«Лефортово — это преддверие Ада, сумрачный луг, за которым только Стикс».

Валерия Новодворская, из книги «По ту сторону отчаяния»

«Лефортово» — самый отвратительный изолятор Москвы. Даже не столько бытовыми условиям содержания, сколько атмосферой нагнетания, прессинга, сумасбродства и идиотизма. Каждый раз, подходя к «Лефортову», спрашиваю себя: ну что они там еще надумали, чтобы осложнить работу ОНК? Такое ощущение, что сотрудникам ФСИН делать нечего, поэтому они каждый раз занимаются усовершенствованием своих же трактовок Федерального закона № 76 «Об общественном контроле за обеспечением прав человека в местах принудительного содержания и о содействии лицам, находящимся в местах принудительного содержания». Вот как выглядит их новая вводная по посещению камер членами ОНК.

Двое членов ОНК и пятеро сотрудников изолятора подходят к камере. Начальник отдела режима и охраны Андрей Итерман, широко расставив ноги и раскинув руки, отдает команду: «Елена Васильевна, дальше от камеры, дальше». В это время сотрудники выстраиваются плотной стеной перед членами ОНК, дежурный открывает камеру. Итерман на пороге камеры сообщает заключенным: «ОНК хочет проверить условия вашего содержания. Выйдите из камеры!» Из камеры слышен голос: «Пусть заходят. Пусть проверяют. Мы не против». Итерман: «Нет, вы выходите!» Заключенные в недоумении выходят в коридор. Итерман отдает команду: «Лицом к стене. Руки за спину». Арестанты смотрят на членов ОНК… Устраивая подобные действа, сотрудники «Лефортова» просто-напросто настраивают заключенных против правозащитников. Мы пытаемся извиниться перед заключенными, но Итерман все время перебивает и говорит, что для индивидуальных бесед нам будет выделено отдельное помещение на третьем этаже изолятора.

Руководство «Лефортова» запретило ОНК разговаривать с арестантами в камерах. В своем безумном запрете они ссылаются на приложение к приказу ФСИН от 28 ноября 2008 г. № 652 «Об утверждении Положения о порядке посещения учреждений уголовно-исполнительной системы членами ОНК», в котором говорится, что «для осуществления деятельности комиссий администрация учреждений УИС создает возможность для бесед членов комиссии с подозреваемыми, обвиняемыми и осужденными, в том числе предоставляет помещения для индивидуальных бесед и принятия жалоб, оснащенные необходимой мебелью, канцелярскими принадлежностями, а также оборудованные кнопкой тревожной сигнализации». Фразу «в том числе предоставляет помещения для индивидуальных бесед и принятия жалоб» руководители «Лефортова» воспринимают не как один из возможных вариантов беседы с заключенными, а как одну единственно возможную форму общения с арестантами. Причем с каждым заключенным мы должны говорить по отдельности. И сделано это нововведение, оказывается, для безопасности членов ОНК. Даже пройти вместе с заключенным в это отдельное помещение членам ОНК тоже нельзя. Опять-таки для нашей же безопасности.

Во всех других изоляторах Москвы (и еще до недавнего времени в «Лефортове») члены ОНК заходят в камеры, проверяют условия содержания и беседуют с заключенными. Если возникает необходимость, то члены ОНК просят вывести заключенного для индивидуальной беседы в отдельное помещение. Все в рамках ФЗ-76 «Об общественном контроле…». Но в «Лефортове» особый эксклюзив…

Заходим в пустую камеру. По версии изолятора, именно таким образом мы должны проверять условия содержания арестантов. Обращаем внимание, что на информационном стенде нет адреса ОНК. Спрашиваем, почему нет. Итерман: «Адрес ОНК сообщается по требованию». «По какому требованию? — удивляются члены ОНК. — А если заключенные не знают об ОНК?» — «Как не знают? Все знают». — «Нет, не все. У вас в изоляторе находятся граждане других государств, например, Украины. На Украине нет ОНК. Поэтому они не знают о существовании ОНК. А какая еще информация у вас сообщается по требованию?» Ответа не последовало.

Хотим выйти из камеры. Итерман, не поворачиваясь к нам спиной, медленно пятится назад. Наверное, боится, что члены ОНК совершат на него нападение.

