…На втором этаже Басманного суда работает техника накопителя, отчасти схожая с тюремным «стаканом»: много людей, стиснутых в узком пространстве коридора. Операторы с репортерами, сочувствующие с растерянными лицами, родные участников процесса с пеплом во взгляде. Просим открыть окно в торце коридора. Охранник лениво бросает: «Воздуху захотелось? Здесь, между прочим, тюрьма!»

Суд назначен на 14.30. Операторы со штативами, камерами и стремянками лавой ползут на дверь судебного зала, один в борьбе за место кладёт объектив прямо на голову Ларисы Малюковой: ждут, когда проведут обвиняемых.

…За моей спиной Ксения Собчак дает комментарий корреспонденту Эха: «… все это незаконно и неправомерно… и все, кто знал Кирилла…»

— Почему ты употребляешь прошедшее время? — говорю. Ксения спохватывается: «Ой, конечно! Все, кто знает!». «Слова, слова, слова…» — печальным эхом отзывается Чулпан Хаматова. Она притиснута ко мне, и я спрашиваю: «Работать трудней?»

— Мы вчера играли «Мандельштама», — отзывается она, — век-волкодав теперь так звучит…

— Перспективы? — спрашиваю Дмитрия Харитонова, адвоката Серебренникова. Он бодр:

— Какой смысл выходить на процесс без уверенности в победе? Мы правы и будем стараться побеждать.

Как всегда в Басманном, на собравшихся орут. Распорядитель обладает поставленным голосом:

— Экран, направленный в зал, расцениваем как попытку съемки, выгоняем, составляем протокол о нарушении! Пусть только кто-нибудь поднимет телефон!

Впервые все четверо обвиняемых в одном процессе. Картина в суде говорящая: Малобродский в клетке, по одну сторону стола Серебренников и Итин с адвокатами. Напротив — следователь по особо важным делам полковник Александр Лавров, плечом к плечу с ним Нина Масляева в темных очках и рыжих кудрях. Мизансцена точно характеризует отношения в глубине процесса.

Суд рассматривает продление срока содержания под стражей в отношении Малобродского, Итина, Масляевой, Серебренникова. Судья Карпов, секретарь Балашова.

— Хронические заболевания есть? — спрашивает судья каждого.

— Пока нет, — отвечает из клетки Малобродский. Но сама речь, кажется, дается ему с усилием. У Нины Масляевой ишемическая болезнь сердца, артроз, диабет. Выглядит она, правда, теперь совершенно иначе: восстановившейся, уверенной. И на вопрос о судимости уверенно отвечает отрицательно. У Юрия Итина гипертоническая болезнь. Малых детей ни у кого нет, но есть родители-инвалиды…

Полковник Лавров, руководитель следственной группы, молод и, рассказывают, любит фразу «Следствие — это я». Он счел нужным лично аргументировать, почему люди, обвиняемые по экономическим статьям, должны быть лишены свободы до 19 января. Начинает с просьбы о приобщении дополнительных материалов. Среди них — протоколы допроса свидетеля Синельникова («обналичивал деньги Седьмой студии, передавал их Масляевой»), договоры индивидуальных предпринимателей, переписка с ноутбука и телефонов Итина и Малобродского, письмо Малобродского о том, что из 70 миллионов на проекты «Платформы» будет достаточно 19.

Лавров по сути уже ведет процесс, который еще не начался: ссылается на некую Филимонову, которая утверждает, что расходование средств контролировалось лично Серебрениковым. На Воронову, объявленную в розыск, которая уничтожила документы. Он говорит про черную кассу, про то, что Седьмая студия специально создана для получения денег, про обналичивание (это ключевое слово обвинения) через фирмы однодневки.

Все документы, считает Лавров, обосновывают продление. И произносит: «иначе обвиняемый будет продолжать преступную деятельность».

Судья предлагает сторонам высказываться.

Малобродский просит дать ему возможность «ознакомиться». Масляева лаконична: на усмотрение суда. Харитонов возражает: 170 новых листов дела сразу прочесть невозможно: «Если вы примете решение приобщить, это издевательство следствия над судом!»

Тут Ксения Карпинская, адвокат Малобродского, произносит фразу, которая, вижу по искре в спокойных глазах судьи, еще отзовется: «То, что здесь происходит не похоже на правосудие, и нарушает право на защиту и состязательность сторон!»

Защита солидарна: в уголовно-процессуальном кодексе стоит черным по белому — следствие обязано представить документы за семь дней до суда. Ходатайство Лаврова незаконно. В приобщении надо отказать. Адвокаты делают все, чтобы перенести судебное заседание на следующий день.

Судья даёт им 30 минут.

Через полчаса он принимает решение приобщить. Тут выясняется: нет адвоката Лаховой. От напряжения и духоты ей стало плохо. Судья строг:

— Можем мы без неё?

