Холодной ночью 1986 года мы с моим мужем Стивеном Коэном мчались по Москве, за рулем был Евгений Евтушенко. Женю, как мы его называли, остановила автоинспекция. Пока мы ждали, наш друг волновался все больше и больше, но не из-за своего вождения.

Он переживал, что инспекторы могут обыскать его машину и найти в багажнике экземпляр книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», запрещенную тогда в Советском Союзе, но опубликованную за границей на русском языке.

Когда теперь тридцать лет спустя, мы оглядываемся назад нам кажется, что гласность и новая эра открытости уже неминуемо приближались. Но те, кто жил и боролся в то время, не были так уверены в наступлении перемен. После того, как в марте 1985 года решительный реформатор Михаил Горбачев стал советским лидером, он постепенно урывками начал разворачивать политику отмены цензуры. Людям понадобилось три года, чтобы понять, что серьезные перемены уже начались. Поэт с мировым признанием, Женя был главным вестником наступавшей реальности.

Многие знаю о том, что в прошлую субботу он умер, и знают о его выдающейся жизни. О том, какую важную роль он сыграл в российской истории и культурном прогрессе, мы прочитали в некрологах во множестве известных изданий.

Но человек, который, как он любил говорить, был «поэт, а не политик», остался не до конца понят. Женя, чья семья (оба деда) пострадала от рук Сталина, был гуманистом с гражданским мужеством, а зачастую и неисправимым романтиком, не знающим меры и безрассудным. (Он даже сыграл одного из трех мушкетеров в фильме, который сам режиссировал.) Он прожил жизнь настоящего русского патриота, который чувствует, что обязан бороться за прогресс и против, как он говорил, «социальной пассивности».

Тогда будущее России казалось неопределенным. Но Женя мечтал о более ярком пути для своей родины, в том числе и об улучшении отношений с Соединенными Штатами. Возможно, именно поэтому он десятки лет потратил на развитие собственных отношений с Америкой, стал здесь жить, работать и преподавать, но продолжал проводить один месяц в году на своей любимой деревянной даче в Переделкино, писательском поселке под Москвой (где он просил себя похоронить) и продолжал выступать со своими стихами на заполненных стадионах по всей постсоветской России и, в прямом смысле, по всему миру. (Как он часто говорил, несколько десятков лет он был самым известным поэтом в мире.)

Журнал The Nation имел честь многие годы публиковать его работы. От стихотворения «Фашистский сапог в Миннесоте» в номере, выпущенном к нашему 120-летнему юбилею, до стихотворения «Потеря», вошедшего в список Лучшее от The Nation в 1990-2000, до прекрасно-сентиментального и отчасти ироничного стихотворения о Стиве и нашей семье к юбилею Стива.

За десятки лет нашей дружбы я узнала человека, хорошо понимающего роль поэта не только как наблюдателя. Женя понимал, что его судьба и судьба русской культуры в целом была нераздельно связана с судьбой страны, — это обусловило его роль в памятные годы гласности и перестройки.

Действительно, с момента своего появления перед публикой в 1950-х Женя, казалось, всегда размышлял о русском афоризме о том, что великий поэт — больше, чем поэт. Он второе правительство. Два из его стихотворений определенно имели серьезные политические последствия. «Наследники Сталина» — предостережение от возвращения Сталина и пылкая защита критикуемой антисталинской политики советского лидера Никиты Хрущева в начале 1960-х, и «Бабий яр» — поэтический ответ 1961 года на отказ советских чиновников возвести монумент десяткам тысяч евреев, убитых нацистами во время погрома в 1941 г. в Киеве. Резко без прикрас он призывает русских увидеть себя в погибших:

В книге интервью, которую мы со Стивом издали в 1990 г., «Голоса гласности» Женя говорил о том, что поэзия и искусство его поколения подготовили почву для гласности Горбачева:

Возможно, поэтому Женя не только протестовал против советского вступления в Чехословакию в 1968 г. и использовал свое полуофициальное положение для защиты преследуемых писателей и других диссидентов, но и боролся — и боролся рано — за книги, фильмы, пьесы, которые запрещали, в частности за антисталинскую книгу «Дети Арбата» своего друга Анатолия Рыбакова. Женя объединял своих товарищей писателей и других соратников, собирал подписи, организовывал кампании, и вытащил самиздат из столов. Вот что он об этом писал:

Не удивительно, что Женя не привык к смиренному конформизму, не терпел безразличие, не переносил попрание гуманизма.

И все-таки, несмотря на бурные политические изменения и колебания общественной позиции, он никогда не склонялся к экстремизму, в каком бы то ни было виде. Во времена ухудшения отношений между Россией и Соединенными Штатами, когда лидеры и эксперты подогревали недоверие и взаимные претензии, его романтизм мог показаться наивным. Но он ясно видел препятствия. Было бы разумно с нашей стороны вспомнить Женину мудрость эпохи холодной войны:

Позже с поэтической точностью он назвал противоречия в собственной политике Америки. «Совсем как наши реакционеры ваши реакционеры нуждаются в образе врага… Вы любите наших либералов… но не любите своих собственных либералов. Вы должны поддерживать и своих либералов тоже», — сказал он с усмешкой провокатора.

Женя считал свою работу «поэзией прав человека, поэзией, которая провозглашает совесть человека величайшей духовной ценностью». Таков урок его самого известного стихотворения «Бабий Яр», урок, о котором стоит помнить и сегодня, когда украинское правительство и его союзники из «Правого сектора» (организация признана экстремистской, ее деятельность запрещена на территории России) обеляют нацистских коллаборационистов, творивших зверства.

Стихотворение превозносят за его суровую образность, но где-то сквозь эту безжалостность пробивается лучик надежды: «Я знаю доброту твоей земли».

В одной этой строке — все, что вам надо знать о великом поэте, о выдающейся жизни, о нашем умершем друге Евгении Евтушенко — человеке страсти с душой, которая до самого конца, верила в гуманизм каждого из нас и стремилась изменить мир.

Оригинал — The Nation