И точно помню: зимой 1991/1992 мы с подругой Лекой брели по Поварской, получив свою научную зарплату,— 8 у.е. Я еще прирабатывала на радио, очерками о Серебряном веке для подростков: Ремизов, Ходасевич, Коневской. 45 мин эфира. 3 у.е. передача. Редакторы мои тамошние разводили руками и искренне отвечали:
— Ну что ж вы хотите? Мы — государственные!
А с Лекой у нас были сложные отношения: мы быстро сдружились в аспирантуре. Склеенные тем «родством по типу юмора», которое Макс Фриш считал лучшей основой дружбы (и я всю жизнь убеждаюсь, что это правда). Но шла перестройка, журналы и кухни гудели от «новой правды». Я всегда — у меня была храбрая прабабушка — любила вспомнить прадеда, старшего врача хирургического госпиталя Добровольческой армии. Он умер от тифа в марте 1920-го — когда Деникин сдавал Новороссийск, и в бухте топили с разбегу бронепоезд «Генерал Корнилов», чтобы не достался красным.
А дед подруги Леки, ею очень любимый, воевал аккурат за красных. И весьма храбро.
Но вот зимой 1991/1992 обе их героические тени нам как-то перестали мешать.
Мы брели по Поварской к Пресне. У врат Центрального дома литераторов сияла новая белая избушка: ларьки тогда росли как грибы. За стеклом витрины стоял тазик — с отскобленными костями, позвоночниками и гузками. С этикеткою «Курица народная».
— Ну да, — подумала я, — в ресторане ЦДЛ одно из главных блюд — котлеты по-киевски. С «народной курицы» их и срезали. Но это единственное мясо, на которое хватит де…
Тут в воздухе свистнула незримая сталь, разрубая до седла мое пораженчество.
— Сами глодайте, — сказала в витрину «красная внучка». — Пшли отсюда!
И мы пошли — в шокотерапию и во всю последующую жизнь.
Теперь это ветеранские байки в духе Митчелл: «А помните, как после поражения мы не знали, где взять пару башмаков? А помнишь, как твой лабрадор научился ловить мышей (той зимой ты кормила его фасолью и свеклой)? Ловить научился быстро, а переваривать — нет. И после каждой ловчей удачи по псу долго пробегала дрожь отвращения. А ты сказала, что все мы сейчас учимся ловить, но главное — переваривать… А как тебя жена бандюка звала в гувернантки, деловито сказав: «Мораль им не читайте! А по анкете вы нам подходите»? …Дружим-то мы с Лекой прочно и до сих пор.
Да что! Когда ее соседи по старой любимой даче поют «Смело, товарищи…» — я тоже мычу из вежливости. Потому что знаю: тут детство и семейная память. Я и сама всегда вижу бабушкино лицо, когда БГ с диска поет «Расстрел юнкеров» Вертинского.
…А как жгли дома в их «красном» поселке в 1990-х, расчищая участки к продаже, как страшно было ночевать со старыми-малыми на даче, — мне Лека много рассказывала.
И я, честно говоря, рада, что все это с нами было: битый тверже стоит на земле.
К слову, справедливости ради: в ресторане ЦДЛ зимой 1992 года, по всей видимости, тоже заседала совсем иная, новая публика: других-то кабаков не было… Их (и их тоже!) только предстояло создать, плавно проходя через варварскую роскошь и дурь, к золоченым псевдоампирным пряникам, к первой московской кофейне в бывшем сортире на Пушечной, где при Брежневе фарцевали косметикой (менты 1970-х в «Ж» не входили). И далее — к экологически чистым заведеньицам на студенческий кошелек по всей Москве.
И может быть: той зимой на салфетках ЦДЛ чертили извилистые бизнес-планы, которые, через неведомые нам с Лекой бездны, привели за 25 лет к импорту «ножек Буша»… А там — к изобилию вполне пристойной охлажденной курятины всех губерний в гипермаркетах Москвы. И только бесперебойное разведение цыплят в Белгороде, Липецке и прочих местностях надежно прикроет нас от «Курицы народной».
И еще я стала думать, не прошло и четверти века: может быть, именно тогда, в 1990-х, в гражданской войне за выживание, — начала складываться какая-то новая общность?
Со своим опытом. С памятью: кто кого на левом фланге прикрыл? Со своей гордостью: мы сами прошли через то и это. (За каждым издательством, провайдерским бизнесом, колбасным цехом, монографией России‑2017 стоит чья-то безымянная высота.)
И может быть: именно через этот эпос с нас медленно сходит опыт красных и белых?
Уходит в глубины семейной памяти. Заменяется в верхних ее слоях — новым, общим.