Петр Лёвин, горный инженер и предприниматель, получил из рук президента уникальный документ, подписанный Владимиром Путиным 14 августа 2017 года: «Удостоверение к государственной награде СССР № 018709» о награждении орденом Ленина Лёвина Александра Алексеевича в соответствии с постановлением ЦИК СССР от 25 мая 1936 года.

Александр Лёвин — дед Петра Лёвина и один из родоначальников российской военной авиации, арестованный 8 июня 1941 года и расстрелянный 23 февраля 1942 года в составе целой группы советских генералов и офицеров в соответствии с личной резолюцией И.В. Сталина. Петр показывал мне еще сохранившиеся золотые часы, которыми деда наградил ЦК комсомола, а бабушка успела просто сунуть их в карман вместе с двумя серебряными ложечками, когда к ним пришли с обыском. Золото тогдашних следователей интересовало не так, как нынешних, а вот орден и все документы к нему пропали, и внук смог их восстановить только в 2017 году.

Его книжку, еще в рукописи, попросил меня посмотреть и поправить наш общий друг. Я решил заглянуть в текст: ведь журналист — тоже историк, а мемуары — та же журналистика (как и старые, пожелтевшие фото­графии, представленные в этой книжке), но при условии, что они честны. Рукопись я прочел, словно поговорил со старым другом, а редактировать там оказалось ничего не надо: потому что вообще не надо редактировать историю.

Субъективность книжки Лёвина искупает ощущение счастья (очень точно вынесенное им в заглавие) и полноты бытия. И хотя рассказывает он больше о несчастьях, в его Истории нет места ни ненависти, ни мести.

В последнее время на русском языке появился целый пласт такой литературы, заполняющей собой пустоты — даже пустыню, — официальной историографии. Без личностей, которые тут становятся узнаваемы, история «учит» только тому, что счастья в ней нет, а потому «патриоту» остается ею только «гордиться». Но Родина — это всегда пересечение места и времени, и надо расширять себя во времени памятью о пережитом (не только тобой) — чтобы снова и снова с горечью ее обретать.

В этой точке государственная монополия на память дает трещину, и, как трава сквозь асфальт, в этом месте начинает пробиваться частная, семейная, в дневниках, письмах и в бабушкиных пересказах передаваемая альтернативная (или, наоборот, истинная) память, окрашенная в иные цвета, чем закрепленная как идеология. «Война памятников», которую мы не только наблюдаем, но все в ней так или иначе участвуем, — это конфликт не между разными частными Историями (хотя бы каждая из них виделась по-своему), но между одной официозной и множеством частных Историй, которым первая не оставляет права на жизнь.

Здесь пересекаются частное и общее, личная История с Историей страны (и мира). Дед Петра — Александр Лёвин перед самой войной был назначен заместителем командующего Ленинградским военным округом Александра Новикова и по вечерам пил с ним чай. Внук предполагает, что если бы не его арест, повергший Новикова в панику, тот не предложил бы бомбить Финляндию (26 июня 1941-го), и, возможно, в этом случае СССР удалось бы избежать Ленинградской блокады.

Это спорное предположение — не то же самое, чем оказался бы досужий вымысел реконструктора: жизнь деда заново прожита внуком, он строит свою версию как бы из камеры, откуда наутро того поведут на расстрел. Это их История. Она вплетается во всеобщую, в которой вот уже на фронт отправились его будущие родители, а в 1952 году родится и сам автор, чтобы в 2013-м узнать, кто давал показания против обоих его дедов. Второй его дед набирал газету «Правда» на иврите, попал в тюрьму в 1938-м, но вышел и умер в один день со Сталиным, а отрывок, который мы публикуем сегодня в «Новой», как раз об этом деде — Максе Адлере.

Проделав огромную работу в архивах, единственное, чего Петр Лёвин не смог узнать, — это место расстрела деда-авиатора: эти данные в деле есть, но совершенно секретны. «А зачем вам это надо?»