Называем номер следующей камеры. Дежурный подходит к камере, смотрит в глазок: «Он на горшке». Члены ОНК: «Мы подождем». Через пару минут. Сотрудник, посмотрев в глазок камеры: «Это надолго». Подходим к другой камере. Дежурный: «Он в туалете». Идем дальше. Дежурный, заглянув в глазок: «В туалете». Удивительное массовое посещение туалета, причем в одно и то же время и именно в период нахождения в изоляторе ОНК…

Далее направляемся к камере Вари Карауловой. Процедура повторяется: пятеро сотрудников, стена. Спрашиваю Итермана: «А от заключенных женщин членам ОНК тоже исходит угроза?» «У нас общие требования», — отвечает Итерман.

Караулова и ее сокамерница выходят в коридор. Не понимают, что происходит. Они после бани, с мокрой головой, в халатах, жмутся к стенке. Коридор очень узкий. И члены ОНК вплотную соприкасаются с арестантками. Вот спрашивается: зачем устраивать эти шоу? Видимо, в следующий раз сотрудники изолятора натянут на свои лица маски с прорезями для глаз. Ну чтоб уже настоящие маски-шоу были.

Как я уже писала в одной из предыдущих статей, автор всех этих иезуитских нововведений в «Лефортове» — Сергей Казимиров, врио заместителя директора ФСИН, начальник управления следственных изоляторов центрального подчинения ФСИН России. Вот прям вижу картинку: большой кабинет с высокими потолками и дорогой хрустальной люстрой, Казимиров сидит в торце длинного лакированного стола, читает 76-й закон, грызя в раздумьях карандаш, и вдруг вскакивает с громким возгласом: «О, эврика! Я придумал! Члены ОНК теперь не смогут спрашивать имена спецконтингента. Потому что если ОНК узнает имя заключенного, то это будет считаться вмешательством в следствие. Для ОНК спецконтингент будет безымянным».

Максименко

Ну а пока ФСИН не отобрала у заключенных их имена, расскажу конкретно о некоторых сидельцах «Лефортова».

Хотим побеседовать с Михаилом Максименко (экс-руководитель главного управления собственной безопасности Следственного комитета РФ, обвиняется в получении взятки). Итерман сообщает, что мы сможем сделать это на первом этаже. Спрашиваю, а почему не в отдельном безопасном помещении на третьем этаже, которое изолятор выделил для встречи с членами ОНК. «Это будет долго и тяжело для него. Он медленно ходит».

В пустую камеру на перовом этаже приводят Максименко. Он словно тень. В сером спортивном костюме, сильно похудевший, руки висят как плети, голова опущена, плечи приподняты, действительно, еле ходит. Видно, что сильно напуган. Садится и начинает качаться из стороны в сторону. Жалуется на слабость, боли в голове и суставах. Руки — красно-синюшные. На прогулки не ходит. Когда гулял последний раз, не помнит. Какое сегодня число, не знает. Спрашиваю, как его зовут. Отвечает, как заученный текст. Когда родился? Ответ такой же, заученный. Интересуемся, какие лекарства принимает. Говорит, что две таблетки утром и три вечером. Что за препараты — не знает. Спрашиваем, как упакованы таблетки. В этот момент в разговор вмешивается Итерман, говорит, что мы издеваемся над Максименко. То есть, расспрашивая про таблетки, мы издеваемся…

Максименко говорит, что тюремную пищу не ест, потому что боится. То, что передают родственники, ест с трудом, нет аппетита. Если много поест, тошнит. Рассказывает, что до того, как его отвезли на обследование в психиатрическое отделение Бутырки, он не ел дней десять и дней пять не пил воду. Не хотел. Сейчас местный чай из-за опасений тоже не пьет. Сам кипятит воду в камере и добавляет туда мед, что из дома передают.

«Обследовать меня надо, здоровье потеряно. Находясь в «Лефортове», я потерял память. Обещали вывезти на обследование (в 20-ю больницу)…» — очень медленно говорит Максименко.

Смотреть телевизор и читать книги не может — начинаются галлюцинации. С трудом вспоминает фамилии адвокатов, хотя они стали приходить к нему два раза в неделю. А следователь так и не появлялся.

