Для чего арестовывать человека, чья вина не доказана, а только, как теперь принято, широко озвучена в СМИ? Для чего ломать судьбу и обрушивать репутацию? Для чего показывать огромному театральному сообществу страны, что так может произойти с каждым?

Для того чтобы все, кто сегодня занимается театром, почувствовали себя заложниками государства. Чтоб чувствовали себя внутри пьесы, сочиняемой графоманами-силовиками, и страшились. Чтоб знали: сегодня поэт в России меньше, чем поэт, и в колесе избирательного правосудия прокрутить могут каждого. Одна из самых отвратительных частей российской фемиды-горгоны: ее невсеобщность, ее разрешенная избирательность.

То, что кажется чудовищным всем, кто знает Софью Апфельбаум в жизни и в работе, — рядовой случай практики нынешнего правосудия. Берут и сажают, чтобы добиться если не признания вины, то досудебного соглашения. Готовности сотрудничать со следствием в обмен на жизнь под домашним арестом, а не в камере. За последние два года число людей, подписавших такое соглашение, выросло в неисчислимых пропорциях.

Александр Лавров, следователь по особо важным делам, возглавляющий группу, брошенную на «Театральное дело», — верный последователь генпрокурора Вышинского; он тоже, судя по всем его действиям, решениям, речам в так называемом «Театральном деле», ценит превыше всего царицу доказательств. Ему снова нужно признание. Или — юридически заверенная готовность сотрудничать.

Раньше, в годы Большого террора, признание выбивали пытками.

Сейчас — изоляция до суда, уголовники в камере, жесткий режим заключения. Бывший ответственный сотрудник Министерства культуры, курировавший множество театральных проектов, теперь становится — по предварительному обвинению, без суда — чуть ли не центральной фигурой грядущего процесса: подготовила аферу — хищение 68 миллионов — и якобы легализовала ее.

Между тем сама Апфельбаум, не раз дававшая «Новой» комментарии по ходу процесса, винила себя в одном: не требовала жестко всего объема так называемых «первичек»: финансовых документов решительно по всем хозяйственным операциям, необходимым для подготовки спектаклей. Сейчас за нехватку «первичек» ее заставят пережить то, что пережить может не всякий человек.

Когда Дмитрий Медведев был главой государства, то, хоть он и учился там же, где и нынешний, вчерашний и завтрашний наш президент, он многократно говорил о том, что по экономическим преступлениям человек сидеть вообще не должен, о том, что нужно смягчать практику досудебного наказания и облегчать, между прочим, таким образом бремя бюджета. Об этом же говорит и 108 статья УПК, которая работает исключительно выборочно.

Но Следственный комитет во главе с Александром Бастрыкиным — сам себе власть, еще немного и повторит вслед за французским «королем-солнцем» «Государство — это я!»: да в сущности, уже демонстрирует это многочисленными свежеоткрытыми делами.

«Зачем кружится ветр в овраге, зачем арапа своего младая любит Дездемона?» — вопрошал когда-то в «Египетских ночах» Пушкин, восхищаясь непредсказуемостью хода вещей. И отвечал: «…затем, что ветру и орлу и сердцу девы нет закона». Сегодня предсказуемо все: закона нет ни для кого, в кого вцепится неумолимая державная птица.

…Следователи ищут доказательства вины Софьи Апфельбаум. Но театральному сообществу столицы уже не важно, найдут или нет. В каком-то смысле следователи процесс уже проиграли. Даже если суд пройдет как парад доказательств виновности всех причастных к делу «Седьмой студии», общество в лучшей своей части (десятки флагманов российской культуры, первых ее лиц подписали поручительства за фигурантов будущего процесса) ему уже не поверит. Стратегическая жестокость государства, писал некогда Вольтер, отвращает от него сердца подданных.

Нельзя избавиться от ощущения, что власть и образованная прослойка, включая деятелей культуры, поменялись местами: «Ужо вам!» — отныне разносится исключительно сверху.

Отличный старт избирательной кампании президента России.

Отдел культуры