно прочесть! Не мудрствующий пристав просто сложила в одну кучку слова юридической направленности, не вдаваясь особенно в отсутствие смысла. Но мы-то понимаем: посредством этого издевательского письма кто-то сообщает нам: мы его не выпустим, потому что не выпустим. Но кто? Что это за тайная сила, которая преодолевает волю Минюста, МИДа, Уполномоченного по правам человека и еще кучи государственных ведомств, прямо задействованных в истории Али Феруза? Кто в России может позволить себе вытирать ноги о Государство с целью удовлетворения конкретного интереса узбекских спецслужб? Кажется, ответ очевиден.

В ту ночь Али позвонил нескольким ребятам из редакции. Ему было плохо, но он держался. И ему, и нам понятно: эти люди неспроста позволили ему купить билеты и собраться, неспроста отменили его отъезд так впритык. Они хотели причинить боль. Пытка — ​их профессия, они умеют это делать хорошо.

И все же. Мы не намерены были сдаваться и — ​счастье: за судьбу Али с нами в одной команде сражалась (и продолжает сражаться) Татьяна Москалькова. Вскоре после первого невыезда состоялась встреча руководителя Главного управления по вопросам миграции МВД РФ Ольги Кирилловой и Уполномоченного по правам человека в РФ Татьяны Москальковой, которые обсудили пути преодоления бреда судебных приставов и законные возможности для добровольного отъезда Али из России. Такой механизм был найден, он отталкивался ровно от той же логики: европейский суд наложил запрет на депортацию Али — ​но не на его добровольный отъезд. Миграционная служба получила все необходимые разъяснения своего руководителя, Ольги Евгеньевны Кирилловой.

Новая дата отъезда была назначена на 22 ноября. Были куплены билеты, руководство ЦВСИГ и погранслужба были поставлены в известность; представители аппарата Уполномоченного готовились сопровождать Али в аэропорт.

Однако незадолго до этого, 16 ноября, в редакцию неожиданно нагрянула проверка УВМ — ​той самой миграционной службы, руководитель которой Ольга Кириллова вместе с Уполномоченным придумали механизм отъезда Али из России. Заставляет улыбнуться такая деталь: о проверке в газете мы узнали не по факту появления в наших коридорах сотрудников полиции — ​а примерно за полчаса до этого, когда канал РЕН сообщил своим зрителям, что в редакции «Новой» проходят полицейские мероприятия.

Полицейские ушли без составления протокола. На словах сказали: все у вас в порядке. Но слова, как известно, к делу не пришиваются**.

Поздно вечером 21 ноября Али Феруза вывезли в Басманный районный суд, где осудили за нелегальные трудовые отношения с «Новой газетой» — ​на основании итогов проверки. Он был приговорен к штрафу и — ​вновь — ​к депортации.

Выезд Али 22 ноября, понятно, не состоялся.

english version. please spread our statement in public

Все эти дни мы были на связи с сотрудниками миграционной службы, сопровождавшими ситуацию с Али. Они уверяли нас, что все идет ровно в рамках ранее оговоренного плана. И вдруг в день суда они перестали отвечать на звонки. Не отвечали и на следующий день, пока, наконец, один из заместителей Ольги Кирилловой не набрался решимости открыто сообщить: ну нет возможности выполнить гарантии, данные руководством! Сотрудники Басманного районного отдела миграционной службы не хотят нарушать решение ЕСПЧ о запрете на депортацию Али Феруза. Еще раз: они просто отказываются исполнять законное поручение своего руководителя, учитывающее и позицию ЕСПЧ.

Вот так. Вслед за судебными приставами уже и рядовые сотрудники районного отдела УВМ преодолели волю, обесценили решение, разорвали гарантии сразу нескольких высших руководителей страны.

У нас нет сомнений, кто стоит за всей этой грубо сработанной комбинацией, поскольку — ​много ли в стране сил, способных таким бесцеремонным образом согнуть государство?

Али стал предметом междусобойчика между российской и узбекской спецслужбами. ФСБ отдала его узбекам — ​широким жестом, по-хански, или в обмен на другую услугу. А когда договариваются хозяева, нечего пенять им на закон и волю государства.

Конечно, мы всеми силами пытались выяснить, отчего узбекская СНБ так отчаянно пытается выцарапать Али руками своих российских коллег. Да, отказался сотрудничать, но с тех пор прошло почти десять лет, и ведь не искали же! Отчего встрепенулись только теперь? Похоже, дело в одном из его текстов.

Вообще, Али был чистым «социальщиком»: писал про людей. Политика интересовала его только в человеческом измерении. Но выборы нового узбекского президента, состоявшиеся в конце прошлого года, он не смог проигнорировать. Сделал серию интервью, а затем написал текст от себя. Заголовок: «Рабы на день отработали на избирательных участках». «Раб на день» — ​мадикор по-узбекски, наемный работник на самый тяжелый труд, единственный способ выжить в Узбекистане в условиях повальной безработицы и тотального бесправия. Али сам был мадикором, сейчас мадикор его сестра. Али пишет про Андижан после расстрела митингующих: «Город стоял полупустой, на серых пятиэтажках остались следы обстрела. На улицах — ​одни силовики, каждого приезжего допрашивали: к кому приехал, зачем приехал и когда уедешь. Всех убитых молча и без слез похоронили, их родственники пережили потерю близких, укрывшись за стенами своих домов. В те времена среди народа уже ходил слух, что, мол, «дедушка» тяжело болен, ему осталось недолго жить, давайте, мол, подождем еще чуть-чуть — ​и все закончится». «Новый президент Шавкат Мирзиёев получил больше 87% голосов — ​меньше на 5%, чем Каримов в худшие времена. Конечно, показывать результат, превосходящий результаты учителя, — ​это по-узбекски некрасиво. Но 5%, разделяющие двух президентов, однозначно говорят о том, что Мирзиёев — ​хороший ученик. Он достойно продолжит путь Каримова. И в ближайшие шесть лет моя сестра останется мадикором. Я останусь в России».

english version. please spread our statement in public

*Центр временного содержания иностранных граждан.

**Протокол об административном правонарушении в отношении редакции был все-таки составлен через несколько дней после суда над Али — абсолютно убогое по своей аргументации произведение полицейской юридической мысли.