Кошки-мышки

К Саше надо немного привыкнуть. Ему лет 20, в Санкт-Петербурге он ищет работу, носит сутану и представляется «старокатоликом». 12 июня на Марсово поле он вышел с плакатом: «Россия, покайся!». За участие в несанкционированном митинге (ст. 20.2 КоАП РФ) и неповиновение законным требованиям сотрудников полиции (ст. 19.3 КоАП) получил штраф и 7 суток административного ареста.

Ксюше 23 , она только что закончила колледж, первый раз вышла на митинг 26 марта, была задержана, получила в тот раз 10 тыс. рублей штрафа. Так и узнала о «группе помощи задержанным» и сама стала ходить в «Свободное пространство» — полуподвал в районе метро «Владимирская». 12 июня она стояла не на Марсовом поле, а между ним и автобусами, и всем, кого уводили туда «космонавты», раздавала памятки с телефонами «группы помощи задержанным».

Леонтию 35 лет, он физик, заканчивает аспирантуру. На митинг пошел «просто показать, что я есть». Был уверен, что его-то задерживать не за что, поэтому ходил и смотрел, и лица, которые он видел, большей частью ему нравились. Предупреждение полиции через мегафон, что надо разойтись, он пропустил: слушал в наушниках музыку — а может, его и не было. Его рассказ о том, как их бесконечно возили по отделам полиции, но везде было уже битком, и не принимали, я пересказывать не буду, тем более что таких опубликованы уже десятки. 5 суток ареста.

Забирали всех, кто оказывался внутри «хоровода», образуемого выбегавшей на поле цепочкой бойцов Росгвардии — задержанные описывают эту процедуру как «кошки-мышки». Не спасали никакие объяснения и документы, в числе других были задержаны наблюдатели и члены СПЧ, «приговоры» получили и совсем случайные прохожие, как мама и дочка из Моздока (см. «Новую» за пятницу).

Но те люди, кого я встретил в полуподвале, вышли именно на митинг. Но и это не случайная выборка из неслучайно пошедших на митинг, потому что они еще и остались в «группе помощи задержанным».

Леонтий так объясняет свой мотив: «На вторую ночь в обезьяннике я отдал теплую куртку, привезенную добровольцами, тому, который совсем замерз, и вот тогда я решил, что на эти митинги я ходить больше никогда в жизни не буду. Но потом принесли передачу с едой, и там были еще записки — не на принтере, а от руки — с цитатами из Марка Твена, чтобы нас подбодрить. Я даже заплакал — так мне было важно, что кто-то меня не бросил. Поэтому теперь я здесь».

«Группа помощи задержанным» — стихийная, нигде не зарегистрированая структура, в чем, впрочем, и нет нужды. Когда 12 июня начались задержания, откуда-то появилось 50 новых добровольцев, их послали по отделам полиции развозить теплые вещи, воду, еду и книжки.

Сейчас, после задержаний и нескольких дней, в течение которых шли суды, группа отчасти распалась и расслабилась: сидят, пьют чай, делать особенно нечего, одеяла сложены в соседней комнате, есть время поговорить. Говорят они с такой жадностью, с какой, наверное, задержанные пили привезенную воду.

Здесь они все не похожи друг на друга, но все находят это нормальным. По закону, выведенному еще отцом кибернетики Норбертом Винером, степень разнообразия управляющей системы должна быть выше, чем тот же показатель у управляемой — иначе коллапс. Пока что власть, полагающая, что она как-то управляет обществом, противопоставляет этому его растущему разнообразию возрастающее однообразие: если раньше у полицейских были хотя бы бляхи с номерами, то теперь «Росгвардия», волокущая этих разнообразных в автобусы (на Марсовом поле автозаки почему-то не использовались, но от этого легче не стало) полностью обезличена в одинаковых черных доспехах «космонавтов», принципиально безлика.

Стахановские суды

Если рассматривать случившееся в Санкт-Петербурге как стихийно проведенные «ученья по подавлению массовых беспорядков» (как таковых их тут не было, никто из задержанных даже не оказывал сопротивления), то они показали прежде всего недостаток «пропускной способности» силовой инфраструктуры: мест в «обезьянниках» и спецприемнике, где обычные нарушители отбывают «сутки». А больше всего «ученьям» мешали судьи: они и старались не путаться под ногами, но все равно ведь к ним надо было возить задержанных: Конституция, типа.

Режим «учений», по-видимому, позволил обкатать в Санкт-Петербурге несколько юридических ноу-хау. Почти всем задержанным вменили по два правонарушения, в том числе ст. 19.3 КоАП: «Неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции…» (и других уполномоченных лиц, включая, с 2016 года, сотрудников Росгвардии). «Неповиновение» выразилось в том, что собравшиеся на Марсовом поле и уже попавшие тем самым под пункт 5 ст. 20.2 КоАП (участие в незаконном митинге) не сразу разошлись, когда полиция потребовала этого через мегафон.