«Спасибо администрации, дали послабление: разрешили мне днем лежать под одеялом», — несколько раз за время нашего разговора повторяет бывший высокопоставленный сотрудник Следственного комитета.

Максименко уводят. Замначальника изолятора Большов: «Знаете, почему у него такие руки? Да он курит больше пачки в день! Он потерял вес по собственной инициативе. Не ел. Сигаретами загнал себя. Больше пачки в день выкуривает. «Крышу» начало у него нести, так отвезли в Бутырку. Все нормально».

Кочуйков («Итальянец»)

Поднимаемся на третий этаж, в комнату, где нам позволяют разговаривать с заключенными. Стол, три стула и видеокамера, вмонтированная в стену. Канцелярских принадлежностей нет, да и тревожная кнопка отсутствует, хотя по приказу ФСИН все это должно быть. Спрашиваю заместителя начальника «Лефортова» Олега Большова и начальника отдела режима и охраны Андрея Итермана: «Здесь для членов ОНК нет угрозы?» «Нет, — отвечает Итерман, — хотя бы потому, что заключенных мы заводим сюда по одному». «Если вопрос в этом, — говорю я Итерману, — то почему мы не могли поговорить в камере с Сергеем Борисовским (арестован по делу главного управления экономической безопасности и противодействия коррупции, которым руководил Денис Сугробов)? Он же в камере один». «У нас общее положение, — отвечает Итерман. — Мы приводим посещения членов ОНК в соответствие с законом».

Приводят Андрея Кочуйкова, которого считают правой рукой криминального авторитета Захария Калашова (Шакро Молодого), обвиняется в организации преступного сообщества и вымогательстве. Выглядит Кочуйков намного моложе своего возраста, но с тросточкой. Говорит, после ранения. Следователь к арестанту не приходит. Кочуйков жалуется, что ему отказывают в доступе к его собственной медкарте. Уже давно просит сделать МРТ, так как при задержании была травмирована голова. Теперь у него часто бывают приступы. Кочуйков говорит, что здесь содержатся люди не только из его мира (криминального), но и губернаторы, которые не знают, как должно быть в тюрьме. «А я-то во многих тюрьмах был. Я знаю, как должно быть. В «Лефортове» нарушаются права. Попробуйте, какая вода льется из-под крана. Она просто ледяная. В ней руки невозможно помыть. Да вообще, элементарные вещи с воли сюда запрещено передавать: шампунь, дезодорант, крем для рук, моющие средства, резиновые перчатки. А вот как мыть унитаз без перчаток? Я сижу один в камере. Сам попросил администрацию. Спасибо, пошли навстречу. Поэтому в камере все делаю сам. В унитаз выжимаю лимоны, что мне из дома передают, и так мою унитаз. Чистящих средств-то нет.

У меня 15 ноября будет суд. Я приглашаю всю прессу на суд. Я там сделаю заявление, я там во всех подробностях расскажу, как сидеть в «Лефортове», — обещает Кочуйков.

Кочуйкова уводят. Замначальника изолятора Большов: «Тут простые люди на воле не могут сделать МРТ. Сколько месяцев надо ждать, чтоб тебе его сделали. А вы предлагаете жулику делать МРТ. Трата денег…»

Никандров

Приводят Дениса Никандрова, бывшего первого заместителя начальника ГСУ СК РФ по Москве, обвиняется в получении взятки. Он по-прежнему недоволен медицинской помощью. Никандров обращался к следователю с просьбой направить его на консультацию в больницу Управделами президента, где он раньше лечился и где есть современное оборудование для обследования.

От следователя пришел ответ, что внутри системы ФСИН ему могут оказать весь комплекс медицинских услуг. «Да что они здесь могут? — недоумевает Никандров. — У меня до ареста зрение было минус 10, а стало — минус 11. И они говорят, что не ухудшилось. Ну вывезли меня в 62-ю больницу. Фельдшер, которая меня привезла, говорит врачу больницы: «Нам нужна справка, что он по состоянию здоровья может находиться под стражей». Ну а как относятся к человеку, которого привезли в наручниках?! У них (врачей) предвзятое отношение. У них неприкрытое лизоблюдство перед людьми в погонах. А тюремная медицина — это просто видимость медицинских услуг. Вот стоматолог приходит сюда раз в месяц. А пока он не придет — только обезболивающее. Мне здесь, в «Лефортове», начальник медчасти сказал, что медицина у них критическая: «Будете умирать, будем помогать».

