Умные люди — политологи и другие — точно знают, что у политического субъекта, претендующего на власть, должна быть программа. И соответственно, попрекают ее отсутствием. Субъект при этом обычно вяло отбивается, говоря, что программа у него, конечно, есть, ее можно посмотреть на сайте, зайдя по ссылке. А в это время население, менее умное, чем политологи, программами не интересуется и приводит к власти Ельцина, Валенсу или Трампа, которых при всех различиях между ними объединяет то, что, если у них и были программы, то своим избирателям они ими не докучали, разве что обещая построить стену и тем самым сделать Америку снова великой.

На самом деле это не потому, что люди недостаточно разумны. Просто политические споры разворачиваются вокруг собственно политических и экономических программ только тогда, когда спорящие принимают метасистему, в которой находятся, т.е. считают государство, в целом, разумным и справедливым. В современных западных государствах, например, давно не спорят о том, что именно частная собственность должна лежать в основе организации экономики — спорят о масштабе государственного вмешательства и об ответственности государства за благополучие тех, кто в силу разных причин не может успешно конкурировать за блага и статус. А значит — о налогах и экономических программах.

Но если ты точно знаешь, что государство и те, кто его персонифицируют, о тебе в лучшем случае не думают, т.к. всецело погружены в мысли о себе и своем благополучии, а в худшем — враждебны тебе, то тебя не интересует никакая программа, кроме программы смены власти. И уж точно не интересует тебя внесение поправок во властные проекты, например, в программу реновации, оппоненты которой говорят, что их задача — не улучшить закон о реновации, а отменить его.

Люди, по крайней мере, у нас умеют жить с такой властью — столетиями учились. Но только до тех пор, пока власть занята своим делом — качает нефть, модернизирует экономику, принимает программу «Роботы-90» или химизации сельского хозяйства, но не трогает население, сосуществуя с ним в разных, параллельных мирах. Или пока населению кажется, что эти миры не пересекаются — у нас ведь лишь считанные доли процента понимают связь всяких макроэкономических параметров с тем, на что тебе хватает зарплаты. Но стоит властям сделать что-то, касающееся людей непосредственно, будь то разумное, как мне кажется, в своей основе ЕГЭ или нагло-грабительский «Платон», возникает не диалог, а протест, а на втором шаге — требование «Долой!». И не население в этом виновато, а иногда — даже и не конкретные чиновники. Начальству глобально, всеобъемлюще не доверяют. Ни в чем.

Интересный парадокс — власть справедливо обвиняют в том, что она не дает картины будущего, но если она что-то предлагает, то это либо не вызывает ничего, кроме скепсиса, как очередные программы «двадцать сколько-нибудь», либо отвергается как свидетельство некомпетентности и аморальности власть имущих. Власть готовы терпеть — «буйных мало», но только пока она не выходит за пределы построенных для себя резерваций, а населению позволяет жить так, как если бы ее и вовсе не было.

Когда система кажется несправедливой и неправильной в своих базовых характеристиках, спор начинает идти об основополагающих, прежде всего, моральных принципах. Именно такая атмосфера характерна для революций и в нашей стране, и за рубежом. Подлежащий разрушению «весь мир насилья» — не просто красивая фраза, а проявление неприятия не только отдельных аспектов общественной жизни, но и социума, в целом. Доколе? Это становится главным и объединяющим всех — левых, правых, кого угодно — вопросом. Именно к моральным аргументам — как они их понимали, и как их готовы были воспринять люди — обращались и русские революционеры, и Уго Чавес, и Марин Ле Пен. Триумфально шедших к власти великих лидеров (среди которых были и великие гуманисты, и великие преступники) поддерживали не за программы, а потому, что они были выразителями морального неприятия существовавших в их странах систем.

В контексте такого ощущения безнравственности государства мы сейчас и живем. Никого уже не удивляют никакие разоблачения — удивляет только, если масштабы воровства, некомпетентности или, допустим, наглости при назначении своих детей на высокие должности оказываются меньше ожидаемых. Водораздел, как и в конце восьмидесятых, проходит по линии активного морального неприятия системы, с одной стороны, и готовности смириться с ней, как с меньшим из зол, с другой. Причем,

— тридцать лет назад никто не вышел защищать парткомы на предприятиях, а сейчас власть, несмотря на весь «крымнаш» и перманентную антизападную истерику, не может провести митинг без использования административного ресурса.

Может быть, и они это понимают, потому и воруют, как в последний день?