По складывавшейся прежде практике такие действия считались лишь отягчающими обстоятельствами для первого нарушения, но не самостоятельным составом. По-видимому, это новшество было изобретено с целью — дать повод для задержания всех поголовно на срок до 48 часов вместо трех (ст. 19.3 содержит более строгие санкции — до 15 суток административного ареста).

Дзержинский районный суд (по месту нахождения Марсова поля) 13 июня с утра был оцеплен полицией, туда не пускали ни журналистов, ни адвокатов, а депутат заксобрания Борис Вишневский и Уполномоченный по правам человека Александр Шишлов прорвались с трудом. Но скоро стало ясно, что с этой массой «суточников» один суд не справится и за двое суток. Тогда, дела раскидали по 17-ти районным судам «по месту жительства» — считая таковым для всех задержанных Санкт-Петербург. Это тоже противоречит устойчивой практике, по которой местом жительства (как и совершения проступка) всегда считался конкретный район.

В прошлый четверг на рабочей встрече СПЧ с представителями силовых структур последние дали судебную статистику по Москве и по Санкт-Петербургу, которая прежде была сходна, а на этот раз различается разительно. В Москве на конец прошлой недели были рассмотрены лишь 25 материалов по митингу 12 июня, 120 лежит в судах, а 554 еще только готовятся. В Санкт-Петербурге за 2 дня — 13 и 14 июня — судами были рассмотрены 1097 аналогичных материалов в отношении 617 человек. С правовой точки зрения никакой необходимости сразу прогонять через суды всю эту толпу, содержавшуюся в неприспособленных отделах полиции черт знает как, не было: в Москве всех распустили по домам, и теперь они придут в суды по повесткам, как нормальные граждане. Возможно, конечно, в Москве им еще сильнее не поздоровится, но так, по крайней мере, соблюдается процесс, форма, которая сама по себе дает некоторую надежду на правосудие.

В качестве доказательств обоих правонарушений в Санкт-Петербурге во всех известных нам случаях просматривалась одна и та же (с небольшими вариациями) сделанная полицией видеозапись общего плана митинга без звука (возможно, чтобы нельзя было определить время и внятность команды покинуть Марсово поле) и зачитывались рапорты, составленные в отделах полиции практически под копирку.

«Оправданий» почти не было, варьировались лишь размеры штрафов и число суток, практически не было и обычных в таких случаях возвратов наскоро составленных протоколов.

Надо сказать, что до 12 июня 2017 года те же статьи КоАП применялись в судах не столь единообразно. Кирилл Титаев из Института проблем правоприменения Европейского университета в Санкт-Петербурге, анализируя судебную статистику по стране, утверждает, что в 2016 году по 1460 материалам по ст. 20.2 КоАП реальные наказания получили 843 человека, а по ст. 19.3 из 88 000 представших перед судом реально наказано было менее 81 тысячи (см. «Ведомости» за 15 июня).

Спасение судов — дело подсудимых

Резюмируя: презумпция невиновности — ст. 5.1 КоАП: «Неустранимые сомнения в виновности лица, привлекаемого к административной ответственности, толкуются в пользу этого лица» — в процессе питерских «учений» была полностью «устранена» и подменена другой: «Росгвардия не может ошибаться».

Думаю, что по этим делам стоит ждать продолжения и в Конституционном суде РФ, и в Европейском суде по правам человека. Ну и хватит юриспруденции, потому что сейчас юристы при должностях будут стараться погрузить нас в спорные детали, а вопрос в другом: в политической роли судов, которые, следуя принципу разделения властей, и должны определять государственную политику в сфере как уголовных так и административных репрессий.

Разумеется, я позвонил в городской суд, но мои контакты с ним оборвались на этот раз в пресс-службе. Там сообщили, что «мы просто добросовестно выполняем свою работу», а дальше — никто из тех, кто облачен в мантию, на вопросы журналистов отвечать не будет.

Нет, суды просто передали ключи от санкций в виде лишения свободы (пусть пока на «сутки») неопознанным «космонавтам». Вся эта тысяча решений незаконна еще и потому, что судья не может назначить наказания, не выяснив мотива. Возвращаясь к мысли о сочетании насилия и дискурса как инструментов власти, скажу: суд — это место не для насилия прежде всего. Пока судей тоже не облачили в «скафандры» вместо мантий, пока они скрепляют решения своими подписями, они обязаны выслушивать людей, а не только зачитывать и штамповать полицейские «рапорта».

И хватит жаловаться на журналистов, что они-де «давят на суд». Точно это мы на вас давим, вы ничего не перепутали? По преобладающему в Питере мнению, режим операции 12 июня был задан после нахлобучки, якобы полученной из Москвы за то, что 26 марта тут либеральничали, и тысячи людей с Марсова поля прошли через Дворцовую площадь по Невскому проспекту, крича, страшно подумать, нелестные слова в адрес президента. Печально, если политика в отношениях с теми, кто ею не всегда и не во всем доволен ею, определяется так и на таком уровне.