Вот этот вопрос мы и хотим обсудить на презентации книги, которая пройдет в музее ГУЛАГа 21 ноября: зачем нам всем это надо. Что такое личная и публичная память? Существует ли коллективная память, или это лишь метафора? Можно ли ее регулировать? Что надо помнить? Как надо помнить? Кто имеет право забыть?

Леонид Никитинский, обозреватель «Новой»

Глава 3. Макс Адлер. Чужая судьба

(Печатается со значительными сокращениями)

Моего дедушку по маме звали Макс Самойлович Адлер — я расскажу о нем, что знаю. Он родился в 1893 году в уездном городке Бела Седлецкой губернии, теперь это Польша. Семья Адлеров не была ни богатой, ни знаменитой, однако, согласно семейному преданию, был у Макса дальний родственник, известный всей Европе, — Виктор Адлер. Он окончил Венский университет, стал доктором медицины, но затем, поработав несколько лет врачом, с головой ушел в политику… И сейчас во всех энциклопедиях он значится как один из «отцов австрийской социал-демократии».

«Большой проспект» — главная «транспортная артерия» Васильевского острова — в первые послереволюционные годы носил имя Фридриха Адлера. Фридрих — это сын Виктора Адлера (и, по всей видимости, двоюродный или троюродный брат моего деда), тоже известный политик. Причем он также не сразу пришел в политику: поначалу его влекла физика! Ему даже предложили возглавить кафедру физики в Пражском университете, но Фридрих галантно уступил это место Эйнштейну.

И Фридрих, и Виктор Адлеры в свое время удостоились восторженных отзывов Льва Троцкого — и не случайно! Ведь когда «демон революции» бежал за границу от царской охранки, он оказался в Вене («гол и бос»), и первым, к кому он обратился, был Виктор Адлер. В дальнейшем у них с Львом Давидовичем сложились теплые отношения, а у нас в семье шутили, что, если б не Адлер, может, и не было бы в 17-м году революции в России!

В 1913 году семья Макса Адлера покинула Польшу и перебралась в Лондон, где Адлеры открыли небольшую типографию, там мой дед и освоил профессию наборщика. Когда в России произошла Февральская революция, молодой наборщик решил принять активное участие в построении «дивного нового мира». Он устроился на пароход, плывший в Японию, типографским рабочим (это был круизный лайнер, на котором выходила своя газета). Приплыв в Японию, Макс Адлер добрался до Владивостока. До Петрограда ему по каким-то причинам добраться не удалось, и он обосновался в Киеве.

Там он жил до 1920 года. За три послереволюционных года власть в Киеве поменялась 14 раз: какой там Майдан! При каждой смене власти в городе начинались беспорядки, расстрелы и голод. Ну и еврейские погромы — как же без этого? Дедушка снова устроился наборщиком в газету, выпускавшуюся партией «Бунд», а потом вступил и в саму партию. Она боролась за права еврейского пролетариата как самого бесправного, «Бунд» пропагандировал идиш и издавал газеты, журналы, книги, так что деду работы хватало…

В 1920 году Макс Адлер все-таки перебрался в Москву, но не один, а с моей бабушкой Ривой — юной красавицей Ревеккой Финкель… К этому времени у них уже родился первенец — моя тетушка Руфа. Они никогда не зарегистрировали свои отношения, трудно сказать, почему… Бабушка до самой смерти носила девичью фамилию — Финкель. А в остальном это была обычная счастливая семья: в 1923 году у Руфы появилась младшая сестренка Наташа, моя мама.

Жили они в той самой коммуналке, куда из роддома Грауэрмана через 30 лет привезут и меня. Может быть, романтическая история юноши, приехавшего из капиталистической Англии помогать делу революции, произвела впечатление на кого-то из столичных бюрократов — и была изыскана возможность выделить «товарищу Адлеру» две комнатки. А может быть, помогли связи, ведь, работая в бундовской газете «Фолькс Цайтунг», Макс свел знакомство с весьма влиятельными людьми! Думаю, они-то и позвали деда работать в еврейскую редакцию газеты «Правда» («Дер Эмес»). Там он и трудился: сначала наборщиком, а потом выпускающим — до 1932 года. Ревекка Элиевна успешно трудилась в Русаковской больнице. Девочки — Наташа и Руфа — росли здоровыми, отлично учились в советской школе… И обе активно участвовали в «общественной» жизни — пионерской, а затем и комсомольской.

