— Ольга, этот выбор —​по любви или по обстоятельствам?

— По абсолютной любви! Отец моего мужа был известным коллекционером, прадеды его — ​петербургскими антикварами, а у моей прославленной свекрови Татьяны Михайловны Вечесловой дом заполнен антиквариатом. Когда я пришла в «Антиквариум», то обнаружила, что тут — ​идеальная точка совмещения профессиональных и личностных моих интересов. Еще в конце 1980-х годов я стала заниматься неофициальным искусством и самиздатом. Мои друзья и приятели, как выяснилось сегодня, сами по себе — ​пласт культуры, а за ними — ​старшее уходящее, почти исчезнувшее поколение, с некоторыми выдающимися людьми которого я тоже была знакома.

— Что такое «самиздат» с точки зрения культурной ценности?

— Когда я собрала первую коллекцию андеграунда для аукциона и сделала первый каталог, библиофилы потом мне говорили, что читали его как детектив: для них открылась неожиданная картина. Многие до сих пор думают, что самиздат — ​это перепечатанные на папиросной бумаге листочки. Ничего подобного! В этой сфере работало огромное количество первоклассных художников, дизайнеров книг. Издавались книжки с монотипиями, с тиснеными обложками, с форзацами из мраморной бумаги. Просто в очень небольшом количестве экземпляров. Иногда ручной работы.

— А как случилось, что этой темой занялся именно «Антиквариум», относительно новый аукционный дом?

— Ну, он существует уже четыре года… Придя туда, я предположила, что коллекционерам должна быть интересна неофициальная литература по простой причине — ​любой собиратель ценит книги, существующие в считаных экземплярах. Если мыслить по аналогии: книги русских футуристов, какое-нибудь «Танго с коровами», первые издания Крученых или Маяковского, которые выходили мизерными тиражами, расписывались самими поэтами и художниками, стоили недорого. А потом стали стоить тысячи — ​если не десятки тысяч — ​долларов… Если, например, ленинградский журнал «Часы» печатался в 8 экземплярах, то есть в двух закладках пишущей машинки, и там состоялись первые публикации ныне известных писателей и поэтов, издание наверняка будет представлять коллекционный интерес. Хотя, честно говоря, концепция первого аукциона оформлялась непросто, а сама коллекция собиралась год. Периодически одолевали сомнения — ​кому это нужно?.. Но я убеждала и себя, и других. Мой руководитель сказал: делай! И стали открываться пласты культуры Бронзового века.

— Этот термин принадлежит поэту Олегу Охапкину?

— Именно. Олег Охапкин в Питере когда-то справедливо предположил, что почти сорок лет ХХ века, с пятидесятых по восьмидесятые годы, время, когда культура стала освобождаться от сталинизма, — ​это и есть наш русский Бронзовый век. Я обнаружила, например, что первое собрание сочинений Бродского, перед тем как его выслали, было подготовлено вполне «академически», то есть с комментариями, вступительной статьей и вариантами, а издано самиздатским способом, на печатной машинке. Владимир Марамзин был его составителем…

— …что широко известно в узких кругах… Из чего состояла самая первая коллекция?

— Были представлены самиздатские журналы. Знаменитые питерские «Часы», «Обводный канал», «37» с Виктором Кривулиным и Леной Шварц. Был московский журнал «Лицей», самиздатские поэтические сборники с публикациями столпов неофициальной литературы — ​Пригова, Рубинштейна, Кузьминского. Была книга стихов Аркадия Драгомощенко с фотографиями андеграундных питерских фотографов, сохранившаяся в единственном экземпляре. Были искусно изданные книги Татьяны Щербины; истинная рукодельница, она мраморную бумагу делала у себя в ванной, разработав технологию по рецептам восемнадцатого века. Ее друзья и бывшие мужья овладели переплетным мастерством, и когда мы выложили эти книжки (чудом сохранившиеся), все просто ахнули: какое качество!

Но поскольку два года назад аукционного рынка еще не было, мы начали скромно, не зная, купит ли это вообще кто-нибудь. Раскупили 80 процентов каталога! Никто не ждал такого успеха. Но сразу выяснилось: наши коллекционеры на этой литературе выросли, и у них сильная эмоциональная память.

— А кто эти люди —​собирающие сегодня самиздат и книжные автографы советского времени?

— Если говорить о типаже, то это образованные, состоявшиеся, много читающие люди. Бизнесмены и не только. И у них есть понимание: тут — ​целый пласт культуры, которая только сейчас начинает раскрываться. И, что немаловажно, есть инвестиционная привлекательность. Потом эти артефакты будут стоить значительно дороже.