Эпитет «справедливый» в общественном сознании (дискурсе) склеивается все же не с полицией, Росгвардией и даже не с президентом, а с судом. Увы, столкновение с ним, которое для большинства задержанных было первым в жизни, подводит их к выводу о невозможности диалога с властью и радикализует протест.

Если аморфное пока протестное движение превратится в политическую партию, — а это раньше или позже произойдет, — в ее программе, на мой взгляд, должен быть всего один пункт: «Все суды — только с присяжными, в частности, на каждое такое административное дело — хотя бы по два независимых заседателя».

Насилие и дискурс

Власть стремится превратить политические судебные процессы в театр, но лишь тогда, когда уверена, что постановка удалась. Сталинские судилища 30-х годов шли в Доме союзов при полном зале «трудящихся» и с подробностями освещались во всех газетах. В современном информационном обществе события происходят в обратном порядке: расследование НТВ «Анатомия протеста» вышло в эфир в двух частях 15 марта и 5 октября 2012 года, а 17 октября тогдашний спикер Следственного комитета РФ Владимир Маркин сообщил о возбуждении уголовного дела.

Приговор был заранее объявлен по телевизору, нужды спускать судьям сверху какие-то специальные указания не было, и стало даже трудно понять, что здесь за чем следует: суд для телевизора или телевизор для суда. Но дальше произошло не то, что, видимо, предполагалось сначала. Болотное дело слушалось (в основной части) сначала судьей Москворецкого районного суда Натальей Никишиной во вместительном зале Мосгорсуда, но затем было перенесено в Москворецкий суд, где сочувствующие и журналисты уже не умещались, камер не было: по федеральным каналам освещение этого процесса в «театральном режиме» было свернуто.

На этот раз протестные митинги 12 июня тоже не попали в новости федеральных каналов, и в официальном, скажем так, дискурсе оценка численности вышедших на них ограничилась высказыванием Владимира Соловьева о «двух процентах дерьма». Однако цифры судебной статистики, которые очень быстро становятся известны, свидетельствуют, что готовых выйти не единицы. Цель «запугать», которая явно просматривается за расправой над участниками несанкционированного митинга в Санкт-Петербурге, вступает в противоречие с нежеланием официально признавать масштаб протеста.

Тем самым пришлось бы признать, и что «Болотное дело» в его медийной аранжировке не выполнило той задачи, которую власть одновременно ставила перед судом и телевизором: через 5 лет уже другие люди, сильно моложе, снова вышли на улицы. Вероятно, чтобы «запугать», понадобилась бы массовая не административная, а уголовная репрессия, но это была бы уже «смена власти» — ведь действующая власть не хочет остаться в истории с таким шлейфом.

Между тем понятие дискурса гораздо шире, чем только пропаганда. Как процесс он происходит не только в подконтрольных СМИ, но и в сегодняшнем «самиздате», каковым стал интернет, и попытки контролировать его там требуют в тысячи раз больше сил и ресурсов, чем требовалось, чтобы задержать пару-тройку десятков активных «самиздатчиков». При невозможности захватить дискурс (см. начало этой заметки) альтернативами насилию для власти становятся либо попытка увести его в сторону, подбросив в костер дискурса какие-то сторонние события (например, присоединение Крыма), либо уж прямое и честное участие в дискурсе.

Однако если «парламент не место для дискуссий», суды — это там, где не разговаривают, а ристалища Соловьева приспособлены для публичного избиения оппонентов, получается, что власть разучилась разговаривать с людьми. Некому, да и негде, и «прямая линия с президентом» — это тоже не разговор.

На нежелание и неумение власти вести содержательный диалог общество пока что отвечает консолидацией в духе карнавала. Сашина сутана — это карнавал, хотя как христианин он добился именно того, чего хотел: пострадал за веру, но не так, чтобы быть «распятым». Часть протестующих явно приходила за «сутками», как за орденом — тут весело. В конце концов, и ряженые «космонавты» — это просто люди, упакованные в скафандры, и даже те, которые в мантиях — тоже люди, и они тоже могут что-то думать про себя.

Более взрослый Леонтий в отделах полиции и спецприемнике в Гатчине, «где был уже просто санаторий», обсуждал происходящее не только с задержанными, но и с теми, кто задерживал, и многие с ним соглашались — если пока не вслух, то взглядом: а вас-то за что? Этот дискурс, противоположный насилию, неподконтролен не то, что власти, но и «СМИ», — он пробивается снизу.

Кстати, про Навального в полуподвале «Открытого пространства» за несколько часов разговора никто ни разу не вспомнил. Здесь не партия, у которой есть заранее сформулированный ответ на вопрос «зачем?». Может быть, так его ставить и неверно — зато, при всей их разности, они довольно одинаково и складно отвечают на вопрос «почему?»: потому что «они» (власть) врут и уходят от ответов.

Это, в свою очередь, переводит проблему для власти из плоскости вопроса «за что?» в плоскость «зачем?». Вопрос «за что?» можно и нужно обсуждать в суде, хотя, как мы видели, здесь он тоже не обсуждается. А вопрос «зачем?» — уже политический. Он о соотношении насилия и дискурса: кто победит?