…А потом наступило 9 марта 1938 года — черный день в жизни моей семьи… Возможно, поэтому моя мама никогда не рассказывала об этом дне, и бабушка с тетей тоже. Случилось это, скорее всего, ночью, когда гостей никто уже не ждал. В дверь требовательно застучали, и, наверное, все сразу догадались, что это за стук…

Вошли двое: сотрудник НКВД и дворник в качестве «представителя домоуправления». Дворник был заспан и напуган, а может, напротив, совершенно спокоен, поскольку привык уже к подобным «ночным визитам».

Незваный гость перевернул все вверх дном! Изъял: дедушкин паспорт и его членский билет профсоюза типографских рабочих, а также собрание сочинений Плеханова, доклад Каменева (к этому времени уже расстрелянного «врага народа»), три книги на английском языке и переписку деда с его оставшимися в Лондоне родственниками…

Позже почти все изъятое, кроме паспорта и профсоюзного билета, будет уничтожено работниками НКВД: «как не представляющее никакой ценности для суда и следствия».

Я много лет искал способы прочесть дело деда, и, в конце концов, благодаря друзьям мне это удалось! Как — это отдельная, почти детективная история… Я был уверен, что мне и дня не хватит, чтобы изучить дело деда! Уж если человека обрекли на 15 лет тюрем и лагерей (именно столько отмотал мой дедушка), то уж, наверное, навешали на обвиняемого Адлера столько всего, что том с его делом должен был получиться увесистый…

Милая женщина-архивист приносит мне потемневшую от времени папку с надписью «Дело № 032282» — со штампом «Рассекречено» и грифом «Хранить вечно» на обложке. Еще есть дата, когда дело начато: 9 марта 1938 года. А вот в графе «Окончено» даты нет…

Папка увесистая. Но когда я ее открыл, то очень удивился: оказалось, что половину этой папки занимает тот самый злополучный доклад Каменева. А все дело занимало буквально два десятка страниц… Первый раз я прочитал его за 40 минут и просто ничего не понял. Следователи НКВД на его страницах убедительно доказали, что Макс Адлер ни в чем не виноват…

Первый же документ — справка на арест — вводит меня в ступор… Там написано: должен быть арестован «бывший активный бундовец Адлер Макс Шмулевич»,который«с 1922 по 1930 г. проживал в Англии».

Что касается отчества… Шмулевич и Самойлович — по сути одно и то же: оба отчества образованы от имени Самуил (Шмуэль). Но я же точно знаю, что дедушка в указанный период времени жил в Москве, никуда не выезжая… То есть речь-то идет совсем о другом Адлере!

Но если человека арестовали по ошибке, то не могли же его осудить просто так, значит, какую-то вину все же нашли? А может, в деле просто не хватает какого-то документа? Но куда он мог деться? (Что характерно: ни справка на арест, ни постановление об избрании меры пресечения не датированы, даты проставлены позднее, карандашом сверху.)

Дальше — протокол допроса… Вот тут интересно: дата протокола — 26 марта. Почему арестованного не допрашивали целых 17 дней?! Что же предъявил следователь «достаточно изобличенному» Адлеру в качестве улик? А ничего не предъявил… Но мой дедушка кается в грехах так, что и доказательств никаких не надо! Читаю — волосы дыбом…

Вот это особенно тяжело было читать! Потому что «б/активный бундовец Спектор» — это тот самый Спектор, который даст потом по просьбе Руфы прекрасный отзыв о дедушке. Как можно было вынудить человека донести на старого друга? Как вообще дедушку убедили всю эту ахинею подписать?!

Отдельно отмечено: «вещественных доказательств нет» (и не могло быть!). 28 мая на заседании судебной тройки при Управлении НКВД МО СССР было принято решение: «Адлер Макса Самойловича заключить на ДЕСЯТЬ лет ИТЛ(исправительно-трудовой лагерь)».