Здесь, в изоляторе, особо никто не торопится. Два с половиной месяца я не могу передать на волю свои очки для ремонта. Там дужка сломалась. И все здесь так. Прокурорский надзор бездействует в этом изоляторе».

Никандрова уводят. Замначальника изолятора Большов: «Какая ему поликлиника нужна? Управделами? Он-то не в простой поликлинике лечился. А простые люди где лечатся? Он там не хочет лечиться. Не нравится ему…»

Захарченко

Приводят Дмитрия Захарченко, экс-и.о. начальника главного управления по борьбе с экономическими преступлениями и противодействию коррупции МВД РФ, обвиняется в получении взятки. Он садится на стул, тяжело дышит. Испуган. Жалуется на сильные боли в сердце.

Спрашиваю, давно ли появились боли и одышка. «Да дней через десять, как привезли в «Лефортово». У меня никогда раньше этого не было. Я же полицейский. У меня хорошая физическая подготовка. Я прошу медицинской помощи, чтобы не было летального исхода. А у них кардиолога нет. УЗИ уже больше месяца сделать не могут. Прошу, чтобы пришел следователь. Но он не приходит. Я уже написал два заявления на дополнительный допрос. Следователь не отвечает», — рассказывает Захарченко. Спрашиваю, ест ли он тюремную еду. «Нет, не ем. Я допускаю, что через еду может быть медикаментозное влияние на меня. Я ем только еду с воли. Мне здесь дают какие-то таблетки, но название не говорят. Таблетки завернуты в бумажки. Каждый день выдают по четыре коричневые и две белые. Но что это за таблетки, я не знаю.

Еще все время прошу дать мне телевизор в камеру. А так только радио, да и то какие-то поющие гитары и рок-музыка. Еще у меня проблема: я написал маме два письма, цензор переправил их следователю. Но мама у меня болеет. Ей нужны мои письма. Что я такого секретного могу написать семидесятилетней женщине? Я ее поддерживаю своими письмами. Она в критическом состоянии».

Захарченко уводят. Начальник отдела режима и охраны Итерман: «Выдадим Захарченко телевизор».

Белых

Приводят Никиту Белых, экс-губернатора Кировской области, обвиняется в получении взятки. Никита Юрьевич вновь говорит о системных ошибках изолятора. Но надежды быть услышанным у него все меньше. Письма по-прежнему из-за цензуры идут долго. Все та же проблема с проходом адвокатов в «Лефортово». Не соблюдается режим в изоляторе. Обед по расписанию с 13 до 14, а его могут принести и в 16 часов. «Вот мне нужно лекарство пить по часам. Обычно его разносят утром на целый день. А тут принесли в 15.30. Я говорю фельдшеру: «Почему принесли так поздно?» Так фельдшер вместо того, чтобы извиниться, просто молча забирает лекарства из кормушки и уходит. Ну как так?! Ну и, конечно, это бытовые проблемы. Здесь нет платного душа. Баня один раз в неделю. Я стараюсь заниматься спортом. Нужен душ. А вода в камере только холодная. Постирать ничего невозможно. Платной прачечной тоже нет. В среду вечером замачиваю вещи, чтобы в четверг во время бани все постирать. Но на баню-то дают всего 15 минут, и половину из этого времени я трачу на стирку вещей.

Еще мне надо подстричься. Я ни разу здесь не стригся. Парикмахера здесь нет».

— К вам может прийти сотрудник изолятора с машинкой. Высота насадки от 6 до 12 мм, — вступает в разговор заместитель начальника «Лефортова» Олег Большов.

— Но я не хочу, как зэк, бобриком стричься.

— Другого варианта нет. Вот у меня стрижка машинкой, — говорит начальник отдела режима и охраны Итерман, проводя рукой по голове со стрижкой под ноль.

— Но вот у вас, товарищ полковник, стрижка не машинкой, — обращается Белых к Большову.

—У меня машинкой: сзади шестерка, спереди двенадцать, — отвечает Большов.

Вопрос со стрижкой так и не решили…

Белых уводят. Итерман: «Елена Васильевна, вам пора, 22 часа. Изолятор закрывается. У нас отбой…»