Сначала все 12 человек, включая двух понятных почему-то из Московской области, ходили по квартире в ботинках и вели себя довольно самоуверенно. Главный (во всяком случае, с заметным пузцом) уютно устроился на кухне с ноутбуком и принтером; еще один, самый из них мрачный, уселся у двери на стул. Но затем на сцену по одному стали выходить пять адвокатов, включая Каринну Москаленко и Анну Ставицкую, а с такими никто в здравом уме связываться не захочет. После их замечаний: «А что это вы тут топчите? А что это вы тут расселись?» - мрачный вернул стул в гостиную и застыл у двери, как часовой у Мавзолея, а остальные одиннадцать все 10 часов, что шел обыск, перемещались по квартире в носках.

Книжки, числом которых пришедшие были явно обескуражены, перебирали бережно, на пол не бросали, ничего в них не нашли. Дошли до шкафа с кучей старых аудиокассет, и адвокат Ставицкая, игравшая в юности в рок-ансамбле на ударных, предложила: «Может, послушаем?». Главный прикинул, буркнул: «Не надо!». Зоин муж сказал: «А заберите их с собой, на Лубянке же должен сохраниться такой магнитофон? А то я их до дачи все равно никак не соберусь довезти».

Тем временем во дворе и на лестнице сочувствующих собралось, наверное, человек 40 (часть менялась) - знакомых и незнакомых, журналистов и просто так. Пакеты с едой сначала принимать не хотели, потом все же приняли, но официальные лица 10 часов не ели и от чаю отказывались: «Мы на работе». Все это время они следили за обстановкой на лестнице по интернету в режиме онлайн. В дверь без дела никто не ломился, прорвался только один папарацци, и главный тут же потребовал у него отдать телефон: «Если отказываетесь повиноваться законному распоряжению, я позову жестких». Черт его знает, которые были «жесткие»: к счастью, до них дело не дошло. Порой маски менялись: найдя в ящике протокол допроса еще родителей Световой 1982 года, главный (полковник, наверное), расцвел: оказывается, составившие его коллеги еще здравствуют.

Когда к ночи следственное мероприятие завершилось и двенадцать, пряча лица в воротники и капюшоны, дематериализовались, друзья с лестницы ввалились в дом Световой и устроили пир. Зоя говорит, что надо бы теперь освятить квартиру. Пусть не обижается (общая концепция этой заметки с нею согласована), но тут не пройти мимо образа поэта Ивана Бездомного, который, как помним, был остановлен в «Грибоедове» со свечкой и бумажной иконкой.

Да, чуть не забыл: в самом начале была еще камера. Вошедшие в квартиру обманом (якобы для вручения повестки) аттестовали ее как служебную, но, судя по тому, что она скоро исчезла, эта служба какая-то другая: скоро мы увидим, вероятно, по какому-нибудь НТВ, как, прикрывая свою сущность ночным халатом, агент Светова оказывает сопротивление «советской власти». Я бы даже подсказал «коллегам» жанр: это карнавал – в том смысле, в каком всемирно известный советский философ и культуролог Михаил Бахтин описывал «карнавально-смеховую культуру».

Не хватало только кота Бегемота, а собачка, впрочем, была. Ее Светова взяла из приюта, она не служебная, забилась под диван и чуть не описалась, запросилась во двор. Предположительно полковник пошел сопровождать дочку с собачкой. Из зрительного зала мы понимаем без слов, каким он должен был при этом чувствовать себя идиотом. Но лишь при условии, что он и в самом деле не идиот. А это как раз и есть главный вопрос по существу дела.

Критериям здравого смысла обыск у журналистки Зои Световой по поводу «отмывания денег Ходорковского» не отвечает. Всякий, кто ее знает (а в ФСБ, мы предполагаем, должны быть досье еще на родителей Зои), понимает, что она в своем роде «профессор Плейшнер»: то есть вообще не про то. Сама она считает, что это месть за ее былые походы в изолятор ФСБ «Лефортово», когда она была еще членом ОНК. Так ее оттуда с помощью маневра Общественной палаты, за которым тоже явно видна рука спецслужб, уже выставили. А если так просто пугают, то как-то не страшно – может быть потому, что уж больно смешно. И — кого пугают?

Тут две версии: не то просто дурь, не то какой-то изощренный ум, какой мы все привыкли приписывать именно внутренней разведке. Эти версии, впрочем, могут и совмещаться: на уровне исполнителей – дурь, они сами паяцы, а на уровне кукловодов многоходовая комбинация. На это указывает выбор объекта: широко известной и этой известностью защищенной фигуры, в доброте своей, в общем, безобидной и вызывающей сочувствие, я не сомневаюсь, даже у «понятых». Шум, поднявшийся в результате по всему миру, невозможно было не просчитать заранее — если там вообще остался хоть кто-то, кто умеет считать.

Карнавал по Бахтину – вовсе не обязательно только шутки, здесь смех законно соседствует со страшным и диким, и у Булгакова конферансье отрывают голову тоже не понарошку. Этот режим вовсе не означает, что Световой нечего бояться. Участники могут и не сознавать, что это карнавал, или понимать это только какой-то частью сознания. Но все-таки Смех здесь побеждает Страх, и эту победу с ним делит не ФСБ, по ведомству которого, согласно составленной в конце памятке «роли исполняли…», из 10 визитеров проходили 6 (плюс двое «специалистов», минус понятые).

Я не побоюсь тут прослыть дураком (в карнавале дурак часто оказывается умным), но мне кажется, что этот цирк имелось в виду показать не публике, тем более не Кремлю, где такой артхаус вряд ли оценят, а каким-то «смежникам». Общий же вывод таков: силовые акции, ничуть не теряя своей жестокости и опасности для конкретных жертв, тем не менее, превращаются в балаган, в шапито. А шапито — это всегда временно.