…Старшая дочь Адлера, Руфа, узнав, что Макс Самойлович получил 10 лет, начала отчаянную борьбу: стала собирать бумаги, доказывающие, что этот приговор несправедлив! Взяла отзыв об отце у его приятеля Спектора (того самого, на которого Макса заставили подписать показания). Спектор был уважаемый ветеран революции, персональный пенсионер. В те годы иметь мужество написать положительную характеристику на человека, который уже отмечен клеймом «враг народа», — это дорогого стоит! Люди, которые в эту страшную эпоху делали хоть что-то для спасения других — их было не так много, как хотелось бы, но каждый такой человек лично у меня вызывает чувство глубокого уважения и благодарности.

Сам Макс Самойлович тоже не опускал рук! В августе 1938 года (видимо, вскоре после прибытия в лагерь) он пишет заявление на имя наркома внутренних дел Ежова, в котором называет себя «беспартийным большевиком», объясняет членство в «Бунде» несознательностью… В июле 1939 года Адлер пишет второе заявление на пересмотр дела. На этот раз стилистика другая: более спокойно и внятно Макс Самойлович объясняет, что «только в Москве понял глубоко контрреволюционный характер «Бунда»… В этом вся моя вина».

И это заявление неожиданно было «направлено к исполнению».

Следователь Суров, который занялся пересмотром дела Адлера, решил профессионально подойти к своей работе и сделал то, чего не удосужился сделать годом ранее следователь Звягин: дал указание допросить свидетелей!

Адлер к этому времени уже год как был осужден… И тем не менее большинство свидетелей ничего плохого про «врага народа» Адлера не говорят — в 1939 году для этого требовалось исключительное мужество… Образ «врага народа» пока никак не вырисовывается! А вот дальше следует «ложка дегтя»… В детстве она казалась мне олицетворением добра и благожелательности. Милейшая женщина Анна Петровна, наша соседка… И вот что показала милейшая Анна Петровна про моего деда:

Дальше идут показания нового свидетеля, но что это за свидетель! Это тот самый следователь Звягин, который вел дело деда. Бывает такое: то он брал показания, а теперь уже сам их дает?!

Протокол подозрительно короткий — всего четыре листа! Нет ни начала, ни конца… Такое впечатление, что остальные страницы изъяты. Но и те, что остались, дают просто ужасающую картину того, как фабриковалось уголовное дело Адлера… Да не только его — всех арестованных в годы Большого террора!

В мае 1942 года Звягину было присвоено звание младшего лейтенанта Госбезопасности. А в марте 45-го он получил орден Красной Звезды и стал майором! Значит, судя по всему, история с Адлером никак ему не аукнулась…

Итак, к каким же выводам приходит следователь Суров, получив все вышеприведенные показания? Освободить — это что: признать ошибку «органов»?! За такое следователя Сурова по головке бы не погладили… Причем ему бы пришлось лично ходатайствовать об освобождении «врага народа» Адлера. Наверняка ему не хотелось, чтобы его самого потом допрашивали, как Звягина!

Судьба моего деда Макса Адлера в итоге сложилась страшно: полтора десятилетия он провел в лагерях…

И все же напоследок судьба улыбнулась: перед смертью ему, чудом выжившему в лагерях, все же посчастливилось после долгой разлуки снова увидеть родных! Зимой 1953 года Макс Самойлович, проездом из Магадана в Камышин (где было назначено ему место жительства после освобождения), измученный и смертельно больной, появился на пороге московской квартиры, где жила его семья… Но уже через пару часов был выдворен оттуда милицией по доносу все той же бдительной Анны Петровны…

Вскоре, 5 марта 1953 года, дедушка умер в Камышине от рака — в полном одиночестве. Умер, так и не узнав, что в этот же день, в Москве, на «ближней даче» умер Иосиф Сталин: человек, на котором лежит ответственность за миллионы исковерканных жизней, в том числе и за его жизнь!

Фото из книги Петра Лёвина «История одной счастливой семьи»