— Их интерес оказался стойким?

— Ну поначалу все думали: проведем аукцион один-два раза, и все пойдет на спад, а вышло наоборот. В декабре мы продали рукописную тетрадь Олега Григорьева с черновиками его стихов, которые жена после смерти выкинула на помойку, но добрые люди подобрали. Олег Григорьев для Питера, все равно что Веничка Ерофеев для Москвы. И вот эта тетрадочка, стартовав со ста тысяч, была продана за миллион двести.

Дальше — ​больше. На аукционе в феврале продавалась действительно уникальная вещь — ​сложенная в пол-листа самодельная книжка питерского поэта и текстолога Вадима Эрля. В 70-х годах Эрль влюбился и написал своей музе цикл стихов, как Петрарка Лауре. Просто рукописный текст. Стартовав с 15 тысяч рублей, книжка была продана за 850 тысяч.

— У нас есть такие ценители?!

— Да настоящая битва была! Несколько игроков в зале, несколько в Сети.

— Какая самиздатская эпоха самая плодотворная?

— Думаю, конец 70-х. Тогда уже не было такого давления, такого страха. А возможности для самовыражения все еще были перекрыты. Сейчас делаем коллекцию, которая будет представлена на аукционе 1 июля. Это литература и искусство именно Бронзового века. От 50-х до начала 90-х.

— Кто ее главные герои?

— Легендарные люди. Генрих Сапгир, Константин Кузьминский, Хвост — ​Алексей Хвостенко, Анри Волохонский, Ахматова и ее молодые друзья, Бродский и Рейн. Всех их, как ни странно, объединил самиздат, потому что литература существовала под прессом. Не говоря уже о том, какие превосходные стихи иногда встречаются. Часть из них вообще не издавалась! Появляется возможность их опубликовать.

— Открываются новые сюжеты?

— Конечно! Скажем, на февральском аукционе был сборник Ахматовой 1959 года, который, как известно, вышел с цензурными купюрами. И, как известно, Анна Андреевна своей рукой вписала две недостающие части к триптиху, который называется «Разрыв». Для Лидии Яковлевны Гинзбург, ей же адресована дарственная надпись на книге. «Разрыв» посвящен расставанию с Пуниным, в квартире которого в Фонтанном доме она жила многие годы и мучилась поэтической немотой. Потому что он называл ее «поэт царскосельского масштаба», страшно не любил, когда ее принимали как литературную величину, там была сложная история. И когда она с ним все-таки рассталась, стихи просто хлынули. И она вписывает своей рукой: «Я пью за разоренный дом, за злую жизнь мою, за одиночество вдвоем…» — ​одно из вершинных своих стихотворений. Когда держишь книгу — ​чувствуешь энергетику этой руки, совсем по-другому читаешь! Счастье было, когда она попала ко мне, счастьем было написать о ней текст. И в конце концов продать ее за миллион сто тысяч…

— Это что, сугубо аукционные приключения —​Григорьев дороже Ахматовой?

— Как можно сравнивать? Дело не в литературной величине. Если б у нас была тетрадка черновиков Ахматовой, то, понятно, она стоила бы миллионы, а тут книга с автографом!

— Как идет поиск автографов?

— Помогает искусствоведческое знание, знание истории ХХ века. То есть предполагаю, что такие-то вещи или документы могут быть в определенных кругах, у определенных людей. Ну и, конечно, элемент везения, интуиции.

Иногда людям просто деньги нужны. Иногда помогает сарафанное радио. Так недавно возникла книжка Марины Цветаевой с автографом Мирре Бальмонт — ​дочери поэта, подаренная в Москве, перед эмиграцией. Книжка с обложкой, сделанной вручную, относится к тому периоду, когда Марина Ивановна с дочерью Алей сами делали книги и продавали их через Лавку писателей, — ​такие картонные изделия, прошитые суровой нитью. На этой — автограф: «Солнечному дитяте, единственной Алиной подруге, от Марины Цветаевой». В Москве полная разруха и голод, о чем есть воспоминания и Бальмонта, и Цветаевой. Он пишет: Марина такой человек, который поделится последним! И действительно, из 6 картофелин, которые у нее были, она приносила ему три. А Цветаева, в свою очередь, вспоминает, что не было такого «надбытного» человека, как Бальмонт, который мог отдать все что угодно, последнее…

Недавно ко мне попала часть архива советского поэта Льва Куклина (автора песенки «…качает, качает, качает, качает ветер фонари над головой!») и выяснилось, что он всю жизнь собирал матерные частушки, а другой советский поэт, Евгений Долматовский, писал остроумные матерные эпиграммы.

