Разумеется, суд вовсе не должен был принимать во внимание все эти обстоятельства. Как и солидарную позицию банковских ассоциаций и профессиональных участников финансового рынка, которую публично поддержал даже Центробанк. Мегарегулятор, который комментирует подобные события в исключительных случаях, заявил: «Складывающаяся судебная практика создает неприемлемые юридические риски». Суд, конечно, должен исследовать только обстоятельства конкретного дела. Мосарбитраж вроде бы так и поступил, но выводы, к которым пришел в своем решении судья Дубовик, удивили уже не только финансистов, но и юристов. Попробуем понять, почему.

Вот, пожалуй, главный фрагмент решения по делу № А40–3903/2017: «ПАО «Сбербанк» действовало недобросовестно, исключительно в собственных интересах, не могло не понимать отсутствие какой-либо целесообразности для Истца в принятии на себя риска неограниченных убытков, однако игнорируя интересы Истца как своего клиента и пользуясь меньшей осведомленностью Истца, <..> предложил заведомо не подходящий Истцу финансовый инструмент, сформулированный против интересов Истца, но в интересах Ответчика».

Ну то есть — ​Сбербанк, понимая, что он лучше разбирается в производных финансовых инструментах, чем «Транснефть», подсунул ей договор, заранее зная, что по его условиям контрагент выплатит много миллиардов рублей. Мы видим три очевидных условия.

1. «Транснефть» покупала у Сбербанка кота в мешке, а он воспользовался ее доверчивостью.
2. Сделка изначально была для «Транснефти» невыгодной, компания была обречена на крупные убытки.
3. Сбербанк точно знал, что заработает на этой сделке именно за счет того, что снимет с «Транснефти» круглую сумму, других мотивов у него не было.

Но то, что известно об этой сделке из самого судебного решения, если читать его внимательно, рождает, как говорят юристы, обоснованные сомнения по каждому из пунктов.

Сама сделка была нужна скорее «Транснефти». Почему? В 2013 году компания искала способ снизить расходы на обслуживание своего долга —перед держателями облигаций. Сбербанк, фактически, предложил «Транснефти» заработать деньги, в общей сложности более 1,1 млрд рублей, которые и были выплачены несколькими траншами. За что? Это была так называемая опционная премия по итогам заключенной сделки. Сделка, как указано в решении суда, «является производным финансовым инструментом и представляет собой сочетание двух сделок: опцион на продажу (пут) долларов США и опцион по покупку (колл) долларов США».

Все это, конечно, очень сложно, но экономическая суть такой сделки понятна даже первокласснику, потому что перед нами обычное пари. Спорили на 2 мил­лиарда долларов по фиксированному курсу (32,52 рубля за доллар). Барьерным условием, то есть предметом спора был курс доллара, а точнее, предположение, что он не пересечет отметку в 45 рублей. Напомним, сделка заключалась в конце 2013 года, когда доллар стоил 32 рубля. Условие, при котором «Транснефть» могла проиграть, казалось почти фантастическим.

Тут, конечно, возникает вопрос — ​а зачем такая сделка была нужна Сбербанку, если шансов сорвать куш было немного, а обязанность выплатить «Транснефти» более 1,1 миллиарда рублей возникала автоматически? Дело в том, что Сбербанк получал по итогам сделки тот самый «производный финансовый инструмент», которым мог распоряжаться (и распоряжался) по своему усмотрению, заключая сделки с другими участниками финансового рынка. Для банка это профильная деятельность, на которой он и рассчитывал заработать. На «Транснефть» эти сделки на рынке никак не влияли, она просто получала от «Сбера» деньги и, если бы доллар не перепрыгнул барьер, осталась бы в чистой прибыли.

То есть, когда истец, а вслед за ним и суд, говорят, что «Транснефть» не могла адекватно оценить эту сделку, потому что работа с производными финансовыми инструментами — ​не ее профиль, то такие разговоры уводят нас от сути дела. Правлению «Транснефти», которое утверждало сделки, не нужно было разбираться в тонкостях пут и колл опционов, достаточно было понять, что речь идет о принятии на себя валютного риска. А уж в валютных рисках «Транснефть», ее правление и финансовый блок просто обязаны разбираться, потому что это глобальная компания и значительная часть ее операций проходит в валюте.

Более того, в декларации о рисках, которая была подписана накануне заключения сделки, Сбербанк прямо писал, что в случае роста курса доллара выше 45 рублей «Транснефть» понесет существенные, «потенциально неограниченные» убытки. Согласитесь, чтобы понять смысл такого предупреждения, не нужно быть ни экономистом, ни юристом.

Но, быть может, «Сбер» действительно знал, что доллар улетит за 45 рублей и при этом убеждал «Транснефть», что такого произойти не может? Нет, из переписки сторон, отраженной в решении суда, ясно, что речь шла о «невысокой вероятности» такого события, причем не по мнению самого «Сбера», а по оценкам российских и международных экспертов, в том числе агентства «Блумберг». Его данным доверяют все игроки, в том числе и «Транснефть», которая использует их для собственной оценки валютных рисков. Забавно, что в решении суда отмечено, что Ярослав Миркин в своем заключении в 2017 году пришел к выводу, что в 2013 году рост доллара выше 45 рублей казался весьма вероятным. Странно, что забыли об экономисте Степане Демуре, который каждый год обещает нам доллар по 100, но пока ни разу не угадал.

В общем, «Транснефть» проиграла пари, но твердо решила выиграть суд. При этом больше года с того момента, как были выплачены деньги, компания ничего не предпринимала, и только осенью 2016 года вдруг осознала, что ее ввели в заблуждение. Это очень важный момент, потому что юристы делят сделки на оспоримые и ничтожные. Срок давности по осопримым сделкам — ​всего год, поэтому «Транснефти», пропустившей этот срок, в суде пришлось доказывать, что сделка ничтожная. А для этого апеллировать к тому, что «Сбер» грубо и умышленно нарушил закон, пользуясь слабостью «Транснефти» и получив за ее счет сверхприбыль. То есть вся юридическая конструкция, закрепленная решением суда, — ​это, по сути, «производный инструмент» от нерасторопности юристов «Транснефти», которые не смогли сначала адекватно оценить риски по сделке, а потом вовремя ее оспорить.

У этой истории есть и острая социальная составляющая. Получается, что наше государство очень по-разному защищает в спорах с банками интересы корпоративных монстров и обычных граждан. Ведь кто у нас пострадал от девальвации? Заемщики по валютной ипотеке. Вот они точно меньше понимали в оценке валютных рисков, чем «Транснефть». Но суд, причем Верховный суд, в обзоре судебной практики в январе этого года, разбирая дело многодетной матери, пришел к выводу, что она, подписывая договор, осознанно брала на себя кредитный риск, и потому нельзя перекладывать его на кредитора.

Получается, что суд признает слабой стороной «Транснефть» и не признает — ​многодетную мать. Или у «Транснефти» были какие-то особые аргументы, убедившие судью Дубовика? Посмотрим, насколько действенными они окажутся в апелляции.

Алексей Муравьев