В январе 2016 года меня познакомили с парнем, которого звать Нурматов, псевдоним Али Феруз.
У нас тогда была затея… Дело в том, что нет ничего важнее сейчас, в эпоху глобального терроризма, чем понять — кто проповедники, которые вербуют тех, кто потом уходит взрывать.
В этническую среду нельзя прорваться, поскольку мы говорим на русском, английском, кто-то немецком языке. Кто-то говорит, наверное, на испанском. А говорить на киргизском, таджикском, узбекском, арабском, туркменском и его наречиях нам не дано. Мне был позарез, мне как профессионалу, главному редактору газеты, был нужен человек, который может войти в этническую среду.
Он бежал из Узбекистана, где его принуждали к сотрудничеству с местными чекистами. Он был без паспорта. И мы начали его «эксплуатировать». Мы не могли взять его на работу, поскольку у него нет гражданства.
…Помните, был безумный конфликт на Хованском кладбище? Страшная драка с человеческими жертвами между кладбищенскими работниками, которые были выходцами из Таджикистана и Киргизии, и приехавшим, так называемым, «Боевым Братством» сенатора Саблина, которое хотело отжать этот бизнес.
Никто ничего не понимал, что происходит, пока Феруз три дня не проработал там могильщиком и с каждым из них не поговорил.
Потом в московскую мэрию мы привели уволенного дворника. Дворник рассказал, как устроены дворницкие услуги в Москве. Это, между прочим, касается каждого из жителей гигантского мегаполиса. Вы, извините, но или крысы, или дворники. Каждому дворнику дают два участка, а платят за один. После того, как это он, разговаривая с десятками дворников на их языках, мэрия приняла этого дворника. Кстати, его восстановили на работе. И очень многое изменилось в управляющей компании.
Я не буду приводить другие примеры. За ним шла охота. Дело в том, что он еще и гей. И он весь в таких татуировках. Я эту культуру плохо знаю. Вы, извините, я отношусь к традиционному меньшинству. Ну, ныне, видимо, уже это… Я, правда, я плохо знаю эту культуру. Я женолюбивый человек. Но это прекрасный парень!
Его взяли возле редакции и посадили в тюрьму. Тюрьма называется «Специальное учреждение временного содержания иностранных граждан» (СУВСИГ).
Суд предложил выслать его в Узбекистан, то есть на верную смерть. Мы сумели обратиться в ЕСПЧ, и за 4 дня было принято решение о запрете его выдачи в Узбекистан. Его вернули в тюрьму, хотя не было запрета на выезд в другую страну.
Потом начинаются обыски и наезды на редакцию «Новой газеты», где пытаются найти, были ли у нас незаконные мигранты. А мы, знаете, мы скидывались ему на зарплату. Мы называли это стипендией, мы не могли его взять. А вы что хотите? Да, я хожу и плачу милостыню. Мне все равно — этот человек работает на мафию или нет. А вдруг я ошибусь? Так и здесь в редакции: Оля Боброва, его редактор отдела, я, еще несколько человек — фамилии называть не буду, чтоб в делах не фигурировали — да, платили ему стипендию, потому что по-другому не могли.
Я обратился (я — член общественного совета при МВД Российской Федерации) к министру. Я пришел к первому заместителю министра Горовому и написал письмо Путину. И первый замминистра мне сказал: «Вопрос решен!». Я Путину прямо написал: Владимир Владимирович, вы по своей первой профессии неужели не понимаете, как важно иметь человека в этнически непроницаемой среде, который может говорить на тех языках, чтобы понимать, что там происходит? Мне позвонил первый замминистра генерал-полковник Горовой: «Дмитрий Андреевич, не волнуйтесь, принято решение, мы ему дадим вид на жительство». Тем более, у него мать-то русская. Мать живет на Алтае.
А потом он меня пригласил, вот так глаза в потолок поднял и говорит: «Не можем». Я говорю: «Почему?» Он говорит: «Может, вы сами поймете?»
А потом обыск в редакции, а потом его задерживают и тащат в СУВСИГ, а потом нам объясняют, что все, сейчас мы его выпускаем в третью страну, поскольку редакция добилась вместе с адвокатами у «Красного креста» в Женеве, чтоб ему дали Лессе-пассе. Лессе-пассе — это специальный паспорт, по которому можно выехать из страны в другую страну, а не в ту, в которую его хотят выслать. То есть выполнить решение суда, но не на смерть, а на жизнь. Ну, грубо.
Три раза нам говорили, что завтра он уедет, и три раза мы покупали билеты. И три раза некие силы отменяли его выезд. Ситуация дошла до абсолютно уже не драматичной, а трагической кульминации.