Когда из Америки я привезла предметы от друзей и коллег Иосифа Бродского, мы сделали аукцион с разделом, специально посвященным поэту. Исключительно самиздат и тамиздат.

Недавно обнаружили письмо Евгения Шварца по поводу того, как вел себя Константин Симонов во время процесса над Михаилом Зощенко. Душераздирающая вещь.

— Если находится нечто выдающееся, значимое для культуры, может ли кто-то наложить на продажу вето?

— Ну, тут важна принадлежность. И если предмет подарен человеку, как бы ни старались наследники (в случае Бродского, скажем) наложить свою руку, это не им подарок. Это человек сам вручил другому человеку. И это — ​наследство. Острые ситуации нас миновали просто потому, что мы изучали законодательство и знаем, что вещь, выставленная на аукцион, это вещь, имеющая конкретного владельца. Проблем в этом смысле нет.

Конечно, иногда возмущенно спрашивают, почему ценности попадают в частную коллекцию, а не в государственное собрание. Но опыт показывает, что в итоге все всегда оказывается в музеях. И к тому же мы не раз убеждались, что в частных собраниях лелеют предметы.

Пример. Неизвестная фотография Маяковского 1926 года в Ялте: покоробившаяся, с осыпающимся эмульсионным слоем. Выяснила, что Маяковский действительно писал в Ялте сценарий для какой-то украинской киностудии. Человек, который купил фотографию на аукционе, заплатил за реставрацию больше, чем за сам снимок, потому что реставрация фотографии — ​очень трудное дело…

— То есть случаются и открытия?

—Еще какие! Из Америки я привезла три фотографии Ольги Берггольц с дарственными надписями, связанные с двумя ее мужьями. Выяснились подробности… Берггольц, кстати, бывала в доме моей свекрови, и все знали, что она сильно пила. Но когда тебя в застенках НКВД, беременную, бьют в живот, и ты теряешь ребенка, а потом теряешь одного мужа, а потом и второго — ​тут запьешь. Есть какие-то вещи, которые всё ставят на свои места. Но при этом человек всю блокаду, каждый день выходил в эфир по радио. Вот она, советская действительность…

— А в семье вашей что-то сохранилось?

— Само собой. Скажем, в прежние годы — ​а не только сейчас — ​принято было ездить отдыхать на Селигер. Есть фотографии 37-го года на Селигере: Татьяна Вечеслова, Галина Уланова, Алексей Толстой, его тогдашняя жена. Об этом Валентина Ходасевич в мемуарах вспоминает: они ждали приезда Толстого и решили пышно его встретить. Когда он подходил к дому, на балюстраду в арабеске встали Уланова и Вечеслова. Есть дивные кадры.

— Центром будущего осеннего аукциона станет собрание Романа Каплана?

— И оно абсолютно уникально! Прак­ти­чески готовый музей.

В коллекции — ​гостевые книги, рукописи, фотографии, рисунки людей, которые бывали в ресторане «Русский самовар» на Манхеттэне. От Бродского до Ростроповича, от хоккеистов, участвовавших в кубке «Стенли», до Курниковой, от Лайзы Миннелли до Мишеля Леграна, весь круг Бродского — ​от Сьюзен Зонтаг до Энни Лейбовиц. Семьсот позиций.

— Толща времени и отношений…

— И целый пласт русской культуры в эмиграции. Довлатов, естественно. Само по себе, мне кажется, это достойно отдельного музея здесь. Мы готовим каталог и опубликуем его в августе, потому что в сентябре надеемся провести совместно с «Новой газетой» вечер «Русского самовара», на который обещал прилететь Роман Каплан. Мы надеемся собрать многих из тех, кто оставил в альбомах свои отзывы…

А еще в сентябре будет 80 лет Геннадию Шпаликову, его автографы невероятно редки. И в октябре мы выставим на аукцион уникальный черновик с его стихами, которые моими усилиями недавно извлечены с антресолей одного московского дома.

— Для аукционов готовятся особенные «исследовательские» каталоги?

— Да, мы изменили сам тип каталога: не только даем информацию обо всех авторах, но и — ​окружении, контактах. Возникает такая вербальная интрига, ведь все они находились в тесных взаимосвязях, писали друг другу письма, посвящали стихи. Все это единая россыпь драгоценностей русской культуры! Ее Бронзового века.