Малобродский из клетки:

— Да, можем! Но я успел прочитать только 32 страницы текста!

Обвиняемые за перенос заседания. Один человек против, Масляева.

— Не поддерживаю! Хочу, чтоб вынесли сегодня судебное постановление.

Суд пойдёт навстречу именно ей.

Снова ждем в коридоре. Вокруг артисты. Всех сотрудников Седьмой студии вызывают и допрашивают в СК не по одному разу: как получали деньги, какие работы выполняли, в чем участвовали?

Новая инициатива Лаврова — перевести суд в режим закрытого заседания.

— Прошу суд разрешить не афишировать место содержания Масляевой под домашним арестом в связи с угрозами.

Масляева: Поддерживаю!!!

Карпинская: «…категорически возражаю! В процессе лица равной ответственности. Почему русская женщина может находиться под домашним арестом, а 60-летний еврейский мужчина должен сидеть в тюрьме? …нарушается принцип справедливости и гласности судебного заседания».

Харитонов позволяет себе толику презрения: «Из-за двух дочек Масляевой, якобы за ними кто-то следит?! Но это оперативное сопровождение ФСБ — никому другому они не интересны…»

Вмешивается Лысенко, адвокат Итина:

— Ни 107-я, ни 109-я статья УПК не предусматривает закрытое судебное заседание!

Серебренников: «…дружба следствия с Масляевой очевидна, протестую против продолжения этой дружбы в таких формах».

Малобродский: «В условиях такого поведения следствия гласность является важнейшим обстоятельством».

Суд не находит оснований для закрытого режима.

И только после этого доходит до поручительств, данных к этому заседанию. За Итина просят Владимир Урин (как частное лицо), Любовь Казарновская, Игорь Золотовицкий, Мария Ревякина, Алексей Бородин.

Малобродский просит учесть его ходатайства Чайке, Колокольцеву, Бастрыкину. 13 сентября он провел шесть часов в автозаке, без всяких следственных действий. Он просит допрашивать его без наручников, не приковывать к конвоиру. Материалы очной ставки с Масляевой не доступны, «…материалы для избрания меры пресечения голословны».

Судья: «Не давайте оценки! Слушаю ваше ходатайство!»

Ксения Карпинская зачитывает поручительства за Малобродского: Калягин, Шапиро, Крымов, Филиппенко, Яновская, Гинкас, Исакова, Могучий, Хаматова, Женовач, Писарев, Родионов, Манский, Рубинштейн, Найман, Сигарев, Ардова, Бояков, Коренева, Мирзоев и другие.

За Серебренникова (новый список) — Райкин, Кобзон, Говорухин, Церетели, Фрейндлих, Басилашвили, Безруков, Юрский, Смехов, Лунгин, Неелова, Оксимирон, Абдрашитов, Богуславская, Тенякова, Алла Покровская, Филиппенко, Каплевич, Николай Фоменко, Алена Апина, Борис Хлебников и другие.

Лавров обосновывает свою позицию. Она проста. Отпускать нельзя.

— Находясь на свободе, обвиняемые имеют возможность вступить в контакты, согласовать позицию, скрыться, склонить к изменению показаний, уйти от ответственности…

Особая сложность дела — размер ущерба, огромное количество лиц причастных к совершению преступления, в том числе — лица из министерства культуры, имеющие отношение к перечислению средств. На основании изложенного ходатайствую о продлении до 19.01.2018 .

Прокурор (из процесса в процесс это разные молодые женщины, но роль у них одна – эхо обвинения): «Есть все основания для продления срока»!

Малобродский, итожа из клетки, делает тяжелые вязкие паузы: «… учитывая то, что я успел сказать, и то, что вы мне сказать не дали… не могу понять, каким образом я мог бы повлиять на проведение следственных действий или результаты экспертиз. Я не имел права подписи финансовых документов, я работал только 10 месяцев, не составлял финансовых отчетов… Что свидетельствует в пользу моей злокозненности или особой опасности? Постановление по поводу «Сна в летнюю ночь» стало притчей во языцех. Единственная мотивация — оказание на меня давления…»

Активно вступает Масляева. Произнеся коронную формулу «на усмотрение суда», она пытается перейти в атаку: «… хочу добавить, что неоднократно в процессе судов на меня оказывают… адвокаты и мои бывшие коллеги! Карпинская - она говорит вещи…Она постоянно!»

Судья: В чем ваше недовольство?

Масляева вдруг сникает: «Хорошо все…»

Адвокат Масляевой сообщает суду, что его подзащитная под домашним арестом приходит в себя и довольна.

Кирилл Серебренников говорит о слежке, прослушке, внешнем наблюдении.

— Я заинтересован в правде, в том, чтоб она была проявлена! Чудовищное обвинение в преступной группе абсолютный абсурд.