Уполномоченный по правам человека Российской Федерации Татьяна Николаевна Москалькова, начальник управления по вопросам миграции генерал Кириллова говорят: «Дмитрий Андреевич, мы гаранты того, что он уезжает — покупайте билет, нужно оформить некоторые документы». Я убеждаю его оформить эти документы. Какие — объяснять не могу, не имею права. Мы оформляем эти документы, мне приходит сообщение: «Какого числа он вылетает? Мы должны сопровождать его до чистой зоны аэропорта». Вместо этого в 10 вечера открывают Басманный суд, три автобуса ОМОНа, и туда привозят его. И штрафуют — я понимаю, это мелочь — за то, что он незаконно работал в российском СМИ.
Потом вызывают меня и моего генерального директора. Это неважно — мы привыкли к этим допросам и ко всему этому говну. Вы поймите, я абсолютно некликабельный в этом смысле. Куда угодно вызывайте, мне все равно.
Но его три раза собирали в камере и три раза оставляли. Ну, даже в «Каштанке» один раз сосиску вынимают из собаки.
Какое его состояние здоровья и что с ним происходит, я просто даже не хочу говорить.
А, забыл… Прокуратура нас целиком проверила: нет нарушений. Ему не предъявлено ни одного обвинения, например, в терроризме. Но показывают все фильмы о том, что он террорист. Хотя я заранее, когда только начинали мы думать, как его использовать, послали официальный запрос — есть ли связи, есть ли у вас какая-то информация о том, что он связан с экстремистами? Нет, нет и нет. И вот теперь это новое рабовладение.
Какой-то генерал, который может командовать полицией, где-то он работает, видимо, выше, чем полиция. Видимо, пообещал какому-то своему узбекскому коллеге: «Говно вопрос! Нужен тебе этот чувак — так отдадим!»
Но вот теперь у нас идет схватка не на жизнь, а на смерть с таинственными силами.
Понимаете, это судьба одного человека. Какого-то беспаспортного парня из Узбекистана, да еще и, извините, гея. Да. Но это вопрос глобальной человеческой справедливости!
К чему я все это говорю? Мы не можем просто так жить и наблюдать, когда происходят пытки в отношении человека, который вот просто так! Потому что кто-то, кто не называет свою фамилию и имя, кто не называет свои звания, кто не говорит, что у него «васильковый цвет околышка», совершает с моей страной вот это вот.
Понимаете, все, о чем мы говорили, — это компетенция солидарности и менеджмент солидарности. Вот я вас прошу, каждый, кто, как хочет, вот так и поддержите.
Я хотел договориться под ковром, потому что для меня жизнь этого парня важнее паблика. Теперь я понимаю, что придется пользоваться абсолютно публичными методами.
Много чего не могу рассказать, побаиваюсь, как не навредить. Ну, написал про то, что в Узбекистане есть, например, рабство одного дня. Поскольку жить не на что, то людей сдают на один день в рабство и не знают, чем они будут заниматься, но за один день им платят. Это такая вот трудовая деятельность. Конечно, это неприятно, видимо, новому руководству, и они так договорились.
А у чуваков что? У чуваков же шило в кармане, да? Они здесь дырку себе провертели — новый орден — мы им этого сдадим, они нам кого-нибудь еще сдадут… Вот так вот происходит антитеррористическая кооперация.
Вот здесь, возле гостиницы «Космос», стоит памятник генералу де Голлю. Де Голль сказал одну из самых важных вещей для понимания природы власти. Он сказал, что главное оружие власти — это молчание. Все кричат, все говорят, а она молчит и делает, и делает, и делает
Дмитриев, про которого 7х7, глубоко мною уважаемый,ТВ-2, мы… Огромное количество СМИ пишет про Дмитриева, которого бесчеловечно, омерзительно обвинили в самом грязном преступлении, которого он не совершал, что уже очевидно. Ведь сняли же даже всех этих экспертов! Но люди уже мало ходят на протест по Дмитриеву.
Кирилл Семенович Серебреников — первый раз, когда после его задержания и меры пресечения — «домашний арест» — люди вышли, 250 — 300 человек подошли к Гоголь-центру, а потом все меньше, меньше и меньше.
Мы забывчивы, поскольку нет информационного повода.
Мы как бы устали от того, что это больше некликабельно.
Мы уже начинаем винить жертв в том, что они больше не дают нам возможности приобретать аудиторию. «Что ж ты, сука, не даешь нам больше информационного повода, чтобы у нас трафик-то рос?» Мы вот это вообще понимаем?
А он же не может, он же в камере, он в зоне, он под домашним арестом.
Вспомним де Голля, который здесь стоит. Забывчивость — главное оружие власти.
А солидарность и есть антисклеротическое условие нашей жизни: или мы медиа, или мы говно! Медиа никогда ничего не забывает. Медиа — это устройство хранения памяти, которое актуализируется в необходимый момент в блистательных жанрах. Лучше всего, если талантливо.
Я прошу талантливой солидарности.
