Драматурги Андрей Родионов и Екатерина Троепольская пишут о том, что волнует всех, — о мигрантах, олигархах, акционистах, чиновниках. Причем в стихах и с изрядной долей иронии. На популярный вопрос: «За кого вы? За наших или за плохих?» — отвечают: «Против всех». И одновременно за всех: все ведут себя предельно глупо, жестоко, и всех жалко, потому что добром это не кончится.

— Итак, вы пишете пьесу «Прорубь», где президент разговаривает с щукой под прицелами телекамер. Проходит год, и разворачивается грандиозный медиасюжет с Путиным и 21-килограммовой щукой. Полное ощущение, что вас читают в Кремле. Прочитали — и осуществили на практике.

Андрей Родионов: Помню, как несколько лет назад мы пришли в одну из правительственных структур, просили денег на свой проект. Денег не дали, сказали: «Мы вас знаем, вы о чиновниках плохо пишете». Так что, может быть, и читают.

Екатерина Троепольская: В пьесе «Сван» мы придумали страну, где все говорят в стихах: «В далеком великом будущем Российской Федерации / Был принят закон о поэтической речи. / Этот закон о всеобщей поэтизации / Лег тяжким грузом на чиновничьи плечи». И мигранты в УФМС там по сюжету сдают экзамен на гражданство тоже в стихах. Проходит совсем немного времени, и таксист нам рассказывает, как у них в фирме мигранты читают вслух Пушкина, чтоб устроиться на работу. Такой тест на знание устного русского. Почти угадали.

А. Р.: А о чиновниках и говорить нечего. Каждый второй сочиняет. Бастрыкин пишет? Пишет. Васильева, Мария Захарова, Валуев, Улюкаев… Танцуют все! Видимо, в чиновничьем мире это единственный способ показать, что ты человек. Там крайне хищническая среда, «Чужой против Хищника». Сделал какую-нибудь гадость, украл миллион, потом стишки пописал и вроде бы как очистился. Но писание плохих стихов — грех.

— Ваш герой выныривает из проруби в водолазном костюме с криком «Иисусу было тепло!». Его принимает ОМОН, приезжает скорая и увозит клиента в дурдом. Ситуация типовая: акционистов считают в лучшем случае психами, в худшем же — врагами народа.

Е. Т.: У народа создали впечатление, что художники — это жирующие на его теле паразиты. Люди уже привыкли и даже как-то смирились с тем, что политики жируют. Понятно, когда у политика много автомобилей, нормально, если хороший автомобиль у священника. А художник должен быть голодным, питаться духом. Причем это не относится к деятелям культуры, которые работают в традиционном ключе. Вот ставил Церетели свои огромные памятники. Его, конечно, ругали, но никто не спрашивал: «Почему у него столько денег?» Современные художники — дело другое. Их массовое сознание не воспринимает в качестве художников, как будто защитный экран поставили. Главным пугалом до сих пор остается «Черный квадрат», все обсуждают, искусство это или нет. Население не догоняет.

— И в чем причина?

Е. Т.: В том, что современного искусства нет в телевизоре. А ведь как красиво можно разыграть тему! Снять сериал с разными типажами: художник протестный, художник провластный… И образ художника стал бы более понятен, а параллельно шли бы программы о том, как формировался контемпорари арт. Путь попсы и путь просвещения.

А. Р.: Но ничего этого нет, а есть миф. Во-первых, они гомосексуалисты. Во-вторых, очень богатые. В-третьих, испражняются на сцене и вообще всюду.

Е. Т.: Особенно болезненно про богатство. Мы недавно приехали с фестиваля в Канске, это город в четырех часах езды от Красноярска. Фест 16 лет назад придумали альтернативные художники. Начинали вообще без денег.

А. Р.:Город депрессивный, дома стоят разрушенные, как после войны. Когда-то там был текстильный комбинат, производство спирта, табачное производство. А сегодня нет ничего, с каждым годом город тает как свечка. И вот на этом фоне местная пресса проводит опрос: нужен ли нам международный фестиваль в городе?

Е. Т.: Варианты ответов: нужен, не нужен или, например, нужен, но без этих дурацких арт-объектов. Желательно, говорят люди, чтобы оставили показ фильмов. А остальное уберите, пожалуйста. При этом город на фестиваль не дает вообще ни копейки. Но то, что сделано художниками за свой счет, тоже никого не устраивает.

— В Нижегородской области есть городок Выкса. Там много лет проходит фестиваль современного искусства: объекты, инсталляции, что угодно. Первый год было недоумение и даже конфликты. Потом убрали все провокационное, объяснили, успокоили. Дали понять людям, что их не хочет никто обидеть, их пытаются развлечь, сделать им хорошо. В итоге — полное принятие, никакого конфликта.

Е. Т.: Ты из современного искусства убираешь провокацию и остроту, из журналистики — критику власти, из кино — правду о России, и получаем то, что получаем. Искусство должно вызывать реакцию, иначе зачем оно? Если произведение тебя раздражает, задумайся: может быть, дело в тебе? По большому счету, это и есть катарсис. А у нас все пошло по другой линии: если меня раздражает фильм, давайте-ка я спалю кинотеатр, врежусь в него на самосвале.

— Но если на раздражители перестанут реагировать, современное искусство умрет. Оно ведь только на острую реакцию и рассчитано.

Е. Т.: Ну, значит, умрет, таков его удел, будет что-то еще. Человек, безусловно, важнее искусства, но неуспокоенный человек.

— А как быть с успокоенными? С отсталыми, консервативными, с теми, кто не хочет прогресса в теперешнем его понимании? Люди хотят просто жить: есть, спать, ходить на работу и получать зарплату. Не брать их в будущее или тащить туда силком?

Е. Т.: Знаешь, когда мне было тринадцать, я приезжала к бабушке вся в феньках, и она говорила: «Что это такое? Зачем ты проколола ухо в трех местах…» — и так далее. Неизбежно молодежь будет тянуть в одну сторону, а старшее поколение в другую. Ты все равно бабушку не переубедишь, ей уже 80, она видела все в этой жизни. Но что же теперь — снять феньки? А как ты будешь формироваться как личность, если подстраиваться все время под бабушку? Но с бабушкой проще, она тебя любит, и ты ее любишь. Надо просто любить друг друга, проблема решается любовью. Которой стало очень мало вокруг, все меньше и меньше.

— А откуда взяться любви, если все поделились на либералов и патриотов и проводят время в борьбе друг с другом?

А. Р.: Мы-то уж точно ни с кем не боремся, не причисляем себя ни к одним, ни к другим. Нас вообще другие вещи интересуют. Провожали тут недавно знакомую с двумя детьми. Я поднимаюсь с девочкой на руках на последний этаж пешком. Говорю ей: «Вырастешь, построят здесь новый дом, там будет хороший лифт». А она в ответ: «Но он все равно ведь сломается». И это маленький ребенок! Полная безысходность. В «Кандиде» у Вольтера есть знаменитый монолог Старухи, который по-разному ставят в разных театрах, в Лондоне так, в Нью-Йорке сяк, мы, например, сделали из него рэп. Но суть одна: все проклинают свою жизнь, у всех одни злоключения. Жизнь все страшнее, а человек все бесприютнее. И в этом смысле нет особой разницы между творческой интеллигенцией и простыми людьми, между теми, кто за Путина, и теми, кто против. Дихотомия «свои—чужие», «патриоты—либералы» искусственна и выгодна только власти. Зачем на это вестись? Не надо. Есть, конечно, негодяи высшей пробы, но тут уж не важно, патриоты они или либералы. Их хватает в обеих группах, причем в примерно равных пропорциях.