Ксения Карпинская: «У меня самое тяжелое положение. При равных условиях для Алексея Малобродского следствие выбирает самое тяжёлое наказание. Какое обвинение предъявляется Алексею Аркадьевичу? Хищение денежных средств на постановку «Сна», которого не было?

Обналичивание 68 миллионов рублей, которые были поделены членами преступной группы?

Не хотела вас обидеть, Нина Леонидовна, но Малобродский ко всему этому отношения иметь не мог. В деле не хватает страниц допросов, документов, опись не соответствует. Норма задержания — шесть месяцев, а тут предлагается сразу семь, это грубое нарушение закона! Если некоторые могут скрываться в лесах Ярославля, то в Израиль пешком не дойдёшь. Наличие у Масляевой судимости все-таки даёт возможность следствию отправить ее под домашний арест. А мой подзащитный остается в следственном изоляторе 99/1».

Судья слушает ее, сдвинув брови. Обвинитель качает головой.

Вступать в сговор без права на письма, электронную связь, посылки. Он даже опасается, что можно уехать, улететь, уплыть из России — без единого документа. Безупречная логика правосудия цепляется за давно отнятый израильский паспорт: Малобродский единственный не заслуживает домашнего ареста.

А Дмитрий Харитонов обвиняет следствие в неуважении к суду.

— Мы готовились к совершенно другому суду, исходя из материалов, которые были нам предоставлены. Лавров перечеркнул нашу работу и лишил нас возможности вести защиту.

Следователь должен представить не рассуждения, а доказательства! Лавров должен доказать, что Серебренников скроется и будет препятствовать следствию.

Он говорит о сорванном контракте, о «Гензель и Гретель», а мы в зале шепотом о том, где они, те камушки, по которым можно найти дорогу домой…

Лавров невозмутим: «И вывод денег был, и хищение было. Если б у меня были данные, что обвинение потеряло свою актуальность, все были бы на свободе! Почему только Малобродский под стражей? Отвечаю: письмо, а в нем прямое обоснование, что он на 80 процентов выстроил финансово—хозяйственную деятельность Седьмой студии. Следствие не находится на завершающей стадии, круг юридических и физических лиц продолжает устанавливаться. И оснований для изменения меры пресечения нет!»

Судья Карпов оживлялся за много часов трижды. Первый, когда обсуждались цифры гипотетического залога: 10 миллионов за Малобродского, 68 миллионов за право Серебренникова на труд. Второй, когда режиссёр сказал, что ему нужно пять дней, чтобы закончить фильм. «О чем фильм?» — проявил неожиданную светскость Карпов. И в третий — на исходе слушания, сильно вознегодовав на адвоката Карпинскую.

Карпов сдержанный и, похоже, терпеливый. Терпение очень важная добродетель в российской юстиции: вся состязательная сторона процесса, тактики защиты и обвинения, новые документы, реакции обвиняемых — все, что разворачивается в судебном заседании много часов подряд, — лишь формализация предрешенного результата. Судье по-настоящему нечем развлечь себя, пока стороны делают свою работу. Он участвует в спектакле, где нет вариаций, и не может сыграть сегодня иначе, чем вчера. Карпов стабилен. Как в деле Магнитского, так и в «деле Серебренникова».

…перед оглашением пауза. За окнами ночь. Камеры, родственники, доверенные лица тесно сгрудились в зале. Карпов читает решение. Тут феномен, важная часть российской юстиции.

Ход вещей качнул маятник для участников процесса — от внятной театральной речи с посылом в зал — к неразборчивому бормотанию, рассчитанному именно на то, чтоб внятным не быть. Судейская особая доблесть — негласное соревнование в антидикции. Здесь не помогут уроки сценической речи. На сцене так говорил бы человек, тяжело мучимый совестью. Да, режиссёрский штамп. Но постановщик этого спектакля весь на штампах. И все- таки публика каждый раз приходит в надежде свежих решений. Их нет. Все, что зависит от силы, остается в силе.

— Все понятно? — очень четко спросил судья, зачитав текст.

— Нет! – отозвался зал. И увидел спину в судейской мантии.

Юстиция в той огромной притравочной станции, в которую превращается общество, стабильно выступает от лица немилосердия. Что происходит с государством, которое не желает быть человечным даже внезапно? Деньги — ось процесса. «Форбс» так своевременно написал, что состояние режиссера — 39-е в списке шоу-бизнеса. Но не в деньгах только дело. Театр — арена. На нее сегодня вынесены модульные образцы общественных отношений. Жаль, что те папы Карло, которые их сегодня вытачивают, остаются в тени. Так было б интересно поглядеть в лицо драматургам, сочиняющим новые диалоги государства и интеллигенции, тем, кто сильно озабочен сегодняшним бытованием формулы – «в театре толпа обращается в народ». Реальность ее редактирует: в народ теперь обращаются в залах суда и вокруг него.