В 1947 году Кристиан Диор вывел на подиумы Парижа свою первую коллекцию — и с ней стиль New Look. Ошеломляюще отличные от коротких юбок и жакетиков хаки начала 1940-х, — платья трубили о том, что война окончена. О том, что Париж вновь будет столицей мировой моды: в Берлин она не вывозится и в Нью-Йорк не продается… О новом изяществе. О том, что платье-перчатки-шляпа могут быть прекрасны, точны и эстетически ценны, как статуи Лувра.Однако: на строгую элегантность «от Диора» уходило метров по 20 шелка. В 1947-м. В послевоенном Париже с карточками, вдовами, деревянными подметками — консенсус на сей предмет не сложился.

И тогда (кажется, именно после этого) королевский дом Великобритании запретил своим дамам носить вещи от Диора.В послевоенной стране с не разобранными еще руинами Лондона, с жертвами, с общей скудостью и стоицизмом дамы Виндзор не могли выходить к нации в этом великолепии.

Принцесса Елизавета и иже с ней были огорчены. Но зарок держали.

Вторая часть истории: в 1990-х я помогала одной прекрасной пожилой женщине разбирать диван. Со дна постельного короба извлекли три платья из креп-жоржета: в разных цветах, но одной модели.

— А-а… это мы через Москву в 1948-м ехали. Муж получал в министерстве назначение: на Урал, директором рудника. Начальник главка дал мне записку в закрытое ателье возле Старой площади. Там лежали иностранные модные журналы: я их и не видела никогда. Выбрала это по картинке — очень понравилось. Сшила в трех цветах: когда еще доведется? И больше в том месте не была.

И тут до меня дошло: на старом битом паркете лежат три копии классической модели Диора. Куда гражданочка в них ходила в уральском рудничном поселке конца 1940-х, ума не приложу… Но возмущенья в народе, похоже, не было.

Как послевоенный СССР отличался от Парижа и Лондона тех лет — сами знаете.

Еще раз: хозяйка трех платьев из креп-жоржета была прекрасной женщиной. Просто в 1948-м, при проезде через Москву, ей достался лоскут (в трех цветах) отношения наших «властных слоев» к народу. Ну и, конечно, народа к ним.

То, что было до уличной драки отвратительно теткам с Монмартра и невозможно (хотя бы политически, если не нравственно) для британской принцессы в конце 1940-х, — в наш кодекс строителя коммунизма легло легко. Пусть в самопальных копиях из переулка при Старой площади.

Шестьдесят лет спустя, когда общественное богатство стало пухнуть и лезть из квашни, изменился уровень luxury: куда тем платьицам… Но не отношение к «широким слоям населения». С 10-тысячными пенсиями, с «вымыванием» из аптек дешевых лекарств, со спартанской скромностью жизни соотечественников, с тем, что на работу в Москву ездят из городков за 200—300 км (ближе не прокормишься), — «новый блеск» вполне сочетается.

Как и в 1990-х (по сравнению с той жизнью мы теперь прям-таки буржуа) — с настоящей и очень жесткой бедностью сочеталась эпопея реставрации Кремля.

Помню на книжной ярмарке 1990-х альбом, посвященный той реставрации. С золотым обрезом. На штуковине вроде аналоя. Рядом стоял специально обученный человек — и выдавал допущенным полистать издание особые белые перчатки.

…И пока мы не уйдем от этой модели, пока не поймем, что есть времена, когда потреблять в три горла на глазах у небалованных соотечественников, — стыдно и даже небезопасно (хотя в клочья манто на ступенях Московских кофеен я не верю, да и не хотела б их увидать) — социум России нового века не будет прочным.

Нет чувства внутреннего самоограничения? Пусть оно будет хотя б внешним.

Иначе придется вспомнить слова, которые говорил Талейран, лавируя меж революций и империй: «Это хуже, чем преступление. Это ошибка».